Млечный путь

Случилось это в незапамятные времена. Тогда еще не было ни звезд, ни Млечного пути.

На Урал, в долины Сакмары и Агидели прилетали на лето откуда-то с юга каждый год журавли. В старину считали, что они прилетают из Хиндустана.

Однажды, когда холодной осенью журавли улетали в теплые края, поднялся сильный ураган. Журавлята стали блуждать и биться в небе, а некоторые от усталости падали на землю. Тогда взрослые журавли, чтобы указать путь отстающим, стали рассыпать по небу свои перья. Эти перышки тотчас превращались в звезды.

Вот так и образовались звезды. Отставшие журавли возвращались по этой звездной дороге. Потом эту дорогу люди назвали Млечным пу­тем, или Дорогой птиц.

Башкирские предания и легенды. Составление, вступительная статья, комментарии Фанузы Надршиной: - Уфа, Башкирское книжное издательство, 1985, - 288 с.

Приключения Ерэнсэ-сэсэна

Однажды Ерэнсэ-сэсэн и царь отправились путеше­ствовать. Едут они и видят: четверо мужиков дерутся. Подъехали к ним, спрашивают:

—  Вы почему деретесь?

—  Мы, — отвечают те, — братья родные. Недавно умер наш отец, осталась в наследство коза, из-за нее вышел спор...

Когда поделили наследство, каждый из братьев стал хозяином одной козьей ноги. Три ноги у козы были здоровые, четвертая — пораненая. Старшие братья сбагрили больную ногу самому младшему. Ладно. Перевязал тот рану тряпицей. А коза возьми да угоди этой ногой в жар­кие угли, — какой-то путник возле леса костерок оставил. Тряпица на ноге загорелась, коза ошалела и — стрелой на хлебное поле. Хлеб подпалила. Поле это принадле­жало баю, самому жадному и злому человеку в ауле. Пришел бай к братьям, плату за сгоревший хлеб требует. Но раз огонь перекинулся на хлеб с перевязанной козьей ноги, старшие братья указали на ее хозяина: мол, вот у него требуй. По этой причине, оказывается, и завяза­лась драка.

Послушал Ерэнсэ-сэсэн поскандаливших братьев, по­слушал и рассудил по справедливости:

—  Вы, братцы, смотрите на это дело неверно. Тут больная нога не виновата. Ей ведь ходить не хотелось, покой был нужен, а здоровые ноги силком тянули ее за собой. Они и виноваты. Раз так, то и за сгоревший хлеб должны заплатить хозяева здоровых ног.

Поехали Ерэнсэ с царем дальше. Ехали, ехали и доеха­ли до озера. Царь спрашивает:

—  Почему, интересно, в этом озере камыш не растет?

—  Потому что дождей не было, — отвечает Ерэнсэ-сэсэн.

—  Хе! — говорит царь. — Зачем камышу дожди, коли он в воде стоит?

Вскоре пришлось им переехать речку вброд. Царь стал коня поить, а Ерэнсэ натянул поводья, не даст своему пить.

—  Почему коня не поишь? Ведь он хочет пить, — говорит царь.

—  А зачем его поить, он же в воде стоит, — отвечает Ерэнсэ.

Убедил-таки этим царя, что камыш, хоть и стоит в воде, без дождей расти не может.

Пока Ерэнсэ-сэсэн путешествовал, у него умерла жена. Царь узнал об этом, но Ерэнсэ не сказал, а потом спрашивает:

—  С чем можно сравнить смерть отца? Ерэнсэ:

—  Смерть отца можно сравнить с закатом только что сиявшей луны.

Царь:

—  С чем сравнима смерть матери?

—  Смерть матери сравнима с исчезновением живот­ворного родника.

—  С чем сравнима смерть жены?

—  Смерть жены сравнима со смертью правителя.

—  Как это так?

—  Правитель умрет — страна омрачается, жена ум­рет — омрачается дом.

Вернувшись из путешествия, Ерэнсэ-сэсэн узнал о смерти жены. Что поделаешь, пришлось ему спустя некоторое время жениться на вдовой енгэ.

Однажды царь спрашивает:

—  Ну, Ерэнсэ, доволен ты новой женой?

—  Да живем помаленьку. Спать ложимся вчетвером, встаем вдвоем.

—  Как это понять?

—  Да так: когда ложимся спать, она думает о своем прежнем муже, а я — о своей умершей жене. Ну, а как встанем — остаемся вдвоем.

—  Ну, раз у вас мысли идут врозь, не сможете вы жить вместе, — говорит царь.— Придется тебе жениться на девушке. Калым я сам заплачу.

Ерэнсэ развелся с енгэ и отправился искать невесту. В пути встретился ему один старик. Расспросив друг друга о здоровье, поехали вдвоем.

—  А не затопить ли нам деревянные печки? — гово­рит Ерэнсэ старику.

Старик не понял его и промолчал.

—  А не накормить ли нам голодного коня? Старик по-прежнему — ни слова в ответ.

Доехали до речки, а за речкой дорога раздваивается.

—  Вот эта дорога, — говорит Ерэнсэ, показав впра­во,— прямая, но хоть и прямая, а долгая. А эта, — пока­зывает влево, — кружная, но хоть и кружная, а короче прямой, лучше ехать по ней.

—  Я у тебя не спрашивал, какой дорогой ехать, — рас­сердился старик, — поезжай, какой хочешь.

И разъехались они: старик поехал вправо, Ерэнсэ влево. Но хоть и поехал старик прямой дорогой, намаялся на ней, чуть не утоп,— шла дорога по топкому месту. А дорога, которую выбрал Ерэнсэ, делала крюк, зато была сухая, и ехал он без всяких хлопот.

Неподалеку от аула встретились Ерэнсэ-сэсэну не­сколько девушек. Несли они хворост из лесу. Тут откуда ни возьмись дождь закрапал. Одна из девушек быстренько сняла бешмет и прикрыла им хворост.

—  Сестрица, ты зачем одежду свою мочишь? — спрашивает Ерэнсэ.

—  Коль одежда намокнет, я истоплю печь этим хворостом и высушу, а коль хворост намокнет, все в доме останутся голодными, — отвечает девушка.

Понравились Ерэнсэ-сэсэну и сама девушка, и ее ответ. Последил в ауле, в который дом она войдет. В это время подъехал и давешний старик, весь в слякоти вывоженный, направился в тот же дом, куда вошла девушка. Ерэнсэ — следом. Попросился переночевать. Старик, узнав его, вос­противился: нет и нет!

—  И без того, говорит, — всю дорогу всякой бессмыс­лицей голову мне морочил.

—  А дочь — звали ее Карасэс — любопытствует:

—  Какой бессмыслицей? Что он тебе, атай, сказал?

—  То спрашивает, не затопить ли деревянные печ ки, то — не накормить ли нам голодного коня?

Старик слово в слово передал все, что услышал от Ерэнсэ-сэсэна.

—  Атай, — говорит девушка, — ничего бессмысленного в его словах не было. Ты сам не понял его. Сказав: «Не затопить ли деревянные печки?» — он предложил закурить трубки. «Заморить червячка» — значит, поесть. Верно он сказал, что прямой дорогой ехать дольше, по­тому что она топкая. А слова: «Кружная дорога короче прямой», — означают, что она удобней, ехать по ней легче.

Убедила дочь старика и пустил он мусафира перено­чевать.

Сели все вместе пить чай. Ерэнсэ окинул взглядом комнату и говорит:

—  Юрта у вас красивая, но сагарак великоват. А девушка отвечает:

—  Сагарак можно прикрыть, хуже, когда великоват порог.

Сагарак-то Ерэнсэ назвал глаза девушки, а она не рас­терялась, намекнула, что нос у него большой.

Таким образом, испытал Ерэнсэ ум девушки и посва­тался к ней. Карасэс, глядя на него, притронулась к своим ресницам. Дала понять, что дело сладится, если он смо­жет заплатить калым столько, сколько ресничек. А Ерэнсэ погладил свои волосы — мол, столько денег дам, сколько волос на голове, — не то что ресничек.

Старик запросил за дочь мешок золота.

Вернулся Ерэнсэ к царю: так и так, нашел хорошую невесту, да старик просит за нее мешок золота. Царь согласился дать золота. Только оказалось, что маловато его, мешок не наполнится. Хитрый старик выслал дочь навстречу жениху с большущим мешком из крапивного волокна. А красавица Карасэс тоже не дура, заранее гальки припасла.

—  Слыханное ли дело, — говорит Ерэнсэ-сэсэну,— наполнять такой мешок одним золотом!

Насыпала в мешок камешков и сверху прикрыла зо­лотом Ерэнсэ-сэсэна.

Увез Ерэнсэ-сэсэн красавицу Карасэс. Неплохо они зажили.

Через некоторое время приехал царь поглядеть на мо­лодую и поразился ее красотой. Взяла царя зависть. Как бы, думает, придраться и отобрать у Ерэнсэ-сэсэна жену. И стал придумывать поручения, которые Ерэнсэ не смог бы выполнить.

В один из дней царь велел Ерэнсэ-сэсэну построить двухэтажный дворец из камней и глины между небом и землей.

—  Коль не справишься, — говорит,— отберу у тебя жену.

Закручинился Ерэнсэ и, вернувшись домой, расска­зал о поручении царя красавице Карасэс. А она ему го­ворит:

—  Сходи в лес, поймай несколько попугаев. Принес Ерэнсэ попугаев, а Карасэс принялась учить их

Когда научила выкрикивать слова «камней!» и «глины!», Ерэнсэ отправился в царский дворец. Оставив попугаев на крыше, входит к царю.

—  Ну, спрашивает, — готово ли у тебя, царь-государь, из чего строить? Я сюда целое войско привел.

В это время попугаи принялись выкрикивать:

—  Камней! Глины!

—  Камней! Глины!

Решил царь, что Ерэнсэ в самом деле привел целое войско и, испугавшись, отправил его мирно-тихо домой.

Но проиграв на этот раз, царь все же не отступился от своего. Дает Ерэнсэ-сэсэну новое поручение:

—  Вот есть у меня сорок баранов. Заставь их объяг­ниться.

Опять Ерэнсэ, вернувшись, советуется с женой.

—  Было бы из-за чего расстраиваться! — говорит жена. — Когда приедет царь, я дам ему ответ.

Много ли, мало ли времени прошло — едет царь. Уви­дев его, Карасэс быстренько постелила постель и уложила мужа. Сама вышла встречать гостя. Царь первым делом справился, где Ерэнсэ.

—  Дома он, — отвечает Карасэс, — только сильно хво­рает. Никак не может оправиться после родов.

—  Хе, глупая, — говорит царь, удивившись. — Где это видано, чтобы мужчина родил?

—  А где это видано, чтобы бараны объягнились? — отвечает Карасэс.

Растерялся царь, услышав умный ответ, и не найдя, что сказать, повернулся и уехал. Решил придумать какую-нибудь новую хитрость.

Вскоре прикинулся он больным и вызвал Ерэнсэ-сэсэна.

—  Ох, — говорит, — кабы поел я пищи, приготовлен­ной красавицей Карасэс, — скорей бы выздоровел. Пусть она для первого раза испечет мне хлеба.

Вернувшись, сказал Ерэнсэ жене, чего царь требует. А жена не растерялась, выдоила молока из своей груди, замесила тесто на этом молоке, испекла хлеб и отправила с ним мужа к царю.

Ест царь этот хлеб да похваливает:

—  До чего же вкусный! Интересно, что красавица Карасэс добавила в тесто?

Тут Ерэнсэ-сэсэн и раскрыл секрет.

—  Ах, — говорит царь, — больше я никакого зла при­чинять вам не буду. Раз я поел хлеба из теста, заквашен­ного на молоке красавицы Карасэс, теперь она моя мо­лочная мать, а я ее молочный сын.

Через некоторое время Ерэнсэ-сэсэн опять, как прежде, стал самым близким везиром царя. А случилось это вот как.

Царь собрал своих везиров и, сидя на троне, велел всем поочередно пройти перед ним. Как проходит везир мимо, так царь голову себе поглаживает. Никто из везиров не мог понять, что бы это значило. Последним в оче­реди стоял Ерэнсэ. Когда он проходил мимо трона, царь погладил себе голову, а Ерэнсэ язык ему показал.

—  Ну, как вы это поняли? — спрашивает царь.

—  Ничего мы не поняли, — отвечают везиры.

—  А вот Ерэнсэ, которого все вы не любите, когда я погладил голову, показал язык. Я спрашивал: «Из-за чего беда обрушивается на человеческую голову?» Он ответил: «Из-за длинного языка». Отныне Ерэнсэ будет самым близким моим везиром.

Так Ерэнсэ взял верх и над царем, и над везирами, которые ненавидели сэсэна.

Башкирское народное творчество. Том V. Бытовые сказки. — Уфа: Башк. кн. изд-во, 1990. — 496 с. Составитель А.М. Сулейманов.

Турахан, Янебахан и Ерэнсэ-сэсэн

Жили, говорят, в старину два хана — Турахан и Янебахан. В соседстве жили, в шестидесяти верстах пути друг от друга.

Однажды жеребец Турахана громко заржал. В это же время кобылы Янебахана выкинули жеребят. Не будет, значит, приплода. Янебахан послал соседу обвинение: так, мол, и так, из-за громкого ржания твоего жеребца мои кобылы повыкидали приплод. Удивился Турахан: «Как это кобылы повыкидали приплод из-за ржания жеребца в шес­тидесяти верстах от них?»

Собрал Турахан свой народ и свое войско, спраши­вает, какой тут можно послать ответ. А народ и войско руками разводят, не знают, что и сказать. Но один старик сказал:

—  Есть у меня шелудивый парнишка, Таз*. Он при стаде остался. Может, он знает.

—  Ну-ка, приведите этого шелудивого парнишку! — кричит хан.

Послали мальчишку за Тазом. Он пас стадо за рекой.

—  Айда, Таз-агай, — говорит мальчишка, — тебя хан зовет.

Ладно, идут они. Таз нес свои сапоги, перекинув через плечо, а когда дошли до реки, обулся.

—  Бэй-бэй*, агай! Почему ты посуху шел босиком, а в реку идешь обутый? — спрашивает его спутник.

—  Боюсь ногами камни пропороть,— отвечает Таз. Пришли к хану, а вокруг полным-полно народу. Хан спрашивает:

—  Так и так. Таз, можешь ли ты дать ответ?

—  Могу, — говорит Таз. — Дай мне для этого шесть­десят моих сверстников.

Собрали шестьдесят сверстников Таза.

—  Дай всем по сабле.

Дал хан всем по сабле.

—  Дай упрямого быка. Привели упрямого быка.

—  Дай еще старого козла. Нашли и старого козла.

Получил все это Таз и отправился в ханство Я неба-хана, велев сверстникам показывать свое уменье — кому петь, кому плясать, кому на курае играть.

Идут они так, а Янебахан, оказывается, сидел на чер­даке и увидел их вдалеке.

—  Много странных людей сюда идет. Не воевать ли идут? — обеспокоился хан и послал навстречу своих солдат.

—  Вы по какому делу идете? Не воевать ли? — спра­шивают солдаты.

—  Нет, мы вышли погулять-повеселиться, — отвечают Таз и его спутники, а сами убивают всех попавшихся под руку собак. Кинулись к ним две собаки Янебахана — их тоже принялись лупить.

—  Погодите, погодите! — кричит хан. — Вы за что собак убиваете?

—  За то, — отвечает Таз, — что на мое стадо напали волки и передушили овец, а ваши собаки не залаяли, не отпугнули волков.

—  Ай, глупец! — говорит хан. — Откуда им было знать, что в шестидесяти верстах от них волки душат овец?

—  Эй, мудрый хан, с чего же в таком случае ты взял, что кобылы выкинули жеребят из-за ржания же­ребца Турахана, который был в шестидесяти верстах от них? — отвечает Таз.

Призадумался хан, потом спрашивает:

—  Нет ли среди вас мудреца помудрей?

—  Как не быть, есть! Вот он никого не признает, своим умом живет.

И Таз вытаскивает вперед упирающегося быка.

—  Да какой же это мудрец! — говорит хан. — Я спра­шиваю, нет ли седобородого.

—  Есть и седобородый!

И Таз выставляет старого козла.

—  Ладно, — говорит хан. — Цена каждого твоего сло­ва — один алтын. Пусть отныне зовут тебя Ерэнсэ-сэсэном.

Так пастух Таз стал Ерэнсэ-сэсэном и вернулся в свое ханство, получив за каждое слово один алтын.

—  Ну как, дал ответ? — спрашивает его Турахан.

—  Дал.

—  Коли так, будешь у меня за сына. Вот тебе добрый конь, вот хорошая одежда. Поезжай, присмотри себе не­весту.

Оседлал Ерэнсэ-сэсэн коня и поехал искать невесту. Догнал в пути одного старика. Ехали они молча, ехали, и егет* не выдержал.

—  Давай, — говорит, — бабай*, время скоротаем, а то оно больно долго тянется.

—  Ай, глупец! — отвечает старик. — Разве долгое время может стать коротким?

Едут они дальше, и опять Ерэнсэ-сэсэн говорит:

—  Давай, бабай, из земли сделаем котел.

—  Ай, глупец! — отвечает старик. — Где это видано, чтобы земля в казанок превратилась?

Подъехали они к дорожной развилке: одна дорога ведет прямо, другая — в объезд.

—  Как, бабай, поедешь: эта дорога прямая, но... извилистая, а эта извилистая, но... прямая...

Тут уж совсем рассердился старик. — Ай, глупец! — говорит. — Разве прямая дорога мо­жет быть извилистой?!

Поехал старик прямо, а егет — в объезд. Подъез­жает Ерэнсэ-сэсэн к аулу и видит: ходит по крайнему двору красивая девушка. Корову, должно быть, соби­рается подоить.

—  Эй, сестрица, проголодался я в пути, не накор­мишь ли меня? — спрашивает егет.

—  Нет, — отвечает девушка, — отец с матерью зару­гают.

—  Совсем я обессилел, накорми уж, пожалуйста! — просит егет.

—  Ладно, коли так...

Завела его в дом, налила похлебки. Встарь пшенную похлебку варили с клецками. Сидит девушка, смотрит, как егет ест. Сначала Ерэнсэ-сэсэн отправил в рот сразу пять клецок, во второй раз — три клецки, в третий — две, а потом — одну.

—  Дом у вас крепкий, бревна толстые. Интересно, поскольку бревен за раз привозили? — спрашивает он, наевшись.

Девушка-то видела, как он ел, вот и отвечает:

—  Пока лошадь была худая, по пять бревен возила, потом — по три, а когда ее откормили, еле-еле по одному таскала.

«Ладно», — думает Ерэнсэ-сэсэн и говорит:

—  Печка в этом доме красивая, да труба кривовата.А на самом деле приметил он, что нос у девушки — с маленькой горбинкой.

—  Труба кривовата, зато тяга хорошая, — отвечает девушка.

Отправился Ерэнсэ-сэсэн проситься на ночлег в другой дом. А тут и давешний старик подъехал. Оказался он отцом той девушки.

Решил егет высватать девушку, послал свата. Прихо­дит сват: так, мол, и так, приехал один егет, сватом меня послал. А старик, узнав, кто сватается, руками замахал:

—  Нет, нет, не надо такого, знаю я его — недоумок он. Ехали мы вместе, а он и говорит: «Давай, бабай, время скоротаем, а то оно больно долго тянется». Разве долгое время может стать коротким?

—  А ты, отец, когда ехали, молчал? — спрашивает девушка.

—  Молчал.

—  Выходит, он хотел завязать разговор, скоротать время беседой.

— Ладно, пускай будет так. Едем дальше, а он го­ворит: «Давай, бабай, из земли сделаем котел».

—  Очень просто. Он хотел испечь тетерку в ямке под костром.

—  Ладно. Но когда подъехали к развилке, он спро­сил: «Как, бабай, поедешь? Эта дорога прямая, но изви­листая, а эта извилистая, но прямая. Зачем ехать в объезд, коли есть прямая дорога?

—  Так ведь он раньше тебя приехал? Ты выбрал неудобную дорогу. Не зря люди объездную проложили... Выходит, умный он егет. Хоть отдашь, хоть не отдашь, я выйду замуж за него, — говорит девушка.

Растерялся старик, но все еще гнет свое.

—  Пусть, — говорит, — пришлет мне шесть кобылиц, и, главное, чтобы все они были пегие, все одной стати, ничем друг от дружки не отличались.

—  Да где же он возьмет шесть кобылиц, и, главное, одной масти, одной стати? — опечалился сват. Но делать нечего, вернулся к егету и слово в слово передал, чего требует старик.

—  Э, не печалься из-за этого, агай! — говорит Ерэнсэ-сэсэн. — Принеси-ка мне лучинку.

Тот принес. Егет ровненько разрезал лучинку на шесть одинаковых частей и опять послал свата к ста­рику, научив, что сказать.

—  Уф, вот глупец так глупец — говорит старик. Разве это я просил?

—  Ты сказал: «Главное, чтобы ничем друг от дружки не отличались». Главное условие выполнено, а уж из-за мелочей не стоит спорить, — говорит сват.

Старику деваться некуда. Сговорились.

Вернулся Ерэнсэ-сэсэн к хану, рассказал, что и как.

—  Что ж! — говорит хан. — Только я сам тоже ум снохи испытаю. Пусть-ка она сошьет мне калоши из камня.

Снохой, значит, он ту девушку назвал. Возвращается гонец с ответом девушки: «Я сошью калоши из камня, ежели хан напрядет ниток из песка»⁴.

—  Хорошо, — говорит хан, — может, оказывается, до­стойно ответить. Теперь отведите к ней быка и скажите, что я приеду к ней в гости. Пусть сделает так, чтобы к моему приезду бык отелился.

Загоревал отец девушки, когда привели к ним быка:

—  Ай-яй-яй! Да разве ж бык отелится?

—  Не горюй, отец, — говорит девушка, — иди, зарежь быка, мясо у тебя будет.

Заставила зарезать быка, а потом велела отцу натя­нуть за воротами полог и забраться под него. Вот едет хан, а девушка возле полога мечется, будто бы места себе не найдет.

—  Ах,— кричит, — скорей бы отец разродился маль­чиком!

Услышал хан ее слова.

—  Эй, — говорит, — неразумная, где это видано, чтобы отцы рожали?

— А где, мудрый хан, видано, чтобы быки телились? Нашла ведь ответ! Повернул хан коня и ускакал до­мой.

После этого увез егет девушку, и стали они жить-по­живать самостоятельно. По-прежнему Ерэнсэ-сэсэну за каждое слово давали алтын. И загордился он, хвас­тался:

—  Вот какой я мужчина — за каждое слово полу­чаю алтын!

А жена говорит:

—  Нет, еще не мужчина ты, а недоросль. Зрелый муж­чина тот, у кого шерсть на груди растет.

Ладно. Пошел Ерэнсэ на охоту и встретился с охот­ником в годах. Выстрелили они в одного зайца.

—  Я его застрелил, — говорит один.

—  Нет, я застрелил, — говорит другой.

—  Ах ты, такой-сякой! — рассердился пожилой охотник. — Только-только из материнской утробы вылез, а хочешь  взять верх надо мной?

Скрутил егету руки и повел его к себе домой, грозит там с ним разделаться. Придя домой, посадил его на крыльцо, а сам сел обедать. Пока ел — вспотел и ворот расстегнул, грудь распахнул. Увидел егет его грудь и рассмеялся.

Вскочил охотник с места.

—  Ах ты, такой-сякой! Я собирался застрелить тебя после обеда, а ты смеяться надо мной вздумал?

—  Что ты, что ты! — отвечает Ерэнсэ-сэсэн. — Я над словами жены смеюсь. Я сказал ей: «Вот какой я муж­чина: за каждое слово получаю алтын». А она: «Нет, еще не мужчина ты, не дозрел. Зрелый мужчина тот, у кого шерсть на груди растет». Вот над этим смеюсь, агай, только над этим.

—  Хорошая, оказывается, у тебя жена, умная, — гово­рит охотник. — Ладно, ради жены прощаю тебя, иди домой.

Приходит егет домой, а в это время его братишку казнить собрались, к виселице потащили. Братишка тоже был охоч на зайца ходить, на охоте произошел скандал, из-за этого, оказывается, и решил его казнить.

—  Ты обедать не садись, сейчас твоего братишку убьют, хотят его повесить, беги скорей туда, — говорит Ерэнсэ-сэсэну жена.

Тут уж не до обеда, побежал.

—  Постойте, — кричит, — постойте! За что вы его хо­тите казнить?

—  За вранье, — отвечают палачи. — Он говорит, что его стрела через ногу попала в ухо зайца. Так не может быть, а он на своем стоит, поэтому и решили его казнить.

—  Разве может стрела через ногу попасть в ухо? — шумят вокруг.

—  Может, — говорит Ерэнсэ. — Я сам это видел. Заяц как раз ухо ногой чесал, когда он выстрелил. Стрела пробила ногу и попала в ухо.

Так Ерэнсэ-сэсэн спас братишку от смерти. И до сих пор, говорят, они живы-здоровы.

Башкирское народное творчество. Том V. Бытовые сказки. — Уфа: Башк. кн. изд-во, 1990. — 496 с. Составитель А.М. Сулейманов.

Ялангасбай и Алдар

Однажды зимой, узнав, что бай собрался на ярмар­ку, Алдар тоже решил отправиться в путь. Накинул свою худую одежонку, вышел на рассвете к дороге и, хотя тре­щал мороз, сидит — утирается, будто бы вспотел.

Вот едет бай. Конь у него быстрый, шуба — теплая. Увидев Алдара, бай остановился.

—  Ты что тут сидишь?

—  Да вот взопрел, жарко что-то.

И опять Алдар будто бы пот утирает.

—  А я что-то зябну, — говорит бай.

—  Да разве же в мороз так одеваются? — отвечает Алдар. — На-ка мою одежду, посиди тут — сразу согре­ешься и вспотеешь. А я в твоей шубе быстренько в одно место съезжу.

Поменялись, говорят, они одеждой. Надел Алдар теп­лую шубу, сел в байские сани и укатил. На ярмарку по­ехал. На ярмарке обменял коня на другого, приплату по­лучил. Теперь все у него есть — и шуба, и конь, и деньги, жены только нет. Уехал Алдар еще за семьдесят верст, остановился в одном ауле, решил высватать девушку.

—  Ты чей будешь-то? — спрашивают у него.

—  Родителей моих вы не знаете, — отвечает он.— Я сын Ялангас-бая.

—  А самого как звать?

—  Алдаром. Познакомились, сговорились, и поселился Алдар в доме жены. А когда наступило лето, отправились в его аул. В пути увидели стадо того бая — полон луг коров и овец.

—  Весь этот скот — мой, — говорит Алдар поражен­ным тестю и теще.

Отбил он от стада сколько-то овец, пригнал в свои двор, зарезал и устроил туй.

Узнав об этом, бай, который зимой чуть не замерз в Алдаровой одежонке, лопнул, говорят, от злости.

Башкирское народное творчество. Том V. Бытовые сказки. — Уфа: Башк. кн. изд-во, 1990. — 496 с. Составитель А.М. Сулейманов.

На воре шапка горит

В прежние времена у одного человека пропала ло­шадь. Чтобы выяснить, кто украл, устроили сход. Пошу­мели, пошумели, да бестолку — никто ничего путного не сказал. Потом опять собрали народ, опять начали спра­шивать — никто ничего не знает. В это время подскакал к толпе верховой и объявил:

—  Я знаю, кто вор! Сам видел, как он украл. Смотри­те, у него на шапке солома горит!

Услышав это, один из стоявших в толпе испуганно сдернул с головы шапку, чтобы отряхнуть. Его тут же схватили, и допросив, приговорили к наказанию.

Потом спросили у верхового:

—  Где, когда ты видел, как он украл?

—  Да как же я мог видеть, коль еду издалека! Прос­то услышал, что не можете изобличить конокрада, вот и решил помочь, — ответил путник и отправился дальше своей дорогой.

Выходит, раскрыть вора помогло слово, рассчитан­ное на это.

Башкирское народное творчество. Том V. Бытовые сказки. — Уфа: Башк. кн. изд-во, 1990. — 496 с. Составитель А.М. Сулейманов.