Старый уличный фонарь

Знаете ли вы сказку про старый уличный фонарь? Она не бог весть как интересна, но все-таки послушайте ее.

Так вот, жил-был один почтенный уличный фонарь; честно слу­жил много лет, но вот его решили уволить. Фонарю стало известно, что он последний вечер висит на столбе, освещая улицу, и чувства его можно было сравнить с чувством увядшей балерины, которая танцует в последний раз и знает, что завтра ее попросят сойти со сцены. Он с ужасом ждал завтрашнего дня: завтра ему предстояло явиться на смотр в ратушу и впервые представиться «тридцати шести отцам города», которые решат, годен ли он еще к службе или нет.

Да, завтра должен был решиться вопрос: переведут ли его осве­щать какой-нибудь другой мост, ушлют ли в деревню или отправят на фабрику, или же просто сдадут в переплавку. Фонарь могли перепла­вить во что угодно; но больше всего его угнетала неизвестность: он не знал, будет ли он помнить о том, что некогда он был уличным фона­рем, или не будет? Так или иначе, он знал, что ему во всяком случае придется расстаться с ночным сторожем и его женой, которые стали ему близки, как родные. Оба они — и фонарь и сторож — поступили на службу в один и тот же час. Жена сторожа очень гордилась долж­ностью мужа и, проходя мимо фонаря, удостаивала его взглядом только по вечерам, а днем — никогда. Но в последние годы, когда они все трое — и сторож, и жена его, и фонарь — уже состарились, она тоже стала ухаживать за фонарем, чистить лампу и наливать в нее ворвань. Честные люди были эти старики, ни разу не обидели фонарь ни на капельку!

Итак, фонарь освещал улицу последний вечер, а назавтра будет отправлен в ратушу. Эти грустные мысли не давали ему покоя; не­мудрено, что он и горел плохо. Порой у него мелькали и другие мысли — он многое видел, на многое пришлось ему пролить свет; в этом отношении он стоял, пожалуй, выше, чем «тридцать шесть отцов города»! Но он молчал и об этом: почтенный старый фонарь не хотел обижать никого, а тем более свое начальство. Фонарь многое видел и запомнил, и время от времени пламя его трепетало, словно в нем шевелились такие мысли: «Да, и обо мне кое-кто вспомнит! Вот хоть бы тот красавец юноша... Много лет прошло с тех пор. Он подошел ко мне с исписанным листком бумаги, тонкой-претонкой, с золотым обрезом. Письмо было красиво написано женской рукой. Он прочел его два раза, поцеловал и поднял на меня сияющие глаза: «Я счастли­вейший человек в мире!» — говорили они. Да, только он да я знали, что написала в этом первом письме его возлюбленная. Помню я и другие глаза... Удивительно, как бегут мысли! По нашей улице дви­галась пышная похоронная процессия; на катафалке, обитом барха­том, везли в гробу тело молодой прекрасной женщины. Сколько было цветов и венков! Горело такое множество факелов, что они совсем затмили мой свет. Тротуар был заполнен народом — это люди шли за гробом. Но когда факелы скрылись из виду, я огляделся и увидел человека, который стоял у моего столба и плакал. Никогда я не забуду взгляда его скорбных глаз, смотревших на меня».

И много еще о чем вспоминал старый уличный фонарь в этот последний вечер. Часовой, сменяющийся с поста, тот хоть знает сво­его преемника и может перекинуться с ним двумя словами; а фонарю не с кем было поделиться своим опытом — рассказать о дожде и снеге, о том, как месяц освещает тротуар и с какой стороны обычно дует ветер.

На мостике, перекинутом через водосточную канаву, находились в это время три кандидата на освобождающуюся должность, которые думали, что выбор преемника зависит от самого фонаря. Одним из этих кандидатов была селедочная головка, светящаяся в темноте; она представляла, что ее появление на фонарном столбе значительно сократит расход ворвани. Вторым была гнилушка, которая также светилась и, по ее словам, даже ярче вяленой трески; к тому же она считала себя последним остатком дерева, которое некогда было кра­сой всего леса. Третьим кандидатом был светлячок; откуда он взялся — фонарь никак не мог догадаться, но светлячок был тут и тоже светился, хотя гнилушка и селедочная головка клялись в один голос, что он светит только временами, а потому его и не следует принимать во внимание.

Старый фонарь возразил им, что ни один из кандидатов не светит настолько ярко, чтобы занять его место, но ему, конечно, не повери­ли. Узнав же, что назначение на должность зависит вовсе не от фона­ря, все трое выразили живейшее удовольствие, — он ведь был слишком стар, чтобы сделать верный выбор.

В это время из-за угла подул ветер и шепнул в отдушину фонаря:

—  Что я слышу! Ты уходишь завтра? Это последний вечер, что мы встречаемся с тобою здесь? Ну так вот же тебе от меня подарок! Я проветрю твой череп, да так, что ты не только будешь ясно и точно помнить все, что когда-либо слышал и видел сам, но увидишь своими глазами то, что будут рассказывать или читать при тебе другие, — вот какая у тебя будет свежая голова!

—  Не знаю, как тебя благодарить,— сказал старый фонарь. — Только бы меня не переплавили!

—  До этого еще далеко, — отвечал ветер. — Ну, сейчас я проветрю твою память. Если же ты получишь много таких подарков, как мой, то проведешь старость очень и очень премило!

—  Только бы меня не переплавили! — повторил фонарь. — Может быть ты и в этом случае поручишься за мою память?

—  Эх, старый фонарь, будь же благоразумен! — сказал ветер и подул.

В эту минуту выглянул месяц.

—  А вы что подарите? — спросил его ветер.

—  Ничего, — ответил месяц, — я ведь на исходе; к тому же фонари никогда не светят за меня, — всегда я за них. — И месяц опять спря­тался за тучи,— он не хотел, чтобы ему докучали.

Вдруг на железный колпачок фонаря капнула дождевая капля, казалось, она скатилась с крыши; но капля сказала, что упала из серого облака, и тоже — как подарок, пожалуй даже самый лучший.

Я проточу тебя, и ты, когда пожелаешь, сможешь проржаветь и рассыпаться в прах за одну ночь!

Фонарю это показалось плохим подарком; ветру — тоже.

—  Неужто никто не подарит ничего получше? — зашумел он изо всей мочи.

И в эту минуту с неба упала звездочка, оставив за собой длинный светящийся след.

—  Это что? — вскричала селедочная головка. — Как будто звезда с неба упала? И кажется, прямо на фонарь! Ну, если этой должности домогаются столь высокопоставленные особы, нам остается только откланяться и убраться восвояси.

Так все трое и сделали. А старый фонарь вдруг вспыхнул как-то особенно ярко.

—  Вот это чудесный подарок! — сказал он. — Я так всегда любовал­ся дивным светом ясных звездочек. Ведь сам я не мог светить, как они, хоть это и было моим заветным желанием и стремлением, — и вот дивные звездочки заметили меня, бедный старый фонарь, и послали мне в подарок одну из своих сестриц. Они одарили меня способностью показывать тем, кого я люблю, все, что я помню и вижу сам. Это очень приятно; а радость, которую не с кем разделить, — только полрадости!

—  Отличная мысль, — сказал ветер. — Но ты не знаешь, что этот твой дар зависит от восковой свечки. Ты никому ничего не сможешь показать, если в тебе не будет гореть восковая свечка: вот о чем не подумали звезды. Они принимают и тебя да и вообще все, что светит за восковые свечки. Но теперь я устал, пора улечься! — добавил ветер и улегся.

На другой день... нет, мы лучше перескочим через него, — на следующий вечер фонарь находился в кресле. Угадай где? В комнате старого ночного сторожа. Старик попросил у «тридцати шести отцов города» в награду за свою долгую верную службу... старый фонарь. Те посмеялись над его просьбой, но фонарь отдали; и вот фонарь преваж­но лежал теперь в кресле, возле теплой печки и, право, точно вырос, так что занимал собою почти все кресло. Старички уже сидели за ужином и ласково поглядывали на старый фонарь; они охотно поса­дили бы его с собой за стол.

Правда, они жили в подвале, на несколько футов под землей, и чтобы попасть в их каморку, надо было пройти через вымощенную кирпичами прихожую, — зато в самой каморке было очень чисто и уютно. Двери были обиты по краям полосками войлока, кровать за­крыта пологом, на окнах висели занавески, а на подоконниках стояли два диковинных цветочных горшка. Их привез матрос Христиан из Ост-Индии или Вест-Индии. Горшки были глиняные, в виде слонов без спины; вместо спины у них было углубление, набитое землей; в одном горшке рос чудеснейший лук-порей, а в другом — цветущая герань. Первый слон служил старикам огородом, второй — цветни­ком. На стене висела большая картина в красках, изображавшая Венский конгресс, на котором присутствовали все цари и короли. Старинные часы с тяжелыми свинцовыми гирями тикали без умолку и вечно убегали вперед, — но это было лучше, чем если б они отста­вали, говорили старички.

Итак, сейчас они ужинали, а старый уличный фонарь лежал, как мы знаем, в кресле, возле теплой печки, и ему казалось, будто весь мир перевернулся вверх дном. Но вот старик сторож взглянул на него и стал припоминать все, что они пережили вместе в дождь и в непого­ду, в ясные и короткие летние ночи и в снежные метели, когда так и тянет домой, в подвальчик; а фонарь пришел в себя и увидел все это как наяву.

Да, ветер славно его проветрил!

Старички были работящие, трудолюбивые; ни один час не пропа­дал у них даром. По воскресеньям, после обеда, на столе появлялась какая-нибудь книжка, чаще всего описание путешествия, и старик читал вслух об Африке, об ее огромных лесах и диких слонах, которые бродят там. Старушка слушала и посматривала на глиняных слонов, служивших цветочными горшками.

—  Могу себе это представить! — приговаривала она.

А фонарь от души желал, чтобы в нем горела восковая свечка, — тогда старушка, как и он сам, воочию увидела бы все: и высокие деревья с переплетающимися густыми ветвями, и голых черных лю­дей верхом на лошадях, и целые стада слонов, утаптывающих толстыми ногами тростник и кустарник.

—  Что проку в моих способностях, если я нигде не вижу восковой свечки! — вздыхал фонарь. — У моих хозяев только и есть, что ворвань да сальные свечи, а этого недостаточно.

Но вот у старичков появилось много восковых огарков; длинные огарки сжигали, а короткими старушка вощила нитки, когда шила. Восковые свечки у стариков были, но им и в голову не приходило вставить хоть один огарочек в фонарь.

—  Ну вот, я и лежу тут зря со всеми своими редкими способностя­ми, — сказал фонарь. — Внутри у меня целое богатство, а я не могу с ним поделиться! Ах, вы не знаете, что я могу превратить эти белые стены в роскошнейшую обивку, в густые леса, во все, что вы пожела­ете! Да и где вам знать это!

Фонарь, всегда вычищенный, лежал в углу, на самом видном ме­сте. Люди, правда, называли его старым хламом, но старики любили его и не обращали на это внимания.

Однажды, в день рождения старика, старушка подошла к фонарю, лукаво улыбнулась и сказала:

—  Постой-ка, я сейчас устрою иллюминацию в честь своего ста­рика!

Фонарь задребезжал от радости. «Наконец-то их осенило!» — по­думал он. Но налили в него ворвань, а о восковой свечке не было и помину. Он горел весь вечер, но знал теперь, что дар звезд — самый лучший дар — так и не пригодится ему в этой жизни. И вот почудилось ему, — с такими способностями немудрено и грезить, — будто бы ста­рики умерли, а он попал в переплавку. Фонарю было так же страшно, как в тот раз, когда ему предстояло явиться на смотр в ратушу к «тридцати шести отцам города». Но хоть он и мог по своему желанию проржаветь и рассыпаться в прах, он этого не сделал, а попал в плавильную печь и превратился в чудесный железный подсвечник в виде ангела, который держал в одной руке букет. В этот букет вста­вили восковую свечку, и подсвечник занял место на зеленом сукне письменного стола. Комната была очень уютна; все полки здесь были уставлены книгами, а стены увешаны великолепными картинами. Здесь жил поэт, и все, о чем он думал и писал, развертывалось перед ним, как в панораме. Комната становилась то дремучим лесом, осве­щенным солнцем, то лугами, по которым расхаживал аист, то палу­бой корабля, плывущего по бурному морю...

—  Ах, какие же способности скрываются во мне! — воскликнул старый фонарь, очнувшись от грез. — Право, мне даже хочется по­пасть в переплавку! Впрочем, нет! Пока живы старички — не надо. Они любят меня таким, какой я есть, я им заменяю ребенка. Они чистили меня, питали ворванью, и мне здесь живется не хуже, чем знати на конгрессе. Чего же мне еще желать!

И с тех пор фонарь обрел душевное равновесие; да, старый, поч­тенный фонарь и заслуживал этого.

Библиотека зарубежных сказок в 9 т. Т. 1: Для детей: Пер. с дат./ Ханс Кристиан Андерсен; Сост. Г. Н. Василевич; Худож. М. Василец. — Мн.: Мал. пред. "Фридригер", 1993. — 304 с.: ил.