Подснежник

Завывал зимний ветер, но в домике было тепло и уютно. В домике этом укрывался цветок. Он укрылся в своей луковице под землей и снегом. Потом пошел дождь. Капли пробили снежное покрывало и застучали по цветочной луковице. Они говорили о светлом наземном мире, и вслед за ними сквозь снег пробился нежный и настойчивый солнечный луч, пригрев луковицу.

—  Кто там? Войдите! — сказал цветок.

—  Не могу! — сказал солнечный луч. — Мне никак не отворить дверь. Подожди до лета, тогда я наберу силу.

—  А когда будет лето? — спросил цветок и повторял этот вопрос всякий раз, как только новый солнечный луч пробивался под землю. Но до летней поры было еще далеко, всюду лежал снег, и каждую ночь вода покрывалась ледком.

—  Как мне надоело! — сказал цветок. — Все тело ноет! Я должен потянуться, распрямиться и выйти на свободу, должен поклониться лету и пожелать ему доброго утра. Ох, какое это будет счастье!

Цветок встал, потянулся и приналег на свою оболочку, размяк­шую от теплой земли, талой воды и солнечных лучей. Он рванулся вверх, неся на зеленом стебле бледно-зеленый бутон, бережно при­крытый узкими плотными листочками, и оказался в снегу. Снег был холодный, но весь просвечивал, и пробиваться сквозь него было куда легче, а солнечные лучи были теперь совсем близко, как никогда прежде. Они звенели и пели:

—  Добро пожаловать! Добро пожаловать!

И цветок поднялся из снега навстречу светлому солнечному миру.

Лучи гладили и целовали его так нежно, что он совсем раскрылся. Он стоял, белый как снег, украшенный зелеными полосочками, сму­щенно и радостно склонив голову.

—  Прекрасный цветок! — пели солнечные лучи. — Как ты нежен и свеж! Ты первый! Ты единственный! Любимый ты наш! Ты несешь в города и селенья весть о лете, о теплом лете. Весь снег растает, улетят холодные ветры! Придет наша пора! Все зазеленеет. И у тебя появятся друзья: сирень, ракитник, а потом розы, но ты у нас первый, такой нежный, такой прозрачный!

Ему было так радостно, словно пел весь воздух, словно лучи света пронизали все его листики и стебель, и цветок стоял нежный и хруп­кий и вместе с тем сильный в своей юной красе. Он красовался в бело-зеленом наряде и славил лето. Но до лета было все еще далеко, тучи закрыли солнце, и подул резкий холодный ветер.

—  Рановато ты явился! — сказали Непогода и Ветер. — Мы еще покажем тебе нашу силушку! Еще нас узнаешь! Сидел бы лучше дома и не выскакивал на улицу щеголять нарядами. Не пришла еще твоя пора!

И опять пришли холода. Потянулись хмурые дни без единого солнечного луча. Погода стояла такая, что маленькому, слабому цветку в пору было промерзнуть насквозь. Но он и сам не знал, какой он сильный: ему прибавляла сил жизнерадостность и надежда в то, что лето все равно будет. Он хранил ему верность, а солнечные лучи подтверждали, что стоит ждать. И так стоял цветок, исполненный любви, веры и надежды, в белом наряде на белом снегу, склоняя голову, когда густо падали снежные хлопья и дули ледяные ветры.

—  Ты сломаешься, — говорили они. — Замерзнешь, засохнешь! Что ты здесь искал? Зачем поверил солнечному лучу? Он обманул тебя. И поделом тебе, безумец. Эх, ты, вестник лета!

—  Безумец! — повторил цветок, когда настало морозное утро.

—  Вестник лета! — обрадовались дети, которые выбежали в сад. — Полюбуйтесь, какой он славный, какой красивый, самый первый, единственный!

И от этих слов цветку сделалось так хорошо, как от теплых сол­нечных лучей. На радостях цветок даже не заметил, что его сорвали. Он лежал в детской руке, и детские губы целовали его, он очутился в теплой комнате, на него смотрели добрые глаза, его поставили в воду, такую бодрящую, такую живительную, что цветку почудилось, будто вдруг пришло лето.

У хозяйской дочери, которая недавно конфирмовалась, был лю­безный дружок-подмастерье, который тоже недавно конфирмовался.

—  Закружу-ка я ему голову! — сказала она; затем, взяв нежный цветок, вложила его в надушенный листок бумаги, на котором были написаны стихи, стихи о цветочке. Они начинались словами: «Под­снежник говорит: «Настало лето вновь!» — и кончались этими же словами, а внизу была еще такая приписка: «А я тебе скажу, что к нам пришла любовь!»

Хорошенькая барышня тоже обещала тепло и солнце. Об этом было написано в стихах, которые затем были посланы вместе с цвет­ком по почте. Цвету показалось, что он опять вернулся в луковицу, так сделалось вокруг темно. И подснежник отправился в путешествие: он ехал в почтовом мешке, со всех сторон на него жали и давили, и это не доставляло ему никакого удовольствия. Но всему когда-ни­будь приходит конец. Закончилось и путешествие. Любезный друг распечатал и прочел письмо, да так обрадовался, что поцеловал цве­точек; потом цветок вместе со стихами был положен в шкатулку, где лежало много красивых писем, только все они были без цветов, он был первым и единственным, как его называли солнечные лучи, и было приятно думать об этом.

А уж думать об этом он мог предостаточно, подснежник думал все лето и всю долгую зиму, а когда опять наступало лето, он попался на глаза молодому человеку. На сей раз молодой человек нисколько ему не обрадовался: он схватил письмо и так швырнул стихи, что цветок упал на пол. Правда, цветок высох и сплющился, но из этого вовсе не следовало, что его надо было бросать на пол. Тем не менее здесь было лучше, чем в огне, где пылали стихи и письма. Что же случилось? Да лишь то, что нередко случается.

Ранней весной подснежник оказался обманщиком, возвестив о лете, но это была невинная шутка. Девушка оказалась тоже обман­щицей, возвестив о любви, и это была уже злая шутка. А когда и в самом деле пришло лето, она выбрала себе другого.

Утром солнечный луч осветил маленький сплющенный подснеж­ник, который, казалось, был нарисован на полу. Служанка, подме­тавшая пол, подняла его и положила в одну из книг, так как ей показалось, что он выпал оттуда, когда она обметала пыль. И цветок снова очутился среди стихов, среди стихов напечатанных, а они куда благороднее, чем рукописные, и уж, по крайней мере, стоят они дороже.

Годы шли. Книга стояла на полке; затем ее взяли, раскрыли и прочли. Это была хорошая книга: стихи и песни датского поэта Амброзиуса Стуба, они стоили того, чтобы с ними ознакомились. И чело­век, читавший книгу, перевернул страницу.

— Ах, — сказал он, — здесь подснежник, самый первый и безрас­судный цветок! Мне кажется, его положили сюда неспроста! Бедный Амброзиус Стуб! Он сам был как слишком ранний подснежник, и поэтому на его долю выпали злые ветры, снег и холод. Он странство­вал по родному острову Фюн от одного помещичьего дома к другому, словно подснежник в стакане с водой, словно цветок в любовном письме, и никто не принимал всерьез самого безрассудного, наивного, чудаковатого, и притом самого первого, единственного, вечно юного датского поэта. Да, маленький подснежник, оставайся здесь как на­поминание, тебя сюда вложили неспроста!

И подснежник опять оказался в книге. Ему было приятно созна­вать, что лежит он в прекрасной книге песен неспроста и что юноша, воспевший его, был тоже безрассуден и тоже бросал вызов зиме. Цветок понял это все на свой лад, как и мы склонны все понимать на свой лад.

Вот и конец сказке о маленьком безрассудном подснежнике.

Библиотека зарубежных сказок в 9 т. Т. 1: Для детей: Пер. с дат./ Ханс Кристиан Андерсен; Сост. Г. Н. Василевич; Худож. М. Василец. — Мн.: Мал. пред. "Фридригер", 1993. — 304 с.: ил.

Ромашка

Вот послушайте-ка!

Дача стояла у дороги за городом. Вы, наверно, видели ее? Перед ней — небольшой садик, обнесенный крашеною деревянной решет­кой.

Неподалеку от дачи, у самой канавы, росла в мягкой зеленой траве ромашка. Солнечные лучи грели и ласкали ее наравне с роскошными цветами, которые цвели на клумбах перед дачей, и наша ромашка росла не по дням, а по часам. В одно прекрасное утро она распустилась совсем — желтое, круглое как солнышко, сердечко ее было окружено сиянием ослепительно-белых мелких лучей-лепестков. Ромашку ни­чуть не волновало, что она такой бедненький, простенький цветочек, которого никто не видит и не замечает в густой траве; нет, она была довольна всем, жадно тянулась к солнцу, любовалась им и слушала, как где-то высоко в небе пел жаворонок.

Ромашка была так весела и счастлива, точно сегодня воскре­сенье, а на самом-то деле был всего только понедельник; пока все дети смирно сидели на школьных скамейках и учились у своих наставни­ков, наша ромашка так же сидела смирно на своем стебельке и учи­лась у ясного солнышка и у всей окружающей природы. Она слушала пение жаворонка, и ей казалось, что в его громких, красивых песнях звучит как раз то, что таится у нее на сердце; поэтому ромашка смотрела на счастливую птичку с каким-то особым почтением, но ничуть не завидовала ей и не печалилась, что сама не может ни летать, ни петь. «Я ведь вижу и слышу все! — думала она. — Солныш­ко меня ласкает, ветерок целует! Как я счастлива!»

В садике цвело множество пышных, гордых цветов, и чем меньше они благоухали, тем больше важничали. Пионы так и раздували щеки — им все хотелось стать побольше роз; да разве в величине дело? Пестрее, наряднее тюльпанов никого не было, они отлично знали это и старались держаться возможно прямее, чтобы больше бросаться в глаза. Никто из гордых цветов не замечал маленькой ромашки, рос­шей где-то у канавы. Зато ромашка часто заглядывалась на них и думала: «Какие они нарядные, красивые! К ним обязательно приле­тит в гости прелестная певунья птичка! Слава богу, что я расту так близко — увижу все, налюбуюсь вдоволь!» Вдруг раздалось «квир-квир-вит!», и жаворонок опустился... не в сад к пионам и тюльпанам, а прямехонько в траву, к ней — скромной ромашке! Она растерялась от восторга и просто не знала, что ей делать, как быть!

Птичка прыгала вокруг ромашки и распевала: «Ах, какая славная мягкая травка! Какой миленький цветочек в серебряном платьице, с золотым сердечком!»

Желтое сердечко ромашки и в самом деле сияло, как золотое, а ослепительно-белые лепестки отливали серебром.

Она была так счастлива, так несказанно рада. Птичка поцеловала ромашку, спела песенку и опять взвилась в синее небо. Прошла до­брая четверть часа, пока она опомнилась от такого счастья. Радостно-застенчиво глянула она на пышные цветы — они ведь видели, какое счастье выпало ей на долю, кому же и оценить его, как не им! Но тюльпаны вытянулись, надулись и покраснели от досады, а пионы прямо готовы были лопнуть от злости! Хорошо еще, что они не умели говорить — досталось бы от них ромашке! Бедняжка сразу поняла, что они не в духе, и очень огорчилась.

В это время в садике показалась девушка с острым блестящим ножом в руках. Она подошла прямо к тюльпанам и принялась срезать их один за другим. Ромашка так и ахнула. «Какой ужас! Теперь им конец!» Сорвав цветы, девушка ушла, а ромашка порадовалась, что росла в густой траве, где ее никто не видел и не замечал. Солнце село, она свернула лепестки и заснула, но и во сне она видела милую птичку и красное солнышко.

Утром цветок опять расправил лепестки и протянул их, как дитя ручонки, к светлому солнышку. В ту же минуту послышался голос жаворонка; птичка пела, но как грустно! Бедняжка попалась в запад­ню и сидела теперь в клетке, висевшей у раскрытого окна. Жаворонок пел о просторе неба, о свежей зелени полей, о том, как хорошо и привольно было летать на свободе! Тяжело-тяжело было у бедной птички на сердце — она была в плену!

Ромашке всей душой хотелось помочь пленнице, но как? И ромаш­ка забыла и думать о том, как хорошо было вокруг, как славно грело солнышко, как блестели ее серебряные лепестки; ее мучила мысль, что она ничем не могла помочь бедной птичке.

Но вот из садика вышли два мальчугана; у одного из них в руках был такой же большой и острый нож, как тот, которым девушка срезала тюльпаны. Они подошли прямо к ромашке, которая никак не могла понять, что им здесь было нужно.

—  Вот здесь можно вырезать славный кусок дерна для нашего жаворонка! — сказал один из мальчуганов и, глубоко вонзил нож в землю, стал вырезать четырехугольный кусок дерна; ромашка очути­лась как раз в середине его.

—  Давай сорвем цветок! — сказал другой мальчик, и ромашка затрепетала от страха: если ее сорвут, она умрет, а ей так хотелось жить! Теперь она могла ведь попасть к бедному пленнику!

—  Нет, пусть лучше останется! — сказал первый из мальчиков. — Так красивее!

И ромашка попала в клетку к жаворонку.

Бедняжка громко жаловался на свою неволю, метался и бился о железные прутья клетки. А бедная ромашка не умела говорить и не могла утешить его ни словечком. А уж как ей хотелось! Так прошло все утро.

—  Тут нет воды! — жаловался жаворонок. — Они забыли дать мне напиться, ушли и не оставили мне ни капли воды! Здесь такая духота! Ах, я умру, не видать мне больше ни красного солнышка, ни свежей зелени, ни всего мира!

Чтобы хоть немного освежиться, жаворонок глубоко вонзил клюв во влажный прохладный дерн, увидал ромашку, кивнул ей головой, поцеловал и сказал:

—  И ты пропадешь здесь, бедный цветок! Тебя да этот клочок зеленого дерна — вот что дали мне взамен всего мира! Каждая тра­винка должна стать для меня теперь зеленым деревом, каждый твой лепесток — благоухающим цветком. Увы! Ты только напоминаешь мне, чего я лишился!

«Ах, чем бы мне утешить его!» — думала ромашка, но не могла шевельнуть ни листочком и только все сильнее и сильнее благоухала. Жаворонок заметил это и не тронул цветка, хотя повыщипал от жажды всю траву.

Вот и вечер пришел, а никто так и не принес бедной птичке воды. Тогда она распустила свои коротенькие крылышки, судорожно затре­петала ими и еще несколько раз жалобно пропищала:

—  Пить! Пить!

Потом головка ее склонилась набок, и сердечко разорвалось от тоски и муки.

Ромашка также не могла больше свернуть своих лепестков и ус­нуть, как накануне: она была совсем больна и стояла, грустно повесив головку. Только на другое утро пришли мальчики и, увидев мертвого жаворонка, горько-горько заплакали, затем вырыли ему могилку и всю ее украсили цветами, а самого жаворонка положили в красивую красненькую коробочку — его хотели похоронить по-царски! Бедная птичка! Пока она жила и пела, они забыли о ней, дали ей умереть от жажды в клетке, а теперь устраивали ей пышные похороны и проли­вали над ее могилкой горькие слезы!

Дерн с ромашкой был выброшен на пыльную дорогу; никто и не подумал о ней, а она больше всех любила жаворонка и всем сердцем пыталась его утешить.

Библиотека зарубежных сказок в 9 т. Т. 1: Для детей: Пер. с дат./ Ханс Кристиан Андерсен; Сост. Г. Н. Василевич; Худож. М. Василец. — Мн.: Мал. пред. "Фридригер", 1993. — 304 с.: ил.

Ганс-чурбан

Старая история, пересказанная вновь

В одной деревне стояла старая усадьба, а в той усадьбе жил старый барин. У него было два умных сына — таких умных, что, будь они вдвое глупее, им и то бы ума хватило. Оба они хотели посвататься к дочери короля, и в этом не было ничего удивительного, — ведь глаша­таи оповестили весь народ, что она выйдет замуж только за самого умного.

Братья готовились к сватовству восемь дней, больше у них време­ни не осталось, — но этого было достаточно, потому что они очень много знали и были дельные ребята. Один выучил наизусть весь латинский словарь и все городские газеты за три года и мог их пере­сказать не только сначала до конца, но и наоборот; другой заучил весь свод законов и знал все, что полагается знать муниципальному совет­нику, так что он мог говорить о государственных делах; кроме того, он умел вышивать подтяжки — у него были ловкие пальцы и тонкий вкус. И каждый из них твердил: «На принцессе женюсь я!»

Отец подарил им по доброму коню: тот, кто знал на память словарь и газеты, получил коня черного как уголь, а тот, что был умен, словно муниципальный советник, и умел вышивать, — коня молочно-белого. Братья смазали себе губы рыбьим жиром, чтобы рты у них легко открывались. Все слуги собрались во дворе и смотрели, как они садят­ся на коней. Пришел и третий брат, — братьев-то было трое, но млад­ший в счет не шел, потому что он был не такой ученый, как старшие; его так и прозвали «Ганс-чурбан».

—  Куда вы? Зачем так вырядились? — спросил он.

—  Во дворец едем, королевскую дочку улещивать. А ты разве не слыхал? Об этом ведь по всей стране трезвонили.

И они рассказали ему про свое сватовство.

—  Вот оно что! — сказал Ганс-чурбан. — Это и я бы поехал.

Братья только посмеялись над ним и ускакали.

—  Отец, дай мне коня! — закричал Ганс-чурбан. — Очень уж мне хочется жениться! Пойдет она за меня — ладно; а не пойдет — я ее сам возьму.

—  Не мели чепухи!— отозвался отец. — Не дам я тебе коня. Куда тебе с нею разговаривать? Вот братья твои — другое дело, они умники!

—  Ну, раз ты не даешь коня,— промолвил Ганс-чурбан,— так я возьму козла; этот козел мой собственный, он меня и довезет!

Сел Ганс верхом на козла, стукнул его пятками по бокам и помчал­ся по большой дороге. Ну и летел же он!

—  Вот я и еду! — сказал себе Ганс-чурбан и во все горло заорал песню.

А братья не спеша трусили впереди да помалкивали: им нужно было как следует обдумать свои выдумки, все рассчитать до тонкости.

—  Эгей! — крикнул им Ганс-чурбан. — Вот и я еду! Поглядите-ка, что я нашел на дороге! — И он показал братьям мертвую ворону, которую подобрал с земли.

—  Эх, ты, чурбан! — отозвались они. — На что она тебе?

—  Я ее королевне подарю.

—  Попробуй подари! — Они засмеялись и поехали.

—  Эгей! Вот я и еду! — снова крикнул Ганс. — Смотрите-ка, что я еще нашел! На дороге такое не каждый день валяется.

Братья обернулись посмотреть.

—  Вот чурбан! — сказали они. — Это старый деревянный башмак, да еще без верха. Может, и его отдашь королевне?

—  Обязательно! — ответил Ганс-чурбан.

Братья рассмеялись и поехали дальше.

—  Эгей! Вот и я! — закричал опять Ганс-чурбан.— Да вы смотрите только — чем дальше, тем больше! Эгей! Такого и не придумаешь!

—  Ну, что ты еще нашел? — спросили братья.

—  Э, нет! — ответил Ганс. — Этого я не скажу! А королевская дочка-то как обрадуется!

—  Тьфу! — плюнули братья. — Да ведь это просто грязь. Ты ее, должно быть, в канаве подобрал?

—  Так оно и есть! — подтвердил Ганс-чурбан. — Самая первосор­тная грязь, так и течет меж пальцев, не удержишь! — И он доверху наполнил себе карман грязью.

А братья пустились вскачь и приехали на час раньше Ганса.

Остановились они у городских ворот. Здесь женихов нумеровали по порядку. Их поставили друг другу в затылок, по шестеро в ряд, да так тесно, что они и руки поднять не могли. Это было придумано, а не то могла бы тут же потасовка начаться, — ведь каждому хотелось стоять впереди.

Все остальные жители страны толпились вокруг замка и загляды­вали в окна, чтобы увидеть, как королевна принимает женихов. Надо сказать, что, как только жених входил в зал, красноречие его пропа­дало.

—  Не годится! — кричала королевская дочь. — Вон!

И вот вошел один из трех братьев — тот, что знал на память словарь. Но он все перезабыл начисто, пока подошла его очередь. Пол под ним скрипел, потолок был зеркальный, так что он мог видеть себя вверх ногами. У каждого окна стояли три писца и муниципальный советник и записывали все, что здесь говорилось, чтобы потом поме­стить их в газету, которая продавалась на углу за два скиллинга. В довершение всего в комнате горела печка, да так жарко, что стенки ее накалились докрасна.

—  Ну и жара здесь! — проговорил наконец жених.

—  Это потому, что отец сегодня цыплят жарит! — отозвалась ко­ролевская дочка.

—  Э-э! — промямлил жених.

Не ожидал он, что получится у них такой разговор. Он не сумел вымолвить ни слова, хоть ему очень хотелось выдумать что-нибудь посмешнее.

—  Э-э! — повторил он.

—  Не годится! — заявила королевна. — Вон!

И ему пришлось уйти. Тогда вошел второй брат.

—  Ох, как тут жарко! — сказал он.

—  Да мы цыплят жарим! — объяснила королевская дочь.

—  Что? Э-э! Что? — переспросил он.

И все писцы написали: «Что? Э-э! Что?»

—  Не годится! — сказала королевна. — Вон!

И вот явился Ганс-чурбан — верхом на козле въехал в комнату.

—  Ну и жарища! — проворчал он.

—  Это я цыплят жарю! — сказала королевская дочь.

—  Вот здорово! — проговорил Ганс-чурбан. — Значит, и мне можно поджарить мою ворону?

—  Конечно! — ответила королевна. — Но на чем ты ее зажаришь? Сковородки нет. Котелка и того нет.

—  А у меня есть, — сказал Ганс-чурбан. — Вот посудина, и даже с оловянными ручками. — И он вытащил старый деревянный башмак и положил на. него ворону.

—  На целый обед хватит! — сказала королевна. — А подливку откуда возьмешь?

—  Да она у меня в кармане! — ответил Ганс-чурбан. — Бери, не жалко. — И он вынул немного грязи из кармана.

—  Вот это мне нравится! — воскликнула королевская дочь. — На все у тебя ответ найдется. Ты за словами в карман не лезешь, поэтому я выйду за тебя замуж. Но только знай, каждое слово, которое мы говорим или сказали раньше, запишут, и завтра оно будет напечатано в газете. Видишь, у каждого окна стоят по три писца, да еще старый муниципальный советник, а он опасней всех, потому что выжил из ума.

Это она сказала, чтобы попугать Ганса, а писцы расхохотались и обрызгали пол чернилами.

—  Ах, вот вы где, господа, — сказал Ганс-чурбан. — Ну, советнику я отвалю порцию побольше.

Тут он вывернул карманы и вымазал грязью лицо советнику.

—  Прекрасно! — вскричала королевская дочь. — До этого и я бы не додумалась. Но я еще научусь!

Так Ганс-чурбан стал королем — получил и жену, и корону и уселся на троне. Это мы узнали из газеты, которую издает муници­пальный советник, а ей нельзя не верить.

Библиотека зарубежных сказок в 9 т. Т. 1: Для детей: Пер. с дат./ Ханс Кристиан Андерсен; Сост. Г. Н. Василевич; Худож. М. Василец. — Мн.: Мал. пред. "Фридригер", 1993. — 304 с.: ил.

Маленький Клаус и большой Клаус

В одной деревне жили-были два человека. Они были тезки, обоих их звали Клаусом, один имел четырех лошадей, а другой только одну; так вот, чтобы их различать, того, у которого было четыре лошади, прозвали Большим Клаусом, а другого — Маленьким Клаусом. По­слушаем-ка теперь, что с ними случилось; это ведь быль!

Всю неделю Маленький Клаус должен был пахать поле Большого Клауса и притом на своей единственной лошадке. Зато Большой Кла­ус в свою очередь помогал ему раз в неделю — по воскресеньям.

Большой Клаус давал Маленькому Клаусу своих лошадей. Ух, как звонко щелкал кнутом Маленький Клаус над всей пятеркой. Словно все лошади были его собственными. Солнце сияло, колокола звонили к обедне, разряженные люди шли с молитвенниками в церковь послу­шать проповедь священника. Все они видели, что Маленький Клаус пашет на пятерке лошадей, а он, ликуя, щелкал кнутом да покрики­вал:

—  Ох, лошадушки вы мои!

—  Не смей так приговаривать! — сказал ему однажды Большой Клаус. — У тебя ведь только одна лошадь!

Но вот опять кто-нибудь проходил мимо, и Маленький Клаус, забыв о запрете, вновь покрикивал:

—  Ну вы, лошадушки вы мои!

—  Перестань сейчас же! — опять приказал ему наконец Большой Клаус. — Если ты скажешь это еще хоть раз, я возьму да стукну твою лошадь по лбу. Ей тогда сразу конец придет!

—  Не буду больше! — сказал Маленький Клаус. — Право же, не буду!

Но тут кто-то опять прошел мимо и поздоровался с ним, а он от радости, что пашет на пяти лошадях, опять щелкнул кнутом и закри­чал:

—  Ну вы, лошадушки мои!

—  Вот я тебе покажу твоих лошадушек! — обозлился Большой Клаус.

Взял топор — да как хватит лошадь Маленького Клауса обухом по лбу. Убил наповал.

—  Ох, нет теперь у меня ни одной лошадки! — сказал Маленький Клаус и заплакал.

Через некоторое время снял он с лошади шкуру, высушил ее хоро­шенько на ветру, положил в мешок, и взвалив мешок на спину, пошел в город продавать шкуру.

Идти надо было очень далеко, через большой темный лес, а тут еще непогода разыгралась. Маленький Клаус заблудился и выбрался на дорогу,  когда почти совсем стемнело. До города было еще далеко, да и домой не близко; добраться ни туда, ни сюда не добраться раньше наступления ночи.

При дороге стоял большой крестьянский двор; ставни в доме были уже закрыты, но сквозь их щели проникал свет.

«Тут я, пожалуй, найду себе приют на ночь», — подумал Малень­кий Клаус и постучался.

Хозяйка открыла дверь, но отказалась его впустить на ночлег, объяснив, что мужа ее нет дома, а без него она не принимает гостей.

—  Видно, придется переночевать на дворе! — сказал Маленький Клаус, когда хозяйка захлопнула дверь перед его носом.

Около дома стоял большой стог сена, а между стогом и домом — сарайчик с плоской соломенной крышей.

—  Вот там я и улягусь! — сказал Маленький Клаус, глядя на эту крышу. — Чудесная постель! Аист, надо надеяться, не прилетит туда и не клюнет меня в ногу!

Это он сказал потому, что на крыше дома стоял живой аист в своем гнезде.

Маленький Клаус влез на крышу сарая, растянулся на соломе и стал ворочаться с боку на бок, стараясь улечься поудобнее. Ставни в доме закрывали только нижнюю половину окон, и Маленький Клаус хорошо видел все, что делается в горнице.

В горнице был накрыт большой стол, а на нем — и вино, и жаркое, и вкусная рыба; за столом сидели хозяйка и пономарь, — больше никого.

Хозяйка наливала гостю вино, который уплетал рыбу, — он был большой до нее охотник.

«Вот бы мне присоединиться!» — подумал Маленький Клаус и, вытянув шею, заглянул в окно. Боже, какой великолепный пирог он увидел! Вот так пир!

Но тут он услышал, что кто-то подъезжает к дому, — вернулся хозяин. Это был очень хороший человек, но водился за ним один недостаток: он видеть не мог пономарей. Стоило крестьянину только встретить пономаря, как он приходил в бешенство. Потому-то поно­марь и выбрал время, когда его не было дома, чтобы зайти к его жене, а добрая женщина постаралась угостить гостя на славу. Оба они до смерти перепугались, когда хозяин вернулся, и хозяйка попросила гостя поскорее влезть в большой пустой сундук, стоявший в углу. Пономарь послушался — он ведь знал, что бедняга хозяин терпеть не может пономарей, — а хозяйка проворно убрала все угощение в печку: если бы ее муж увидел кушанье и вино, он, конечно, спросил бы, кого она хотела угощать.

—  Ах! — громко вздохнул Маленький Клаус, лежа на сарае и глядя, как исчезает вкусная еда.

—  Кто там? — спросил крестьянин и увидел Маленького Клауса. — Ты чего тут лежишь? Пойдем-ка лучше в горницу!

Маленький Клаус объяснил, что заблудился, припозднился и по­просился переночевать.

—  Ну что ж, ночуй! — сказал крестьянин. — Только сперва нам с тобой надо подкрепиться.

Хозяйка встретила их обоих очень ласково, накрыла на стол и вынула из печки большой горшок каши.

Крестьянин проголодался и ел с большим аппетитом, а у Малень­кого Клауса из головы не выходили жаркое, рыба и пирог, спрятанные в печке.

Под столом, у ног Маленького Клауса, лежал мешок с лошадиной шкурой, той самой, которую он нес продавать. Каша не лезла Клаусу в горло, и он придавил мешок ногой; сухая шкура громко заскрипела.

—  Т-сс! — сказал Маленький Клаус мешку, а сам опять наступил на него, и шкура заскрипела громче прежнего.

—  Что там у тебя? — спросил хозяин.

—  Да это все мой колдун! — сказал Маленький Клаус. — Говорит, что не стоит нам есть кашу, — он уже наколдовал для нас полную печку всяких вкусных кушаний: там и жаркое, и рыба, и пирог.

—  Вот так штука! — воскликнул крестьянин, быстро открыл печку и увидел там разные блюда, одно другого лучше. Мы-то знаем, что их туда спрятала его жена, а он думал, что это все колдун наколдовал.

Жена не посмела сказать ни слова и живо поставила все блюда на стол, а муж с гостем принялись уплетать и жаркое, и рыбу, и пирог. Но вот Маленький Клаус опять наступил на мешок, и шкура заскри­пела.

—  Что он сейчас сказал? — спросил крестьянин.

—  Да вот, говорит, что наколдовал нам еще три бутылки вина, они тоже в печке, — ответил Маленький Клаус.

Пришлось хозяйке и вино достать. Крестьянин выпил немного и совсем развеселился. И ему до смерти захотелось иметь такого колду­на, как у Маленького Клауса.

—  А может он вызвать черта? — спросил крестьянин. — Вот на кого я бы посмотрел: ведь мне сейчас весело!

—  Да! — ответил Маленький Клаус. — Мой колдун может сделать все, что я захочу. Правда?— спросил он у мешка, а сам наступил на него, и шкура заскрипела.

—  Слышишь? Он отвечает: «Да». Только черт очень уж безобраз­ный, не стоит на него смотреть!

—  Ну, я его ни капельки не боюсь! А какой он на вид?

—  Да вылитый пономарь!

—  Тьфу! — плюнул крестьянин. — Вот мерзость! Надо тебе ска­зать, что я видеть не могу пономарей! Но все равно, ведь я знаю, что это черт, и мне будет не так противно! К тому же я сейчас набрался храбрости, это очень кстати. Только пусть он не подходит слишком близко!

—  А вот я сейчас скажу колдуну! — проговорил Маленький Клаус, наступил на мешок и прислушался.

—  Ну что?

—  Он велит тебе пойти и открыть вон тот сундук в углу: черт в нем спрятался. Только придерживай крышку, а то он выскочит.

—  А ты помоги придержать! — сказал крестьянин и направился к сундуку, в который хозяйка спрятала пономаря.

Пономарь был ни жив ни мертв от страха. Крестьянин приоткрыл крышку и заглянул в сундук.

—  Тьфу! — закричал он и отскочил прочь. — Видел, видел! Точь-в-точь наш пономарь! Вот гадость-то!

Подобную неприятность необходимо было запить, и собутыльни­ки попивали винцо до поздней ночи.

—  А колдуна этого ты мне продай! — сказал крестьянин. — Проси, сколько хочешь, хоть целую мерку денег!

—  Нет, не могу! — отозвался Маленький Клаус. — Подумай, ка­кую пользу я от него имею!

—  Продай! Мне страсть как хочется его заполучить! — просил крестьянин и принялся уговаривать Маленького Клауса.

—  Ну, ладно, — согласился наконец Маленький Клаус, — будь по-твоему. Ты со мной обошелся приветливо, пустил переночевать, так бери себе моего колдуна за меру денег; но смотри — насыпай пополнее!

—  Хорошо! — сказал крестьянин. — Только возьми уж кстати и сундук; я и часу не хочу держать его у себя в доме. Почем знать, может, черт все еще там сидит.

Маленький Клаус отдал крестьянину свои мешок с высушенной шкурой и получил за него полную меру денег; а еще крестьянин дал ему в придачу большую тачку, чтобы было на чем везти деньги и сундук.

—  Прощай! — сказал Маленький Клаус и покатил тачку с деньга­ми и сундуком, в котором все еще сидел пономарь.

По ту сторону леса протекала большая глубокая река, да такая быстрая, что трудно было бороться с ее течением. Через реку был перекинут большой новый мост. Маленький Клаус встал посредине моста и сказал как можно громче, чтобы пономарь услышал:

—  К чему мне этот дурацкий сундук? Ну и тяжелый! Словно камнями набит. Замучаюсь я с ним. Брошу-ка я его в реку; приплывет он домой сам — хорошо, а не приплывет и не надо!

И вот Маленький Клаус взялся за сундук одной рукой и слегка приподнял его, как-будто хотел столкнуть в воду.

—  Постой! — закричал в сундуке пономарь. — Выпусти меня сна­чала!

—  Ай! — крикнул Маленький Клаус, делая вид, что испугался. — Он все еще тут! В воду его скорее! Пусть потонет!

—  Нет, нет! Это не черт, это я! — кричал пономарь. — Выпусти меня, я тебе целую мерку денег дам!

—  Это дело другое! — согласился Маленький Клаус и открыл сун­дук.

Пономарь мигом выскочил и столкнул пустой сундук в воду. По­том они пошли к пономарю, и Маленький Клаус получил еще целую мерку денег. Теперь вся тачка была доверху набита деньгами.

«А лошадка-то мне недурной барыш принесла! — подумал Ма­ленький Клаус, когда пришел домой и высыпал на пол всю кучу денег. — Вот разозлится Большой Клаус, когда узнает, как я разбога­тел по милости своей единственной лошади! Только не стану я всего рассказывать».

И он послал к Большому Клаусу мальчика попросить мерку для зерна.

«На что она ему нужна?» — подумал Большой Клаус и вымазал дно мерки дегтем: авось, мол, к нему что-нибудь да пристанет. Так оно и вышло: получив свою мерку, Большой Клаус увидел, что к ее дну прилипли три новенькие серебряные монетки.

—  Вот так штука! — сказал Большой Клаус и сейчас же побежал к Маленькому Клаусу.

—  Откуда у тебя столько денег?

—  Вчера вечером продал шкуру своей лошади.

—  С барышом продал! — сказал Большой Клаус.

Побежал домой, взял топор и убил всех своих лошадей, потом снял с них шкуры и отправился в город продавать их.

—  Шкуры! Шкуры! Кому нужны шкуры! — кричал он по улицам.

Все сапожники и кожевники сбежались к нему и стали спрашивать какова цена за шкуры.

—  Мерку денег за штуку! — отвечал Большой Клаус.

—  Да ты с ума сошел! — возмутились покупатели. — У нас столько денег не водится, чтобы их мерками тратить!

—  Шкуры! Шкуры! Кому нужны шкуры! — кричал он опять и всем, кто спрашивал, почем у него шкуры, отвечал: — Мерку денег за штуку.

—  Да он нас дурачить вздумал! — закричали сапожники и кожев­ники, похватали кто ремень, кто кожаный передник и принялись хлестать Большого Клауса.

—  Шкуры! Шкуры! — передразнивали они его. — Вот мы тебе покажем шкуры! Дождешься, что кровью харкать будешь, красными поросятами плеваться! Вон из города!

И Большой Клаус давай бог ноги! Отроду его так не колотили.

—  Ну, — ворчал он, добравшись до дому, — поплатится же мне за это Маленький Клаус! Убью его!

А у Маленького Клауса как раз умерла старушка бабушка; правда, она была очень скупая и злая, но он все-таки ее жалел и на ночь уложил в свою теплую постель: авось оживет, думал. Сам же сел в углу, на стуле, — так ему случалось спать и прежде.

Ночью дверь открылась, и вошел Большой Клаус с топором в руках. Он знал, где стоит кровать Маленького Клауса, подошел к ней — и хвать по лбу того, кто на ней лежал. Думал, что это Маленький Клаус, а там была умершая бабушка.

—  Вот тебе! Не будешь больше меня дурачить! — сказал Большой Клаус и пошел домой.

—  Ну и злодей! — воскликнул Маленький Клаус. — Это он меня убить хотел! Хорошо, что бабушка уже умерла, а то бы ей все равно конец пришел!

Тут он одел бабушку в праздничное платье, попросил у соседа лошадь и запряг ее в телегу, а старушку усадил на заднее сиденье так, чтобы она не свалилась. Сел в тележку сам и покатил по лесу. Когда солнышко встало, Маленький Клаус подъехал к большому постояло­му двору. Здесь он остановился и пошел заказать себе чего-нибудь поесть.

Хозяин постоялого двора был человек богатый и в общем непло­хой, но слишком уж горячий, точно перцем и табаком начиненный.

—  Здравствуй! — сказал он Маленькому Клаусу. — Что это ты нынче расфрантился с утра?

—  Да вот, пришлось бабушку в город везти, — ответил Маленький Клаус, — она, там, в тележке, осталась; ни за что не хочет вылезать. Пожалуйста, отнесите ей туда стаканчик меду; только говорите гром­че, глуховата она!

—  Ладно! — согласился хозяин. Взял большой стакан меду и понес его мертвой бабушке; а та сидела в тележке прямая, как палка.

—  Вот, прислал вам внучек стаканчик меду! — проговорил хозяин, подойдя к тележке, но старуха не ответила ему ни слова, даже не пошевельнулась.

—  Слышите? — закричал хозяин во весь голос. — Ваш внук посы­лает вам стакан меду!

Еще раз прокричал он то же самое и опять — не шелохнулась старуха. Тогда он рассердился и запустил ей стаканом прямо в лицо, так что мед потек у нее по носу, а сама она опрокинулась навзничь. — Маленький Клаус ведь не привязал ее, а прислонил к спинке скамей­ки.

—  Что ты наделал? — завопил Маленький Клаус и, выскочив из дому, схватил хозяина за шиворот. — Ты мою бабушку убил! Погля­ди, какая у нее дырка во лбу!

—  Вот беда-то! — заохал хозяин, всплеснув руками. — И все из-за моей горячности! Маленький Клаус, друг, я тебе целую мерку денег дам, а бабушку твою похороню, как свою собственную, только ты про все, что было — молчок! Не то мне голову отрубят, а это не очень-то приятно!

И опять Маленький Клаус получил целую мерку денег, а хозяин похоронил его старую бабушку не хуже, чем свою собственную.

Вернулся домой он с целой кучей денег и сразу же послал к Боль­шому Клаусу мальчика за меркой.

«Как так? — удивился Большой Клаус. — Да неужто я его не убил? Надо посмотреть своими глазами».

И он понес мерку Маленькому Клаусу.

—  Откуда это у тебя такая куча денег?— спросил он и даже глаза вытаращил, увидев, сколько у его соседа прибавилось денег.

—  Убил-то ведь ты не меня, а мою бабушку, — ответил Маленький Клаус, — и я ее продал за мерку денег!

—  С барышом продал! — сказал Большой Клаус; вернулся домой, взял топор и убил свою старую бабушку, затем положил ее в тележку, отвез в город к аптекарю и предложил ему купить мертвое тело.

—  Чье оно и где вы его взяли? — спросил аптекарь.

—  Это моя бабушка! — ответил Большой Клаус. — Я убил ее, чтобы продать за мерку денег!

—  Господи помилуй! — воскликнул аптекарь. — Да вы сами не знаете, что говорите! Берегитесь, за это с вас могут голову снять!

И аптекарь растолковал Большому Клаусу, каких дел он наделал, какой он дурной человек и как его за это накажут. Большой Клаус перепугался, опрометью выскочил из аптеки, сел в тележку, стеганул по лошадям и помчался домой. Аптекарь и все вокруг подумали, что он сумасшедший, и потому не стали его ловить.

—  Ну и поплатишься ты мне за это, ну и поплатишься, Маленький Клаус! — вскричал Большой Клаус, выехав на дорогу.

И как только добрался домой, взял огромный мешок, пошел к Маленькому Клаусу и сказал:

—  Ты опять меня одурачил! Сперва я убил своих лошадей, а теперь и бабушку! И все это по твоей милости! Но уж больше тебе меня не обмануть!

И вот он схватил Маленького Клауса и засунул его в мешок, а мешок завязал, вскинул себе на спину и крикнул:

—  Пойду утоплю тебя!

До реки было не близко, и Большому Клаусу стало тяжело тащить Маленького. Дорога шла мимо церкви, из которой доносились звуки органа, да и молящиеся красиво пели хором. Большой Клаус поставил мешок с маленьким Клаусом у самых церковных дверей и подумал, что не худо бы зайти в церковь послушать псалом, а потом уж идти дальше. Маленький Клаус не мог ведь вылезти из мешка без чужой помощи, а весь народ был в церкви. И вот Большой Клаус вошел туда.

—  Ох-ох! — вздыхал Маленький Клаус, ворочаясь в мешке; но как он ни старался развязать мешок — не мог. В это самое время проходил мимо старый, седой, как лунь пастух, который гнал свое стадо, с большим посохом в руках. Коровы и быки набежали на мешок с Маленьким Клаусом и повалили его.

—  Ох-ох! — заохал Маленький Клаус. — Какой я молодой, а уже должен отправляться в царство небесное!

—  А я, несчастный, совсем одряхлел, но все никак не могу туда попасть! — сказал пастух.

—  Развяжи мешок! — закричал Маленький Клаус. — Полезай на мое место — живо туда отправишься!

—  С большим удовольствием! — сказал пастух и развязал мешок, а Маленький Клаус быстро выскочил на волю.

—  Теперь будешь пасти скотину! — сказал старик и влез в мешок.

Маленький Клаус завязал его и погнал стадо дальше.

Через некоторое время из церкви вышел Большой Клаус и взвалил мешок себе на спину; тут ему сразу показалось, что мешок стал гораздо легче: ведь Маленький Клаус весил вдвое больше старика пастуха.

«Ишь как теперь легко стало! А все оттого, что я прослушал пса­лом!» — подумал Большой Клаус, а когда дошел до широкой и глубо­кой реки, бросил в нее мешок с пастухом и, полагая, что там сидит Маленький Клаус, крикнул:

—  Ну вот, вперед не будешь меня дурачить!

Затем он отправился домой, но у перепутья встретил Маленького Клауса с целым стадом!

—  Вот тебе раз! — воскликнул Большой Клаус. — Да разве я тебя не утопил?

—  Утопил, конечно! — ответил Маленький Клаус. — Прошло уже с полчаса с тех пор, как ты меня в реку бросил.

—  Так откуда же ты взял такое огромное стадо?— спросил Боль­шой Клаус.

—  А это водяное стадо! — ответил Маленький Клаус. — Расскажу тебе целую историю. Но сначала поблагодарю тебя за то, что ты меня утопил, — как видишь, я теперь разбогател! Правда, страшновато было в мешке. Ветер так и свистел в ушах, когда ты бросил меня в холодную воду. Я сразу пошел ко дну, но не ушибся: там на дне растет нежная, мягкая трава, в нее то я и упал. Мешок сейчас же развязал­ся, и, откуда ни возьмись, появилась девушка, да такая красивая! В белом как снег платье и зеленом венке на мокрых волосах. Она взяла меня за руку и сказала: «А, это ты, Маленький Клаус? Слушай: прежде всего бери этот скот, а в миле отсюда, на дороге, пасется другое стадо, побольше, иди к нему, я дарю его тебе».

Тут я рассмотрел, что для водяных жителей река все равно что дорога: они ездят и ходят по дну от самого озера и до верховьев реки. До чего хорошо! Какие цветы, какая свежая трава! А рыбки шмыгали мимо моих ушей — точь-в-точь как у нас здесь птички! Что за кра­савцы попадались мне навстречу и какие чудесные стада паслись у изгородей и канав!

—  Почему же ты скоро вернулся ? — спросил Большой Клаус.— Если там так хорошо, меня оттуда нипочем не выманили бы!

—  А я это неспроста сделал! — сказал Маленький Клаус. — Я тебе уже говорил, что водяная девушка велела мне отправляться за другим стадом, которое пасется при дороге, всего в одной миле от того места, где мы с ней встретились, — дорогой она называла реку, другой дороги у них нету; а река так петляет, что мне пришлось бы сделать большой крюк, пойди я по дну. Вот я и решил выбраться на сушу да шагать прямиком к тому месту, где ждет меня мое водяное стадо; так я сокращу путь почти на полмили.

—  Экий счастливец! — сказал Большой Клаус. — А как ты дума­ешь, я тоже получу стадо, если спущусь на дно?

—  Конечно! — ответил Маленький Клаус. — Только я не могу тащить тебя в мешке до реки, больно уж ты тяжелый. Хочешь, дойди до нее сам и влезь в мешок, а я с превеликой охотой швырну тебя в воду!

—  Спасибо! — проговорил Большой Клаус. — Но берегись: если я там не получу стада, я тебя изобью, так и знай!

—  Ну, ну, не кипятись! — сказал Маленький Клаус; и они пошли к реке.

Скоту очень хотелось пить, и, едва завидев воду, все стадо броси­лось к ней.

—  Погляди, как они торопятся! — сказал Маленький Клаус. — Это им не терпится быстрее попасть домой — на дно!

—  А ты сперва помоги мне, а не то я тебя изобью! — сказал Боль­шой Клаус и влез в мешок, который лежал на спине у одного быка. — Да положи мне в мешок камень, а то я, пожалуй, не пойду ко дну!

—  Пойдешь! — возразил Маленький Клаус, но все-таки положил в мешок большой камень, потом крепко завязал его и столкнул в воду. Бултых! — и Большой Клаус пошел прямо ко дну.

—  Ой, боюсь, не найдет он там ни коров, ни быков! — проговорил Маленький Клаус и погнал свое стадо домой.

Библиотека зарубежных сказок в 9 т. Т. 1: Для детей: Пер. с дат./ Ханс Кристиан Андерсен; Сост. Г. Н. Василевич; Худож. М. Василец. — Мн.: Мал. пред. "Фридригер", 1993. — 304 с.: ил.

Снежная королева

История седьмая

Что произошло в чертогах Снежной королевы и что случилось потом

Стенами чертогов были снежные метели, окна и двери — буйные ветры. Сотни огромных зал, в зависимости от того, как наметала их вьюга, тянулись одна за другой. Все они были освещены северным сиянием, и самая большая простиралась на много-много миль. Как холодно, как пустынно было в этих белых, ярко сверкающих черто­гах! Веселье никогда и не заглядывало сюда. Никогда не устраивались здесь медвежьи балы с танцами под музыку бури, в которых могли бы отличиться грацией и умением ходить на задних лапах белые медве­ди; никогда не составлялись партии в карты с ссорами и дракою и не сходились на беседу за чашечкой кофе беленькие кумушки-лисички, — нет, никогда, никогда! Холодно, пустынно, мертво и грандиоз­но! Северное сияние вспыхивало и горело так правильно, что можно было с точностью рассчитать, в какую минуту свет усилится и в какую ослабеет. Посреди самой большой пустынной снежной залы находи­лось замерзшее озеро. Лед треснул на нем на тысячи кусков, таких одинаковых и правильных, что казалось каким-то фокусом. В центре озера восседала Снежная королева, когда бывала дома, приговаривая, что сидит на зеркале разума; по ее мнению, это было единственное и лучшее зеркало на свете.

Кай до черноты посинел от холода, но не замечал этого — поцелуй Снежной королевы сделал его нечувствительным к холоду, да и само сердце его было куском льда. Кай возился с плоскими остроконечны­ми льдинами, укладывая их на всевозможные льды. Есть ведь такая игра — складывание фигур из деревянных дощечек, которая называ­ется «китайской головоломкой». Он также складывал разные затейливые фигуры, но из льдин, и это называлось «ледяной игрой разума». В его глазах эти фигуры были чудом искусства, а складывание их — занятием первейшей важности. Это происходило оттого, что в глазу у него сидел осколок волшебного зеркала. Он складывал из льдин целые слова, но никак не мог сложить того, что ему особенно хоте­лось, — слово «вечность». Снежная королева сказала ему: «Если ты сложишь это слово, ты будешь сам себе господин, и я подарю тебе весь свет и пару новых коньков». Но у него никак не получалось этого.

—  Теперь я полечу в теплые края, — сказала Снежная королева.

И она улетела, а Кай остался один в необозримой пустынной зале, смотрел на льдины и все думал. Думал, так что в голове у него трещало. Он сидел на одном месте, такой бледный, неподвижный, словно неживой. Можно было подумать, что он замерз.

В это-то время в огромные ворота, в которые вечно дули буйные ветры, входила Герда. И перед нею ветры улеглись, точно заснули. Она вошла в огромную пустынную ледяную залу и увидала Кая. Герда сразу узнала его, бросилась ему на шею, крепко обняла его и восклик­нула:

—  Кай, милый мой Кай! Наконец-то я нашла тебя!

Но он сидел все такой же неподвижный и холодный. И Герда заплакала; горячие слезы ее упали на его грудь, проникли в сердце, растопили его ледяную кору и расплавили осколок. Кай взглянул на Герду и вдруг залился слезами и плакал так сильно, что осколок выплыл из глаза вместе со слезами. Тогда он узнал Герду и обрадо­вался:

—  Герда! Милая Герда!.. Где же ты была так долго? Где был я сам? — И он оглянулся вокруг. — Как здесь холодно, пустынно!

И он крепко прижался к Герде. Она смеялась и плакала от радости. Да, радость была такая, что даже льдины пустились в пляс, а когда устали, улеглись и составили то самое слово, которое задала сложить Каю Снежная королева. Сложив его, он мог сделаться сам себе госпо­дином, да еще получить от нее в дар весь свет и пару новых коньков.

Герда поцеловала Кая в обе щеки, и они опять зацвели розами; поцеловала его в глаза, и они заблестели, как ее; поцеловала его руки и ноги, и он опять стал бодрым и здоровым.

Кай ничуть не боялся прибытия Снежной королевы — его отпуск­ная лежала тут, написанная блестящими ледяными буквами.

Кай с Гердой рука об руку вышли из ледяных чертогов. Они шли и говорили о бабушке, о розах, что цвели в их садике, и перед ними стихали буйные ветры, проглядывало солнце. Когда же они дошли до куста с красными ягодами, там уже ждал их северный олень.

Кай и Герда направились сначала к финке, отогрелись у нее и узнали дорогу домой, а потом — к лапландке. Та сшила им новое платье, починила свои сани и поехала их провожать. Олень тоже провожал молодых путников до самой границы Лапландии, где уже появилась первая зелень. Здесь Кай и Герда простились с ним и лапландкой.

Вот перед ними и лес. Запели первые птички, деревья покрылись зелеными почками. Из леса навстречу путникам выехала верхом на великолепной лошади молодая девушка в ярко-красной шапочке и с пистолетом за поясом. Герда сразу узнала и лошадь — она была когда-то впряжена в золотую карету — и девушку. Это была малень­кая разбойница.

Она тоже узнала Герду. Вот была радость!

—  Ишь ты, бродяга! — сказала она Каю. — Хотела бы я знать, стоишь ли ты того, чтобы за тобой бегали на край света!

Но Герда потрепала ее по щеке и спросила о принце и принцессе.

—  Они уехали в чужие края, — отвечала молодая разбойница.

—  А ворон? — спросила Герда.

—  Лесной ворон умер; ручная ворона осталась вдовой, ходит с черной шерстинкой на ножке и жалуется на судьбу. Но все это пустя­ки, а ты вот расскажи-ка лучше, что с тобой произошло и как ты нашла его.

Герда и Кай рассказали ей все.

—  Ну, вот и сказке конец! — сказала молодая разбойница, пожала им руки и обещала навестить их, если когда-нибудь будет в их город.

Затем она отправилась своей дорогой, а Кай и Герда — своей.

Они шли, и по дороге расцветали весенние цветы, зеленела травка. Вдруг раздался колокольный звон, и они узнали колокольни своего родного города. Дети поднялись по знакомой лестнице и вошли в комнату, где все было по-старому: маятник все так же стучал «тик- так», и стрелка двигалась по циферблату. Но, проходя в низенькую дверь, они заметили, что стали взрослыми людьми. Цветущие розо­вые кусты заглядывали с крыши в открытое окошко; тут же стояли их детские стульчики. Кай с Гердой сели каждый на свой и взяли друг друга за руки. Холодное, пустынное великолепие чертогов Снежной королевы было забыто, как кошмарный сон.

Так сидели они рядышком, оба уже взрослые, но дети сердцем и душою, а на дворе стояло теплое, благодатное лето.

Библиотека зарубежных сказок в 9 т. Т. 1: Для детей: Пер. с дат./ Ханс Кристиан Андерсен; Сост. Г. Н. Василевич; Худож. М. Василец. — Мн.: Мал. пред. "Фридригер", 1993. — 304 с.: ил.

Читайте также:
Снежная королева: История первая, в которой говорится о зеркале, и его осколках
Снежная королева: История вторая - Мальчик и девочка
Снежная королева: История третья - Цветник женщины, умевшей колдовать
Снежная королева: История четвертая - Принц и принцесса
Снежная королева: История пятая - Маленькая разбойница
Снежная королева: История шестая - Лапландка и финка