Снежная королева

История первая,

в которой говорится о зеркале, и его осколках

Ну, начнем! В конце нашей истории, мы будем больше знать, чем сейчас. Так вот, жил однажды тролль, злющий-презлющий, как сам дьявол. Однажды он был в особенно хорошем расположении духа: он смастерил такое зеркало, в котором все доброе и прекрасное умень­шалось донельзя, все же негодное и безобразное, напротив, так и бросалось в глаза и казалось еще хуже. Прекраснейшие пейзажи выглядели в нем вареным шпинатом, а лучшие из людей — уродами или казались стоящими кверху ногами и без животов, так что тролль не мог не хохотать, радуясь своей выдумке. Все ученики тролля — у него была своя школа — рассказывали о зеркале, как о каком-то чуде.

—  Только теперь, — говорили они, — можно увидеть весь мир и людей в их настоящем свете!

И они бегали с зеркалом повсюду. Вскоре не осталось ни одной страны, ни одного человека, которые бы не отразились в нем в иска­женном виде. Напоследок захотелось им добраться и до неба.

Все выше и выше летели они, и вдруг зеркало так перекосило, что вырвалось у них из рук, полетело на землю и разбилось вдребезги. Миллионы, биллионы и еще гораздо больше осколков наделали, од­нако, несравненно больше вреда, чем само зеркало. Некоторые из них, величиной всего с песчинку, разлетаясь по белу свету, попадали, случалось, людям в глаза и так там и оставались. Человек же с таким осколком в глазу начинал видеть все навыворот или замечать в каж­дой вещи одно лишь дурное, так как каждый осколок сохранял свой­ство, которым отличалось прежде целое зеркало. Некоторым людям осколки попадали прямо в сердце и это было хуже всего, так как сердце превращалось в кусочек льда. Были между этими осколками и большие — такие, что их можно было вставить в оконные рамы, но уж в эти не стоило смотреть на своих добрых друзей. Наконец, были такие осколки, которые пошли на очки; только беда была, если люди надевали их с целью смотреть на вещи и судить о них вернее.

Злой тролль хохотал до колик в животе и наслаждался, словно его щекотали. А по свету летало множество осколков зеркала. Послуша­ем же!

Библиотека зарубежных сказок в 9 т. Т. 1: Для детей: Пер. с дат./ Ханс Кристиан Андерсен; Сост. Г. Н. Василевич; Худож. М. Василец. — Мн.: Мал. пред. "Фридригер", 1993. — 304 с.: ил.

Читайте также:
Снежная королева: История вторая - Мальчик и девочка
Снежная королева: История третья - Цветник женщины, умевшей колдовать
Снежная королева: История четвертая - Принц и принцесса
Снежная королева: История пятая - Маленькая разбойница
Снежная королева: История шестая - Лапландка и финка
Снежная королева: История седьмая - Что произошло в чертогах Снежной королевы и что случилось потом

Огниво

Шел солдат по дороге: раз-два! раз-два! Ранец за спиной, сабля на боку; он возвращался с войны. По дороге встретилась ему старая ведьма — уж такая безобразная: нижняя губа свисала у нее до самой груди.

—  Здорово, служивый! — сказала она. — Какая у тебя славная сабля! А ранец какой большой! Вот бравый солдат! Ну, сейчас ты получишь денег сколько твоей душе угодно.

—  Спасибо, старая ведьма! — сказал солдат.

—  Видишь вон то старое дерево? — сказала ведьма, указывая на дерево, стоящее невдалеке. — Оно внутри пустое. Заберись наверх, увидишь дупло, влезь в него и спускайся до самого низа. А перед тем я обвяжу тебя веревкой вокруг пояса, и тебя вытащу, как только ты крикнешь.

—  Зачем мне туда лезть? — спросил солдат.

—  За деньгами! — сказала ведьма. — Знай, что из дупла ты попа­дешь в большой подземный ход, где горит больше сотни ламп, и совсем светло. Перед тобой будут три двери, ты можешь отворить их, ключи торчат снаружи. Войдя в первую комнату: посреди нее увидишь боль­шой сундук, а на нем собаку: глаза у нее, словно чайные чашки! Но ты не бойся! Я дам тебе свой синий клетчатый передник, расстели его на полу, а сам быстро подбеги и схвати собаку, посади ее на передник, открой сундук и бери из него денег вволю. В этом сундуке одни медяки; захочешь серебра — иди в комнату рядом: там сидит собака с глазами, как мельничные колеса! Но ты не пугайся: сажай ее на передник и бери себе денежки. А захочешь, так достанешь и золота, сколько сможешь унести: пойди только в третью комнату. У собаки, сидящей там на деревянном сундуке, глаза — каждый с Круглую башню. Вот эта собака! Да ты не бойся: посади на мой передник, тогда она тебя не тронет, и ты бери себе золота сколько захочешь!

—  Оно бы недурно! — сказал солдат. — Но что ты с меня за это возьмешь, старая ведьма? Ведь что-нибудь да тебе от меня нужно?

—  Я не возьму с тебя ни полушки! — сказала ведьма. — Только возьми для меня старое огниво, его забыла там моя бабушка, когда спускалась в последний раз.

—  Ну, обвязывай меня веревкой! — приказал солдат.

—  Готово! — сказала ведьма. — А вот и мой синий клетчатый пере­дник! Солдат влез на дерево, спустился в дупло и очутился, как и говорила ведьма, в большой галерее, где горели сотни ламп.

Он открыл первую дверь. Ох! Там сидела собака с глазами, как чайные чашки, и таращилась на солдата.

—  Вот так молодец! — сказал солдат, посадил пса на ведьмин пере­дник и набрал полный карман медный денег, потом закрыл сундук, опять посадил на него собаку и отправился в другую комнату. Ай-ай! Там сидела собака с глазами, как мельничные колеса!

—  Чего на меня уставилась? Глаза заболят! — сказал солдат и посадил собаку на ведьмин передник. Увидев в сундуке огромную кучу серебра, он выбросил все медяки и набил оба кармана и ранец серебром. Затем отправился в третью комнату. Фу-ты, пропасть! У этой собаки глаза были ни дать ни взять две Круглые башни и верте­лись, точно колеса.

—  Мое почтение! — сказал солдат и взял под козырек. Такой соба­ки он еще не видывал.

Долго смотреть на нее он не стал, а взял да и посадил на передник и открыл сундук. Батюшки! Сколько же тут было золота! Он мог бы купить на него весь Копенгаген, всех оловянных солдатиков, всех деревянных лошадок и все кнутики на свете! На все хватило бы! Солдат повыбросил из карманов и ранца серебряные монеты и так набил карманы, ранец, шапку и сапоги золотом, что еле-еле мог двигаться. Ну, наконец-то у него завелись денежки! Собаку он поса­дил на сундук, затем закрыл дверь, поднял голову и закричал:

—  Тащи меня, ведьма старая!

—  Огниво взял? — спросила ведьма.

—  Ах черт, чуть не забыл! — ответил солдат, вернулся и прихватил огниво.

Ведьма вытащила его наверх, и он опять оказался на дороге, толь­ко теперь и карманы его, и сапоги, и ранец, и фуражка были набиты золотом.

—  Зачем тебе огниво? — спросил солдат.

—  Не твое дело! — ответила ведьма. — Получил деньги, и хватит с тебя! Ну, отдавай огниво!

—  Как бы не так! — сказал солдат. — Сейчас говори, зачем тебе оно, не то вытащу саблю, да отрублю тебе голову.

—  Не скажу! — уперлась ведьма.

Солдат взял и отрубил ей голову. Ведьма повалилась мертвая, а он завязал все деньги в ее передник, взвалил на спину, спрятал огниво в карман и зашагал прямо в город.

Это был прекрасный город; солдат остановился на самом дорогом постоялом дворе, занял самые лучшие комнаты и потребовал все свои любимые блюда — ведь теперь он стал богачом!

Слуга, который чистил приезжим обувь, удивился, что у такого богатого господина такие плохие сапоги, но солдат еще не успел обзавестись новыми. Зато на следующий день он купил себе и хоро­шие сапоги, и богатое платье. Теперь солдат был настоящим барином, и ему рассказали обо всех чудесах, какие были здесь, в городе, о короле и о его прелестной дочери, принцессе.

—  Как бы ее увидеть? — спросил солдат.

—  Этого никак нельзя! — сказали ему. — Она живет в огромном медном замке, за высокими стенами с башнями. Никто, кроме самого короля, не смеет ни войти туда, ни выйти оттуда, потому что королю предсказали, будто его дочь выйдет замуж за простого солдата, а короли этого не любят.

«Вот бы на нее посмотреть!» — подумал солдат.

Да кто бы ему позволил?!

Теперь-то он зажил весело: ходил в театры, ездил кататься в королевский сад и раздавал деньги бедным. И хорошо делал: он ведь по себе знал, каково сидеть без гроша в кармане! Теперь он был богат, прекрасно одевался и приобрел много друзей: все они называли его славным малым, настоящим кавалером, а ему это очень нравилось. Так он все тратил да тратил свое золото, а новые взять было неоткуда, и осталось у него в конце концов всего-навсего две денежки! При­шлось перебраться из хороших комнат в крошечную каморку под самой крышей, самому чистить себе сапоги и даже латать их; никто из друзей больше не навещал его, — уж очень высоко было к нему подниматься!

Однажды как-то вечером сидел солдат в своей каморке; уже совсем стемнело, а у него не было денег даже на свечку он и вспомнил про маленький огарочек в огниве, которое взял в подземелье, куда спу­скала его ведьма. Солдат достал огниво и огарок, но стоило ему уда­рить по кремню, как дверь распахнулась и перед ним очутилась собака, та самая, которую он видел в подземелье.

—  Что угодно господин? — пролаяла она.

—  Вот так история! — сказал солдат. — Огниво-то, выходит, пре­любопытная вещица; я могу получить все, что захочу! Эй ты, добудь мне деньжонок! — сказал он собаке. Раз — ее уж и след простыл, два она опять тут, а в зубах у нее большой кошель, набитый медью! Тут солдат понял, что за прекрасное у него огниво. Ударишь по кремню раз — появляется собака, сидевшая на сундуке с медными деньгами; ударишь дважды — появляется та, которая сидела на серебре; уда­ришь трижды — прибегает собака, сидевшая на золоте.

Солдат опять перебрался в хорошие комнаты, стал ходить в ще­гольском платье, и все его друзья сейчас же снова узнали его и стра­стно полюбили.

Но однажды он подумал: «Как это глупо, что нельзя видеть прин­цессу. Такая красавица, говорят, а что толку? Ведь она век свой сидит в медном замке, за высокими стенами с башнями. Неужели мне так и не удастся взглянуть на нее хоть одним глазком? Ну-ка где мое огни­во?» И он ударил по кремню раз — в тот же миг перед ним стояла собака с глазами, точно чайные чашки.

—  Теперь, правда, уже ночь, — сказал солдат. — Но мне до смерти захотелось увидеть принцессу, хоть на одну минуточку!

Собака сейчас же за дверь, и не успел солдат опомниться, как она явилась с принцессой. Принцесса сидела у собаки на спине и спала. Она была чудо как хороша; всякий сразу бы увидел, что это настоящая принцесса, и солдат не утерпел и поцеловал ее, — он ведь был насто­ящий солдат.

Собака отнесла принцессу обратно, к за утренним чаем принцесса рассказала королю с королевой, какой она видела сегодня ночью удивительный сон про собаку и солдата: будто бы она ехала верхом на собаке, а солдат поцеловал ее.

—  Вот так история! — сказала королева.

И на следующую ночь к постели принцессы приставили старуху фрейлину, которая должна была разузнать, был ли то в самом деле сон или что другое.

А солдату опять до смерти захотелось увидеть прелестную прин­цессу. И вот ночью появилась собака, схватила принцессу и быстро помчалась с ней, но старуха фрейлина надела непромокаемые сапоги и бросилась вдогонку. Увидав, что собака скрылась с принцессой в одном большом доме, фрейлина подумала: «Теперь я знаю, где их найти!» — взяла кусок мела, поставила на воротах дома крест и спо­койно отправилась домой спать. Но когда собака понесла принцессу обратно, увидела этот крест, также взяла кусок мела и нарисовала крестов на всех воротах в городе. Это было ловко придумано: теперь фрейлина не могла отыскать нужные ворота — повсюду белели кре­сты.

Рано утром король с королевой, старуха фрейлина и все офицеры пошли смотреть, куда ездила принцесса ночью.

—  Вот куда! — сказал король, увидев первые ворота с крестом.

—  Нет, вот куда, муженек! — возразила королева, заметив крест на других воротах.

—  Да и здесь крест, и здесь! — зашумели другие, увидев кресты на всех воротах. Тут все поняли, что толку им не добиться.

Но королева была женщина умная, умела не только в каретах разъезжать. Взяла она большие золотые ножницы, изрезала на лос­кутки целую штуку шелковой материи, сшила крошечный хорошень­кий мешочек, насыпала в него мелкой гречневой крупы, привязала его на спину принцессе и потом прорезала в мешочке дырочку, чтобы крупа могла сыпаться на дорогу, где ездила принцесса.

Ночью собака явилась вновь, посадила принцессу на спину и по­несла к солдату; солдат так полюбил принцессу, что даже готов был стать принцем, лишь бы ему жениться на ней.

Собака и не заметила, что крупа сыпалась за нею по всей дороге, от самого дворца до окна солдата, куда она прыгнула с принцессой. Поутру король и королева сразу узнали, куда ездила принцесса, и солдата заключили в тюрьму.

Ух, до чего же там было темно и скучно! Засадили его туда и сказали: «Завтра утром тебя повесят!» Невесело было услышать это, а огниво свое он позабыл дома, на постоялом дворе.

Утром солдат подошел к маленькому окошку и стал смотреть сквозь железную решетку на улицу: народ толпами валил за город смотреть, как будут вешать солдата; били барабаны, проходили по­лки. Все спешили, бежали. Бежал и мальчишка вприпрыжку, и одна туфля у него слетела с ноги и ударилась о стену у которой стоял солдат и смотрел в окно.

—  Эй, куда торопишься? — крикнул мальчику солдат. — Без меня ведь дело не обойдется! А вот если сбегаешь туда, где я жил, за моим огнивом, получишь четыре монеты. Только живо!

Мальчишка был не прочь получить четыре монеты и стрелой пус­тился за огнивом, отдал его солдату и... А вот теперь послушаем!

За городом построили огромную виселицу, вокруг стояли солдаты и сотни тысяч народу. Король и королева сидели на роскошном троне прямо против судей и всего королевского совета. Солдат уже стоял на лестнице, и ему собирались накинуть веревку на шею, но он сказал, что, прежде чем казнить преступника, всегда исполняют его послед­нее желание. А ему бы очень хотелось выкурить трубочку — это ведь будет последняя его трубочка на этом свете!

Король не посмел отказать в этой просьбе, и солдат вытащил свое огниво. Ударил по кремню раз, два, три — перед ним предстали сразу три собаки: собака с глазами, как чайные чашки, собака с глазами, как мельничные колеса, и собака с глазами, как Круглая башня.

—  А ну, помогите мне избавиться от петли! — приказал солдат.

И собаки кинулись на судей и на весь королевский совет: кого хватали за ноги, кого за нос да швыряли кверху на несколько сажен, и все падали и разбивались вдребезги!

—  Не надо! — закричал король, но самая большая собака схватила его вместе с королевой и подбросила их кверху вслед за другими. Тогда солдаты испугались, а весь народ закричал:

—  Служивый, будь нашим королем и возьми за себя прекрасную принцессу!

Солдата посадили в королевскую карету, и все три собаки танце­вали перед ней и кричали «ура». Мальчишки свистели, засунув паль­цы в рот, солдаты отдавали честь. Принцесса вышла из своего медного замка и сделалась королевой, чем была очень довольно. Свадебный пир продолжался всю неделю, а собаки тоже сидели за столом и пялили глаза.

Библиотека зарубежных сказок в 9 т. Т. 1: Для детей: Пер. с дат./ Ханс Кристиан Андерсен; Сост. Г. Н. Василевич; Худож. М. Василец. — Мн.: Мал. пред. "Фридригер", 1993. — 304 с.: ил.

Цветы маленькой Иды

—  Совсем завяли мои бедные цветочки! — сказала маленькая Ида. — Вчера вечером они были такие красивые, а сейчас повесили головки! Отчего это? — спросила она студента, сидевшего на диване.

Она очень любила этого студента, — он умел рассказывать чудес­нейшие истории и вырезать из бумаги презабавные картинки: сердеч­ки с крошечными танцовщицами внутри, цветы и великолепные дворцы с дверями и окнами, которые можно было открывать. Большой забавник был этот студент!

—  Что с ними случилось? — спросила она опять и показала ему свой завядший букет.

—  Знаешь что? — сказал студент. — Цветы были ночью на балу, вот и повесили теперь головки!

Да ведь цветы не танцуют! — сказала маленькая Ида.

—  Танцуют! — отвечал студент. — По ночам, когда кругом темно и мы все спим, они так весело кружатся друг с другом. Такие балы задают — просто чудо!

—  А детям нельзя прийти к ним на бал?

—  Отчего же, — сказал студент, — ведь маленькие маргаритки и ландыши тоже танцуют.

—  А где же танцуют самые красивые цветы? — спросила Ида.

—  Ты ведь бывала за городом, там, где большой дворец, в котором летом живет король и где такой чудесный сад с цветами? Помнишь лебедей, подплывающих к тебе за хлебными крошками? Вот там-то и бывают настоящие балы!

—  Я вчера была там с мамой, — сказала маленькая Ида, — но на деревьях нет больше листьев, и во всем саду нет ни одного цветка! Куда они все девались? Их столько было летом!

—  Они все во дворце! — сказал студент. — Надо тебе сказать, что, как только король и придворные переезжают в город, все цветы сейчас же убегают из сада прямо во дворец, и там у них начинается веселье! Вот бы взглянуть! Две самые красивые розы садятся на трон — это король с королевой. Красные петушьи гребешки становятся по обеим сторонам и кланяются — это камер-юнкеры. Потом приходят все остальные прекрасные цветы, и начинается бал. Гиацинты и крокусы представляют маленьких морских кадетов и танцуют с барышнями — голубыми фиалками, а тюльпаны и большие желтые лилии — это пожилые дамы, они наблюдают за танцами и вообще за порядком.

—  А цветочкам не попадает за то, что они танцуют в королевском дворце? — спросила маленькая Ида.

—  Да ведь никто же не знает об этом! — сказал студент. — Правда, ночью заглянет иной раз во дворец старик смотритель с большою связкою ключей в руках, но цветы, как только заслышат звяканье ключей, тотчас присмиреют, спрячутся за длинные занавески, кото­рые висят на окнах, и только чуть-чуть выглядывают оттуда одним глазком. «Тут что-то пахнет цветами!» — бормочет старик смотри­тель, а видеть ничего не видит.

—  Вот забавно! — сказала маленькая Ида и даже в ладоши захло­пала.  — И я тоже не могу их увидеть?

—  Можешь, — сказал студент. — Стоит тебе только заглянуть в окна, когда опять пойдешь туда. Вот я сегодня видел там длинную желтую лилию; она лежала и потягивалась на диване — воображала себя придворной дамой.

—  А цветы из Ботанического сада тоже могут прийти туда? Ведь это далеко!

—  Не бойся, — сказал студент, — они умеют летать, когда захотят! Ты видела красивых красных, желтых и белых бабочек, похожих на цветы? Ведь прежде они были цветами, только прыгнули со своих стебельков высоко в воздух, забили лепестками, точно крылышками, и полетели. Те, что вели себя хорошо, получили за это позволение летать не только ночью, и их лепестки превратились в настоящие крылышки, а другие должны днем сидеть смирно на своих стебельках. Ты сама не раз ими любовалась. А впрочем, может быть, цветы из Ботанического сада и не бывают в королевском дворце! Может быть, они даже и не знают, что там идет по ночам такое веселье. Вот что я скажу тебе: то-то удивится потом профессор ботаники — ты ведь его знаешь, он живет тут рядом! — когда придешь в его сад, расскажи какому-нибудь цветочку про большие балы в королевском дворце. Твой цветок расскажет об этом остальным, и они все убегут. Профес­сор придет в сад, а там ни единого цветочка, и он в толк не возьмет, куда они подевались!

—  Да как же цветок расскажет другим? У цветов нет языка!

—  Конечно, нет, — сказал студент, — зато они умеют объясняться жестами! Ты сама видела, как они качаются и шевелят зелеными листочками, чуть подует ветерок. Это у них так мило выходит — точно они разговаривают.

А профессор понимает их жесты? — спросила маленькая Ида.

—  Как же! Раз утром он пришел в свой сад и видит, что большая крапива делает листочками знаки прелестной красной гвоздике; этим она хотела сказать гвоздике: «Ты так мила, я очень тебя люблю!» Профессору это не понравилось, и он сейчас же ударил крапиву по листьям — листья у крапивы все равно что пальцы, — да обжегся! С тех пор и не смеет ее трогать.

—  Вот забавно! — сказала Ида и засмеялась.

—  Ну можно ли забивать ребенку голову такими выдумками?— сказал скучный советник, который тоже пришел в гости и сидел на диване.

Он не терпел студента и вечно ворчал на него, особенно когда тот вырезал затейливые, забавные фигурки, вроде человека на виселице и с сердцем в руках — его повесили за то, что он воровал сердца, — или старой ведьмы на помеле, с мужем на носу. Все это  очень не нравилось советнику, и он всегда повторял:

—  Ну можно ли забивать ребенку голову такими выдумками? Глупые выдумки!

Но Иду очень позабавил рассказ студента о цветах, и она думала об этом целый день.

«Значит, цветочки повесили головки потому,  что устали после бала!» И маленькая Ида пошла к своему столику, где стояли все ее игрушки; ящик столика тоже битком был набит разным добром. Кук­ла Софи лежала в своей кроватке и спала, но Ида сказала ей:

—  Тебе придется встать, Софи, и полежать эту ночь в ящике: бедные цветы больны, их надо уложить в твою постельку, — может быть, они поправятся!

И Ида вынула куклу из кроватки. Софи поглядела на нее очень недовольно, но не произнесла ни слова, — она рассердилась за то, что ей не дают спать в ее постели.

Ида уложила цветы, укрыла их хорошенько одеялом и велела им лежать смирно, за это она обещала напоить их чаем, и тогда они встанут завтра утром совсем здоровыми! Потом она задернула полог, чтобы солнце не светило цветам в глаза.

Рассказ студента не выходил у нее из головы, и, укладываясь спать, Ида не удержалась и заглянула за гардины, задернутые на ночь; на окошках стояли чудесные мамины цветы — тюльпаны и гиацинты, и маленькая Ида шепнула им:

—  Я знаю, что у вас ночью будет бал!

Цветы стояли как ни в чем не бывало и даже не шелохнулись, ну да маленькая Ида что знала, то знала.

В постели она долго еще думала об этом и все представляла себе, как это должно быть мило, когда цветочки танцуют! «Неужели и мои цветы были на балу во дворце?» — подумала она и заснула.

Но среди ночи маленькая Ида вдруг проснулась; она видела во сне цветы, студента и советника, который бранил студента за то, что тот забивает ей голову глупостями. В комнате, где лежала Ида, было тихо, на столе горел ночник, и папа с мамой крепко спали.

—  Хотелось бы мне знать: спят ли мои цветы в постельке? — ска­зала маленькая Ида про себя, приподнимаясь с подушки, чтобы по­смотреть в полуоткрытую дверь, за которой были ее игрушки и цветы; потом она прислушалась и ей показалось, что в той комнате играют на фортепьяно, но очень тихо и нежно; такой музыки она никогда еще не слыхала.

—  Это, верно, цветы танцуют! — сказала Ида. — Господи, как бы мне хотелось посмотреть!

Но она не смела встать с постели , чтобы не разбудить папу с мамой.

—  Хоть бы цветы вошли сюда! — сказала она.

Но цветы не входили, а музыка все продолжалась, такая тихая, нежная, просто чудо! Тогда Ида не выдержала, потихоньку вылезла из кроватки, прокралась на цыпочках к дверям и заглянула в сосед­нюю комнату. Что за прелесть была там!

В той комнате не горел ночник, а было все-таки светло, как днем, от месяца, глядевшего из окошка прямо на пол, где в два ряда стояли тюльпаны и гиацинты; на окнах не осталось ни единого цветка — одни горшочки с землей. Цветы премило танцевали: они то становились в круг, то, взявшись за длинные зеленые листочки, точно за руки, кружились парами. На фортепьяно играла большая желтая лилия —  это, наверное, ее маленькая Ида видела летом! Она хорошо помнила, как студент говорил: «Ах, как она похожа на фрекен Лину!» Все посмеялись тогда над ним, но теперь Иде и в самом деле показалось, будто длинная желтая лилия похожа на Лину; она и на рояле играла так же, как Лина; поворачивала свое продолговатое лицо то в одну, то в другую сторону и кивала в такт чарующей музыке. Никто не заметил Иды.

Вдруг маленькая Ида заметила, что большой голубой крокус прыг­нул прямо на середину стола с игрушками, подошел к кукольной кроватке и отдернул полог, там лежали больные цветы, но они быстро поднялись и кивнули головками в знак того, что они тоже желают танцевать. Старый Курилка со сломанной нижней губой встал и по­клонился прекрасным цветам, а те совсем не были похожи на больных — спрыгнули со стола и стали веселиться вместе со всеми.

В эту минуту что-то стукнуло, как будто что-то упало на пол. Ида посмотрела в ту сторону — эта была масленичная верба: она тоже спрыгнула со стола к цветкам, считая, что она им сродни. Верба тоже была мила; ее украшали бумажные цветы, а на верхушке сидела восковая куколка в широкополой черной шляпе, точь-в-точь такой, как у советника. Верба прыгала среди цветов и громко топала своими тремя красными деревянными ходульками, танцуя мазурку, а другим цветам этот танец не удавался, так как они были слишком легки и не могли топать.

Но вот восковая куколка на вербе вдруг вытянулась, завертелась над бумажными цветами и громко закричала:

—  Ну можно ли забивать ребенку голову такими бреднями? Глу­пые выдумки!

Теперь кукла была вылитый советник, в черной широкополой шляпе, такая же желтая и сердитая! Но бумажные цветы ударили ее по тонким ножкам, и она опять съежилась в маленькую восковую куколку. Это было так забавно, что Ида не могла удержаться от смеха.

Верба продолжала танцевать, и советнику волей-неволей прихо­дилось танцевать вместе с нею, все равно — вытягивался ли он во всю длину или оставался маленькой восковою куколкой в черной широ­кополой шляпе. Наконец все цветы, особенно те, что лежали в ку­кольной кровати, стали просить за него, и верба оставила его в покое. Вдруг что-то громко застучало в ящике, где лежала кукла Софи и другие игрушки. Курилка побежал по краю стола, лег на живот и приотворил ящик. Софи встала и удивленно осмотрелась.

—  Да у вас, оказывается, бал! — проговорила она.

—  Хочешь танцевать со мной? — спросил Курилка.

—  Хорош кавалер! — сказала Софи, и повернувшись к нему спи­ной, уселась на ящик и стала ждать — может ее пригласит кто-нибудь из цветов, но никто и не думал ее приглашать. Софи громко кашля­нула, но и тогда никто не подошел к ней. Курилка плясал один, и очень недурно!

Видя, что цветы не смотрят на нее, Софи вдруг свалилась с ящика на пол, да с таким шумом, что все сбежались к ней и стали спраши­вать, не ушиблась ли она. Все разговаривали с нею очень ласково, особенно цветы, которые только что спали в ее кроватке; Софи ни­сколько не ушиблась, и цветы маленькой Иды стали благодарить ее за чудесную постельку, потом увели с собой в лунный кружок на полу и стали танцевать с ней, а другие кружились вокруг них. Теперь Софи была очень довольна и сказала цветочкам, что охотно уступает им свою кроватку, — ей хорошо и в ящике!

—  Спасибо! — поблагодарили цветы. — Но мы не можем жить так долго! Утром мы совсем умрем! Передай маленькой Иде, чтобы она схоронила нас в саду, где зарыта канарейка; летом мы опять вырастем и будем еще красивее!

—  Нет, вы не должны умирать! — сказала Софи и поцеловала цветы. В это время дверь отворилась, и в комнату вошла целая толпа цветов. Ида никак не могла понять, откуда они взялись, — должно быть, из королевского дворца. Впереди шли две прелестные розы с маленькими золотыми коронами на головах — это были король с королевой. За ними, раскланиваясь во все стороны, шли чудесные левкои и гвоздики. Музыканты — крупные маки и пионы — дули в шелуху от горшка и совсем покраснели от натуги, а меленькие голу­бые колокольчики и беленькие подснежники звенели, точно на них были надеты бубенчики. Вот была забавная музыка! Следом шла целая толпа других цветов, и все они танцевали — и голубые фиалки, и оранжевые ноготки, и маргаритки, и ландыши. Цветы так мило танцевали и целовались, что просто загляденье!

Наконец, все пожелали друг другу спокойной ночи, а маленькая Ида тихонько пробралась в свою кроватку, и ей всю ночь снились цветы и все, что она видела.

Утром проснувшись, она побежала к своему столику посмотреть, там ли ее цветочки.

Отдернула полог — да, они лежали в кроватке, но совсем, совсем завяли! Софи тоже лежала на своем месте в ящике и выглядела очень сонной.

—  А ты помнишь, что тебе надо передать мне? — спросила ее Ида.

Но Софи глупо смотрела на нее и не раскрывала рта.

—  Какая же ты нехорошая! — сказала Ида. — А они еще танцевали с тобой.

Затем она взяла картонную коробочку с нарисованною на крышке хорошенькою птичкой, открыла коробочку и положила туда мертвые цветы.

—  Вот вам и гробик!— сказала она. — А когда придут мои норвеж­ские кузены, мы вас зароем в саду, чтобы на будущее лето вы выросли еще красивее!

Йонас и Адольф, норвежские кузены, были бойкие мальчуганы; отец подарил им по новому луку, и они пришли показать их Иде. Она рассказала им про бедные умершие цветы и позволила помочь их похоронить. Мальчики шли впереди с луками на плечах, за ними маленькая Ида с мертвыми цветами в коробке. Они выкопали в саду могилу. Ида поцеловала цветы и положила коробку в яму, а Йонас с Адольфом выстрелили над могилкой из луков — ни ружей, ни пушек у них ведь не было.

Библиотека зарубежных сказок в 9 т. Т. 1: Для детей: Пер. с дат./ Ханс Кристиан Андерсен; Сост. Г. Н. Василевич; Худож. М. Василец. — Мн.: Мал. пред. "Фридригер", 1993. — 304 с.: ил.

Дюймовочка

Жила-была одна женщина, и не было у нее детей. А ей так хотелось маленького ребеночка. Как-то пошла она к старой колдунье и сказа­ла:

—  Мне очень хочется, чтобы у меня была дочка. Не скажешь ли ты, где мне ее взять?

—  Почему не сказать? — ответила колдунья. — Вот тебе ячменное зерно. Это зерно не простое, не такое, какие растут на крестьянских полях и которыми кормят кур. Посади ты это зернышко в цветочный горшок, а потом увидишь, что будет.

—  Спасибо тебе! — сказала женщина и дала колдунье двенадцать грошей.

Потом она пошла домой и посадила ячменное зернышко в цветоч­ный горшок. Только она его посадила, зернышко сразу проросло, а из ростка вырос большой чудесный цветок, совсем как тюльпан. Но лепестки цветка были плотно сжаты, точно у нераспустившегося бу­тона.

—  Какой прелестный цветок! — сказала женщина и поцеловала красивые пестрые лепестки.

И как только она поцеловала лепестки, там внутри, в бутоне, что-то щелкнуло, и он распустился. Это был точь-в-точь тюльпан, но в самой чашечке на зеленом пестике цветка сидела девочка. Она была маленькая-маленькая, всего в дюйм^* ростом. Ее так и прозвали Дюй­мовочкой.

Скорлупка грецкого ореха была ее колыбелькой, голубые фиалки — периной, а лепесток розы — одеялом. В скорлупке она спала ночью, а днем играла на столе. Женщина поставила на стол тарелку с водой, а на края тарелки положила цветы, и длинные стебельки цветов купались в воде. Для маленькой Дюймовочки тарелка была целым озером, и Дюймовочка плавала по этому озеру на лепестке тюльпана, как в лодочке. Вместо весел у нее были два белых конских волоса. Дюймовочка целые дни каталась на своей чудесной лодочке, переплывала с одной стороны тарелки на другую и распевала песни. Та­кого нежного голоска, как у нее, никто никогда не слышал.

Однажды ночью, когда Дюймовочка спала в своей колыбельке, через открытое окно в комнату влезла большущая жаба, мокрая и безобразная.

Она прыгнула прямо на стол и заглянула в скорлупку, где спала под лепестком розы Дюймовочка.

—  Вот славная жена будет моему сынку! — сказала жаба.

Схватив ореховую скорлупку с девочкой, она выпрыгнула через окно в сад.

В саду протекала речка, а у самого ее берега было топкое болото. Здесь-то, в болотной тине, и жила старая жаба со своим сыном. Сын был тоже мокрый и безобразный — точь-в-точь, как его мать, старая жаба.

—  Коакс, коакс, брекке-ке-кекс! — только и мог он сказать, когда увидел маленькую девочку в ореховой скорлупке.

—  Тише ты! Разбудишь ее, и она убежит от нас, — сказала старая жаба. — Она ведь легче лебединого пуха. Посадим-ка ее на самую середину реки, на широкий лист кувшинки,— это целый остров для такой малютки. Отсюда уж ей ни за что не убежать. А я тем временем смастерю для вас в тине уютное гнездышко.

В тине росло много кувшинок; их широкие зеленые листья плава­ли по воде. Самый большой лист был дальше всех от берега. Жаба подплыла к этому листу и поставила на него ореховую скорлупку, в которой спокойно спала девочка.

Рано утром проснулась Дюймовочка и вдруг увидела, что она на листе кувшинки; кругом, куда ни посмотришь, вода, а берег чуть виднеется вдали. Дюймовочка очень испугалась и заплакала.

А старая жаба сидела в тине и украшала свой дом камышом и желтыми кувшинками, чтобы угодить молодой невестке. Когда все было готово, жаба поплыла со своим гадким сыном к листу, на котором сидела Дюймовочка, чтобы взять ее кроватку и поставить в спальне. Старая жаба низко присела в воде перед девочкой и сказала:

—  Вот мой сынок! Он будет твоим мужем. Вы славно заживете с ним у нас в тине.

—  Коакс, коакс, брекке-ке-кекс! — только и мог сказать сынок.

Жабы взяли скорлупку и уплыли с ней, а Дюймовочка осталась одна на зеленом листе и горько-горько плакала — ей совсем не хоте­лось жить у гадкой жабы и выходить замуж за ее противного сына.

Маленькие рыбки, которые плавали под водой, видели жабу и ее сына и слышали, что она говорила Дюймовочке.

Они высунули из воды свои головы, чтобы посмотреть на крошку невесту. Как только рыбки увидели Дюймовочку, им стало ужасно жалко, что такой прекрасной девочке придется жить с жабами. Не бывать же этому! Рыбки со всей речки подплыли к листу кувшинки, на котором сидела Дюймовочка, и перегрызли стебелек листа.

И вот лист кувшинки поплыл по течению. Течение было сильное, и лист с девочкой плыл очень быстро. Теперь жаба никак не могла бы догнать Дюймовочку.

А Дюймовочка плыла все дальше, и маленькие птички, которые сидели в кустах, смотрели на нее и пели:

—  Какая прекрасная маленькая девочка!

Красивый белый мотылек всё время порхал вокруг Дюймовочки и наконец опустился на лист — уж очень ему понравилась она. Тогда Дюймовочка сняла с себя пояс, один конец набросила на мотылька, а другой привязала к своему листку, и листок поплыл еще быстрее.

Вдруг мимо пролетел майский жук. Он увидел Дюймовочку, схва­тил ее и унес на дерево, а зеленый лист кувшинки поплыл дальше, и с ним мотылек — он ведь был привязан и не мог освободиться.

Бедная Дюймовочка очень испугалась, когда жук схватив ее поле­тел на дерево. Но майскому жуку и горя было мало. Он сел высоко на дереве, покормил Дюймовочку сладким цветочным соком и сказал, что она ему очень нравится, хотя она и совсем не похожа на майского жука.

Затем к нему пришли в гости другие майские жуки, которые жили на том же дереве. Они рассматривали Дюймовочку с головы до ног, а жучки-барышни пожимали щупальцами.

—  У нее только две ножки! — говорили одни.

—  У нее даже нет щупальцев! — заметили другие.

—  Какая она тонкая! Она совсем как человек! — сказали третьи.

Она очень некрасивая! — решили наконец все жуки.

Тут майскому жуку, который принес Дюймовочку, так же пока­залось, что она очень некрасива, и он не захотел больше держать ее у себя — пусть идет куда знает. Он спустил ее вниз и посадил на ромашку.

Дюймовочка сидела на цветке и плакала: ей было обидно, что она такая некрасивая. Даже майские жуки прогнали ее.

Все лето прожила Дюймовочка одна-одинешенька в лесу. Она сплела себе из травы колыбельку и повесила ее под большой лист лопуха, чтобы ее не замочил дождик. Она ела сладкий цветочный мед и пила росу, которую каждое утро находила на листьях.

Так прошло лето и осень. Приближалась длинная холодная зима. Все птички улетели, цветы завяли, а большой лопух, под которым жила Дюймовочка, пожелтел, засох и свернулся в трубочку.

Дюймовочка дрожала от холода: платье ее порвалось, а она была такая маленькая, нежная — как ей не мерзнуть! Пошел снег, и каж­дая снежинка была для Дюймовочки то же, что для нас целая лопата снегу. Мы ведь большие, а она была всего-то с дюйм ростом. Она завернулась было в сухой лист, но он не согревал, и Дюймовочка дрожала как осенний лист.

Тогда она решила уйти из лесу и поискать себе приют на зиму.

За лесом, в котором жила Дюймовочка, было большое поле. Хлеб с поля уже давно убрали, и только короткие сухие стебельки торчали из мерзлой земли.

В поле было еще холоднее, чем в лесу, и бедняжка совсем замерз­ла. Но вот Дюймовочка подошла к норке полевой мыши; вход в нее был прикрыт сухими стебельками и былинками. Полевая мышь жила в тепле и довольстве: кухня и кладовая у нее были битком набиты хлебными зернами. Дюймовочка встала у порога, как нищенка, и попросила подать ей кусочек ячменного зернышка — она два дня ничего не ела.

—  Ах ты, бедняжка! — посетовала полевая мышь (она была, в сущности, добрая старушка). — Ну, иди сюда, погрейся да поешь со мной!

И Дюймовочка спустилась в норку, обогрелась и поела. Старухе девочка очень понравилась, и она предложила ей:

—  Оставайся здесь на зиму. Я буду кормить тебя, а ты убирать как следует мой дом да рассказывать мне сказки — я очень люблю сказки.

И Дюймовочка стала делать все, что приказывала ей старая мышь. А жилось ей прекрасно в теплой норке.

—  Скоро к нам придут гости, — сказала однажды полевая мышь. — Раз в неделю приходит навестить меня мой сосед. Он очень богат и живет значительно лучше меня. У него большой дом под землей, и он носит чудесную черную бархатную шубу. Выходи, девочка, за него замуж! Уж с ним-то ты не пропадешь. Одна только беда: он совсем слепой и не увидит тебя. Зато ты будешь рассказывать ему самые лучшие сказки, какие только знаешь.

Но Дюймовочке вовсе не хотелось выходить замуж за соседа — это ведь был крот.

Вскоре крот действительно пришел в гости к полевой мыши. Он был такой важный, ученый и богатый, а шуба на нем была бархатная и очень красивая.

Дом у него был в двадцать раз больше, чем домик полевой мыши. Там было много больших комнат и длинных коридоров, но солнце никогда не заглядывало туда. Крот терпеть не мог солнца и не выно­сил цветов — он ведь их никогда не видел.

Дюймовочку попросили петь для важного гостя, и она спела две песенки, да так хорошо, что крот сразу полюбил ее. Но он не сказал ни слова — он ведь был такой степенный и солидный господин.

А затем крот прорыл под землей длинный подземный ход от своего дома к самой норке полевой мыши и пригласил старую мышь с Дюй­мовочкой прогуляться по этому подземному ходу.

Крот взял в рот гнилушку — в темноте ведь гнилушка светит все равно что свечка — и пошел вперед, освещая длинный широкий коридор. На полпути крот остановился и сказал:

—  Здесь лежит какая-то птица. Но вам ее нечего бояться — она мертвая.

И крот проткнул своим широким носом дырку в потолке — днев­ной свет проник в подземный ход, и Дюймовочка увидела мертвую ласточку. Это была настоящая птица, с перьями и с клювом; она, должно быть, умерла в начале зимы и упала в норку крота.

Крылышки мертвой птички были крепко прижаты к телу, лапки и голова спрятаны в перышки. Бедная ласточка, наверное, умерла от холода. Дюймовочке стало жаль ее, она так любила птичек — ведь они все лето пели ей свои замечательные песенки. Но крот толкнул ласточку своими короткими лапами и сказал:

—  Теперь уж не посвистишь! Да, не хотел бы я родиться вот такой пичужкой! Она только и умеет чирикать да щебетать, а придет зима — что ей делать: помирать с голоду и холоду. Вот уж моим детям зимы не придется бояться.

—  Да, да! — сказала полевая мышь. — Какой прок от этого чири­канья? Песнями сыт не будешь, чириканьем зимой не согреешься.

А Дюймовочка молчала, но когда крот и мышь повернулись к птице спиной, она нагнулась к ласточке, раздвинула перышки и по­целовала ее прямо в закрытые глаза.

«Может быть, это та самая ласточка, которая так чудесно пела летом, — подумала девочка. — Сколько радости доставила ты мне, милая птичка!»

Потом крот заткнул дыру в потолке и проводил старую мышь и Дюймовочку домой.

Ночью Дюймовочке не спалось. Она встала с постельки, сплела из сухих былинок большой ковер, пошла в подземный ход и прикрыла ковром мертвую птичку. Затем Дюймовочка принесла из мышиной норки пушистый, мягкий мох и устроила из него постельку, чтобы мертвой птичке было удобнее лежать.

—  Прощай, милая ласточка! — сказала Дюймовочка. — Прощай! Спасибо тебе за то, что ты так чудесно пела мне летом, когда деревья были еще зеленые, а солнышко так славно грело!

И она положила голову на грудь птички и вдруг испугалась: девоч­ка услышала, как в груди ласточки что-то стучит. Это забилось сердце птицы — она была не мертва, а только окоченела от холода. И теперь согревшись она ожила.

Дюймовочка дрожала от страха — ведь птица была просто вели­каном по сравнению с такой крошкой. Но она собралась с духом, поплотнее закрыла ласточку ковриком, а затем сбегала, принесла листок мяты, которым сама укрывалась, и покрыла им голову птицы.

На следующую ночь Дюймовочка опять потихоньку пробралась к птице. Ласточка уж совсем ожила, только была еще очень слаба и еле-еле открыла глаза, чтобы посмотреть на девочку. Дюймовочка стояла перед нею с куском гнилушки в руках — другого фонаря у нее не было,

—  Спасибо тебе, милая крошка! — сказала больная ласточка. — Я так хорошо согрелась! Скоро я совсем поправлюсь и опять полечу на солнышко.

—  Ах, — сказала Дюймовочка, — теперь так холодно, идет снег! Останься лучше в своей теплой постельке, а я буду ухаживать за тобой.

Дюймовочка принесла ласточке воды в цветочном лепестке и не­сколько ячменных зернышек. Ласточка попила и поела, а затем рас­сказала девочке, как она повредила себе крыло о терновый куст и не смогла улететь вместе с другими в теплые края. Пришла зима, стало очень холодно, и она упала на землю... Больше ласточка уже ничего не помнила, и как попала сюда, в подземелье, она не знала.

Всю зиму прожила ласточка в подземелье, а Дюймовочка ухажи­вала за ней.

Ни крот, ни полевая мышь ничего не знали об этом — они ведь совсем не любили птичек.

Когда настала весна и пригрело солнышко, Дюймовочка открыла ту дыру, которую проделал в потолке крот, чтобы ласточка могла улететь. Ласточка спросила, не хочет ли девочка отправиться вместе с нею — пусть сядет к ней на спину, и они полетят в зеленый лес. Но Дюймовочке было жалко старую полевую мышь — она знала, что старухе без нее будет очень скучно.

—  Нет, я не могу улететь с тобой, — сказала она ласточке.

—  Прощай, прощай, милая девочка! — прощебетала ласточка и вылетела на волю.

Дюймовочка смотрела ей вслед, и слезы катились у нее из глаз — уж очень полюбила она птичку.

—  Тви-вить, тви-вить! — крикнула ласточка и скрылась в зеленом лесу.

А Дюймовочка осталась в мышиной норе. Теперь ей жилось очень плохо. Ей совсем не позволяли выходить на солнышко, а поле вокруг норки полевой мыши заросло высокими, толстыми колосьями и каза­лось Дюймовочке дремучим лесом.

И вот однажды пришел старый крот и посватался к Дюймовочке.

—  Да, теперь тебе нужно готовить приданое, — сказала старая мышь.— Ты выйдешь замуж за важного господина, и надо, чтобы у тебя всего было в достатке.

И Дюймовочке пришлось по целым дням прясть пряжу.

Старуха мышь наняла четырех пауков, и они днем и ночью сидели в мышиной норе и ткали разные ткани.

А толстый слепой крот приходил каждый вечер в гости и болтал о том, что скоро лету будет конец, солнце перестанет палить землю, и она снова станет мягкой и рыхлой. Вот тогда они сыграют свадьбу. Но Дюймовочка все грустила и плакала: она совсем не хотела выходить замуж за толстого крота.

Каждое день на восходе и закате солнца, Дюймовочка выходила на порог мышиной норки: иногда ветер раздвигал верхушки колосьев, и тогда ей удавалось увидеть кусочек голубого неба.

«Как светло, как хорошо тут, на воле!» — думала Дюймовочка и все вспоминала о ласточке; ей очень хотелось бы повидаться с птич­кой, но ласточки нигде не было видно: наверное, она летала там, далеко-далеко в зеленом лесу.

И вот наступила осень. Приданое Дюймовочки было готово.

—  Через четыре недели твоя свадьба! — сказала ей полевая мышь.

Но Дюймовочка заплакала и сказала, что не хочет выходить за­муж за скучного крота.

—  Глупости! — сказала старая мышь. — Не упрямься, а не то я укушу тебя своим белым зубом. Чем тебе крот не муж? У самой королевы нет такой черной бархатной шубки, как у него. Да и в погребах у него не пусто. Бога благодари за такого мужа!

И вот настал день свадьбы, и крот пришел за своей невестой. Теперь Дюймовочке придется переселиться в кротовую нору, жить глубоко под землей, и никогда она не увидит солнца — крот ни за что не позволит ей выходить из норы.

А бедной Дюймовочке было так тяжело навсегда распроститься с ясным солнышком И Дюймовочка вышла взглянуть на солнышко в последний раз.

Хлеб был уже убран с поля, и из земли опять торчали одни голые засохшие стебли. Девочка отошла от мышиной норки подальше и протянула к солнцу руки:

—  Прощай, солнышко, прощай!

Потом она увидела маленький красный цветочек, обняла его и сказала:

—  Поклонись, цветочек, от меня милой ласточке, если увидишь ее!

—  Тви-вить, тви-вить! — вдруг раздалось над ее головой.

Дюймовочка подняла глаза и увидела ласточку, которая пролете­ла мимо. Ласточка, увидев девочку, очень обрадовалась, а Дюймовоч­ка заплакала и рассказала, как ей не хочется выходить замуж за толстого крота и жить с ним глубоко под землей, куда никогда не заглядывает солнышко.

—  Уже наступает холодная зима, — сказала ласточка,— и я  улетаю далеко-далеко, в теплые края. Хочешь лететь со мной? Садись ко мне на спину, только привяжи себя покрепче поясом, и мы улетим с тобой от гадкого крота, улетим далеко, за синее море, где солнышко светит ярко, где всегда лето и цветут прекрасные цветы. Полетим со мной, милая крошка! Ты ведь милая крошка! Ты ведь спасла мне жизнь, когда я замерзала в темной, холодной яме.

—  Да, да, я полечу с тобой ! — сказала Дюймовочка.

Она села ласточке на спину и крепко привязала себя поясом к самому большому перышку.

Птица взвилась стрелой и полетела над темными лесами, над синими морями и высокими горами, покрытыми снегом. Тут было очень холодно, и Дюймовочка вся зарылась в теплые перья ласточки и высунула только голову, чтобы любоваться прекрасными местами, над которыми они пролетали.

Но вот и теплые края! Тут солнце сияло гораздо ярче, небо было выше, чем у нас, а около канав и изгородей вился чудесный зеленый виноград. В лесах росли лимоны и апельсины, пахло миртами и души­стой мятой, а по дорожкам бегали веселые ребятишки и ловили боль­ших пестрых бабочек. Но ласточка летела все дальше.

На берегу великолепного глубокого озера посреди зеленых кудря­вых деревьев стоял старинный белый мраморный дворец. Виноград­ные лозы обвивали его высокие колонны, а наверху, под крышей, лепились птичьи гнезда. В одном из них и жила ласточка.

—  Вот мой дом! — сказала она. — А ты выбери себе самый красивый цветок внизу, я посажу тебя туда, и ты заживешь великолепно.

Дюймовочка обрадовалась и захлопала в ладоши.

Внизу лежали куски белого мрамора — это свалилась верхушка одной колонны и разбилась на три куска, — между мраморными об­ломками росли большие белые цветы. Ласточка спустилась и посади­ла девочку на широкий лепесток. Но что за чудо! В чашечке сидел маленький человечек, беленький и прозрачный, как-будто он был из стекла. За плечами у него дрожали легкие крылышки, а на голове блестела крошечная золотая корона. Ростом он был не больше нашей Дюймовочки. Это был король эльфов.

Когда ласточка подлетела к цветку, эльф совсем перепугался. Он был такой крошечный, ласточка такая большая! Но он очень обрадо­вался, когда увидел Дюймовочку, — он никогда еще не видал такой красивой девочки. Он низко поклонился ей и спросил, как ее зовут.

—  Дюймовочка, — ответила девочка.

—  Милая Дюймовочка, — сказал эльф, — не хочешь ли ты быть моей женой?

И Дюймовочка сразу согласилась.

Тогда из каждого цветка вылетели эльфы и преподнесли Дюймо­вочке подарки. Самым лучшим подарком были прозрачные крылыш­ки, совсем как у стрекозы. Их прикрепили Дюймовочке на спину, и она могла теперь летать с цветка на цветок. То-то было радости и веселья!

А ласточка сидела наверху, в своем гнездышке, и распевала песни, как умела.

Она пела эльфам веселые песни всю теплую зиму, а когда в холод­ные страны пришла весна, ласточка засобиралась на родину.

—  Прощай, прощай! — прощебетала она и полетела из теплых краев в Данию.

Там у нее было маленькое гнездышко, над самым окном человека, который умел прекрасно рассказывать сказки. Ласточка поведала ему про Дюймовочку, а от него и мы узнали всю эту историю.

---

* Дюйм — два с половиной сантиметра

Библиотека зарубежных сказок в 9 т. Т. 1: Для детей: Пер. с дат./ Ханс Кристиан Андерсен; Сост. Г. Н. Василевич; Худож. М. Василец. — Мн.: Мал. пред. "Фридригер", 1993. — 304 с.: ил.

Пастушка и трубочист

Видали ли вы когда-нибудь старинный-престаринный шкаф, по­черневший от времени и весь изукрашенный резьбою в виде разных закорючек, цветов и листьев? Точно такой шкаф — наследство после прабабушки — и стоял в комнате. Он был весь покрыт резьбой — розами, тюльпанами и самыми причудливыми завитушками. Между ними выглядывали маленькие оленьи головы с ветвистыми рогами, а по самой середине был вырезан человечек. На него невозможно было смотреть без смеха, да и сам он преуморительно скалил зубы — такую гримасу уж никак не назовешь улыбкой! У него были козлиные ноги, маленькие рожки на лбу и длинная борода. Дети звали его обер-унтер-генерал-адмирал-сержант Козлоног! Трудно выговорить такое имя, и немногие удостаиваются подобного титула, зато и вырезать такую фигуру стоило немалого труда. Ну, да все-таки вырезали! Он всегда смотрел на подзеркальный столик, где стояла прелестная фар­форовая пастушка. Башмачки на ней были вызолоченные, платьице слегка приподнято и подколото алой розой, на голове красовалась золотая шляпа, а в руках пастуший посох.

Ну, просто прелесть! Рядом с нею стоял маленький трубочист, черный как уголь, но, впрочем, тоже из фарфора и сам по себе такой же чистенький и миленький, как всякая фарфоровая статуэтка; он ведь только изображал трубочиста, и мастер точно так же мог бы сделать вместо него принца, — все равно!

Он премило держал в руках свою лестницу; личико у него было белое, а щеки розовые, как у барышни, и это было немножко непра­вильно, следовало бы ему быть почернее. Он стоял рядом с пастушкой — так их поставили, так они и стояли; стояли, стояли, да и обручи­лись: они были отличною парочкой, оба молоды, оба из фарфора и оба одинаково хрупки.

Здесь же стояла и ещё одна кукла, в три раза больше их. Это был старый китаец, кивающий головой. Он был тоже фарфоровый и счи­тал себя дедушкой маленькой пастушки, но доказать этого, кажется не мог. Он утверждал, что имеет над ней власть, и потому кивал головою обер-унтер-генерал-адмирал-сержанту Козлоногу, который сватался за пастушку.

—  Вот так муж у тебя будет! — сказал старый китаец пастушке. — Я думаю даже, что он из красного дерева! Он сделает тебя обер-унтер-генерал-адмирал-сержантшей! И у него целый шкаф серебра, не говоря уже о том, что лежит в потайных ящичках!

—  Я не хочу в темный шкаф! — сказала пастушка. — Говорят, у него там одиннадцать фарфоровых жен!

—  Так ты будешь двенадцатой! — отвечал китаец. — Ночью, как только в старом шкафу затрещит, мы сыграем вашу свадьбу! Да, да, не будь я китайцем!

Тут он кивнул головой и заснул.

Пастушка плакала и смотрела на своего милого фарфорового тру­бочиста.

—  Право, я попрошу тебя, — сказала она, — бежать со мной куда глаза глядят. Здесь нам нельзя оставаться.

—  Твои желания для меня — закон! — ответил трубочист. — Бе­жим хоть сейчас! Я думаю, что прокормлю тебя своим ремеслом!

—  Только бы нам удалось спуститься со столика! — сказала она. — Я не успокоюсь, пока мы не будем далеко-далеко отсюда!

Трубочист успокаивал ее и показывал, куда лучше ступать нож­кой, на какой выступ или золоченую завитушку резных ножек стола. Лестница его тоже сослужила им свою службу; таким образом они благополучно добрались на пол. Но, взглянув на старый шкаф, они увидели там страшный переполох. Резные олени далеко-далеко вы­тянули вперед головы с рогами и вертели ими во все стороны, а обер-унтер-генерал-адмирал-сержант Козлоног высоко подпрыгнул и закричал старому китайцу:

—  Бегут! Бегут!

Беглецы испугались немножко и поскорее шмыгнули в ларчик, который стоял на полу перед окном.

Здесь лежали три-четыре неполные колоды карт и кукольный театр; он был кое-как установлен в тесном ящике, и на сцене шло представление. Все дамы — и бубновые, и червонные, и трефовые, и пиковые — сидели в первом ряду и обмахивались своими тюльпана­ми. Позади них стояли валеты, и у каждого было по две головы — сверху и снизу, как и у всех карт. В пьесе изображались страдания влюбленной парочки, которую разлучали. Пастушка заплакала: это была точь-в-точь их собственная история.

—  Нет, я не вынесу! — сказала она трубочисту. — Уйдем отсюда!

Но очутившись опять на полу, увидели, что старый китаец про­снулся и весь качается из стороны в сторону, от катающегося внутри него свинцового шарика...

—  Ай, старый китаец гонится за нами! — закричала пастушка и в отчаянии упала на свои фарфоровые коленки.

—  Подожди, мне пришла в голову мысль! — сказал трубочист. — Видишь вон там, в углу, большую вазу с сушеными душистыми тра­вами и цветами! Влезем в нее! Там мы будем лежать на розах и лаванде, а если китаец подойдет к нам, засыплем ему глаза солью.

—  Нет, это не годится! — сказала она. — Я знаю, что старый китаец и ваза были когда-то помолвлены, а в этих случаях всегда сохраняют­ся добрые отношения! Нет, нам остается только бежать по белу свету куда глаза глядят!

—  А хватит ли у тебя мужества идти со мною всюду? — спросил трубочист. — Подумала литы, как велик мир? Подумала ли о том, что нам нельзя будет вернуться назад?

—  Да, да! — отвечала она.

Трубочист пристально посмотрел на нее и сказал:

—  Моя дорога идет через печную трубу! Хватит ли у тебя мужества взобраться со мной в печку и пробраться по коленчатым переходам трубы? Там-то уж я знаю, что мне делать! Мы заберемся так высоко, что нас не достанут. В самом же верху есть дыра, через нее можно выбраться на белый свет!

И он повел ее к печке.

—  Как тут черно! — сказала она, но все-таки полезла за ним в печку и в трубу, где было темно, как ночью.

—  Ну вот мы и в трубе! — сказал он. — Смотри, смотри! Прямо над нами сверкает чудесная звездочка!

На небе и в самом деле сияла звезда, точно указывая им дорогу. А они взбирались и взбирались, все выше да выше! Дорога была ужас­ная. Но трубочист поддерживал пастушку и указывал, куда ей удоб­нее и лучше ставить фарфоровые ножки. Наконец они достигли края трубы и уселись, так как они очень устали, и было от чего!

Небо, усеянное звездами, было над ними, а все домовые крыши под ними. С этой высоты глазам их открывалось огромное пространство. Бедная пастушка никак не думала, что мир так велик. Она склонилась головкою к плечу трубочиста и заплакала: слезы катились ей на грудь и разом смыли всю позолоту с ее пояса.

—  Нет, это слишком! — сказала она. — Я не вынесу! Мир слишком велик! Ах, если бы я опять стояла на подзеркальном столике! Я не успокоюсь, пока не вернусь туда! Я пошла за тобою куда глаза глядят, теперь проводи же меня обратно, если любишь меня!

Трубочист стал ее уговаривать, напоминал ей о старом китайце и об обер-унтер-генерал-адмирал-сержанте Козлоноге, но она только плакала и крепко целовала своего милого. Что ему оставалось делать? Пришлось уступить, хотя и не следовало.

И вот они с большим трудом спустились по трубе обратно вниз; нелегко это было! Очутившись опять в темной печке, они сначала постояли несколько минут за дверцами, желая услышать, что творит­ся в комнате. Там было тихо, и они выглянули. Ах! На полу валялся старый китаец: он свалился со стола, собираясь пуститься за ними вдогонку, и разбился на три части; спина так вся и отлетела прочь, а голова закатилась в угол. Обер-унтер-генерал-адмирал-сержант Коз­лоног стоял, как всегда, на своем месте и раздумывал.

—  Ах, какой ужас! — воскликнула пастушка. — Старый дедушка разбился на куски, и мы всему виною! Ах, я не переживу этого!

И она ломала свои крошечные ручки.

—  Его можно починить!— сказал трубочист. — Его отлично можно починить! Только не огорчайся! Ему приклеят спину, а в затылок забьют хорошую заклепку — он будет совсем как новый и успеет наделать нам много неприятностей.

—  Ты думаешь? — спросила она.

И они опять вскарабкались на столик, где стояли прежде.

—  Вот как далеко мы ушли! — сказал трубочист. — Стойло ста­раться!

—  Только бы дедушку починили! — сказала пастушка. — Или это слишком дорого обойдется?

И дедушку починили: приклеили ему спину и забили хорошую заклепку в шею; он стал как новый, только кивать головой уже не мог.

—  Вы что-то загордились с тех пор, как разбились! — сказал ему обер-унтер-генерал-адмирал-сержант Козлоног. — А мне кажется, тут гордиться особенно нечем! Что же, отдадут ее за меня или нет?

Трубочист и пастушка с мольбой смотрели на старого китайца, — они так боялись, что он кивнет, но он не мог, хоть и не хотел в этом признаться: не очень-то приятно рассказывать всем и каждому, что у тебя в затылке заклепка! Так фарфоровая парочка и осталась стоять рядышком. Пастушка и трубочист благословляли дедушкину заклеп­ку и любили друг друга, пока не разбились.

Библиотека зарубежных сказок в 9 т. Т. 1: Для детей: Пер. с дат./ Ханс Кристиан Андерсен; Сост. Г. Н. Василевич; Худож. М. Василец. — Мн.: Мал. пред. "Фридригер", 1993. — 304 с.: ил.