Дикие лебеди

Далеко-далеко, в той стране, куда на зиму улетают ласточки, жил король. У него было одиннадцать сыновей и одна дочка, Элиза. Один­надцать братьев-принцев уже ходили в школу; на груди у каждого красовалась звезда, а сбоку гремела сабля; они писали на золотых досках алмазными грифелями и отлично умели читать, хоть по книж­ке, хоть наизусть — все равно. Сразу было слышно, что читают настоящие принцы! Сестрица их Элиза сидела на скамеечке из зер­кального стекла и рассматривала книжку с картинками, за которую было заплачено полкоролевства.

Да, хорошо жилось детям, только недолго!

Отец их — король женился на злой королеве, которая невзлюбила бедных детей. Им пришлось испытать это в первый же день; во дворце шло веселье, и дети затеяли игру в гости, но мачеха вместо разных пирожных и печеных яблок - их-то уж они всегда получали вдоволь, дала им чашку песку и сказала, что они могут представить себе, будто это угощение.

Через неделю она отдала сестрицу Элизу на воспитание в деревню каким-то крестьянам, и вскоре столько наговорила королю о бедных принцах, что он больше и видеть их не хотел.

—  Убирайтесь-ка подобру-поздорову на все четыре стороны! — сказала злая королева. — Обернитесь большими немыми птицами и улетайте прочь! Заботьтесь о себе сами!

Но она не могла сделать им такого зла, как бы ей хотелось, — они превратились в одиннадцать прекрасных диких лебедей, с криком вылетели из дворцовых окон и понеслись над парками и лесами.

Было раннее утро, когда они пролетали мимо избы, где спала еще крепким сном их сестрица Элиза. Они принялись кружить над кры­шей, вытягивали свои гибкие шеи и хлопали крыльями, но никто не слышал и не видел их; так им и пришлось улететь ни с чем. Высоко-высоко взвились они к самым облакам и полетели в большой темный лес, что тянулся до самого моря.

Бедняжка Элиза стояла в крестьянской избе и играла зеленым листочком — других игрушек у нее не было; она проткнула в листке дырочку, смотрела сквозь нее на солнышко, и ей казалось, что видит ясные глаза своих братьев; когда же теплые лучи солнышка скользили по ее щеке, она вспоминала их нежные поцелуи.

Дни проходили за днями, один как другой. Колыхал ли ветер розовые кусты, росшие возле дома, и шептал розам: «Есть ли кто-ни­будь красивее вас?» — розы качали головками и говорили: «Элиза красивее». Сидела ли в воскресный день у дверей своего домика ка­кая-нибудь старушка, читавшая псалтырь, а ветер переворачивал листы, спрашивая у книги: «Есть ли кто набожнее тебя?» — книга отвечала: «Элиза набожнее!» И розы и псалтырь говорили сущую правду.

Но вот Элизе минуло пятнадцать лет, и ее отправили домой. Уви­дав, какая она хорошенькая, королева разгневалась и возненавидела падчерицу. Она с удовольствием превратила бы ее в дикого лебедя, да нельзя было сделать этого сейчас же, потому что король хотел видеть свою дочь.

И вот рано утром королева пошла в мраморную купальню, убран­ную чудными коврами и мягкими подушками, взяла трех жаб, поце­ловала каждую и сказала первой:

—  Сядь Элизе на голову, когда она войдет в воду; пусть она станет такой же тупой и ленивой, как ты! А ты сядь ей на лоб! — сказала она другой. — Пусть Элиза станет такой же безобразной, как ты, и отец не узнает ее! Ты же ляг на ее сердце! — шепнула королева третьей жабе. — Пусть она будет злонравной и пусть мучается от этого!

Затем она спустила жаб в прозрачную воду, и вода сейчас же вся позеленела. Позвав Элизу, королева раздела ее и велела ей войти в воду. Элиза послушалась, и одна жаба села ей на темя, другая на лоб, а третья на грудь; но Элиза даже не заметила этого, и как только вышла из воды, по воде поплыли три красных мака. Если бы жабы не были отравлены поцелуем ведьмы, они превратились бы, полежав у Элизы на голове и на сердце, в красные розы; но они все равно стали цветами — девушка была так набожна и невинна, что колдовство не имело над ней власти.

Увидав это, злая королева натерла Элизу соком грецкого ореха, так что она стала совсем коричневой, вымазала ей личико вонючей мазью и спутала ее чудные волосы. Теперь нельзя было узнать пре­лестную Элизу. Даже отец ее испугался и сказал, что это не его дочь. Никто не признавал ее, кроме цепной собаки да ласточек, но кто будет слушать бедных тварей!

Заплакала Элиза и вспомнила о своих одиннадцати братьях; тай­ком ушла она из дворца и целый день брела по полям и болотам, пробираясь к лесу. Элиза и сама не знала, куда ей следует идти, но так истосковалась по своим братьям, которые тоже были изгнаны из родного дома, что решила искать их повсюду, пока не найдет.

Недолго пробыла она в лесу, как уже настала ночь, и Элиза совсем сбилась с дороги; тогда она улеглась на мягкий мох, прочла молитву на сон грядущий и склонила голову на пень. В лесу стояла тишина, воздух был такой теплый, в траве мелькали, точно зеленые огоньки, сотни светлячков, а когда Элиза задела рукой за какой-то кустик, они посыпались в траву звездным дождем.

Всю ночь снились Элизе братья: все они опять были детьми, играли вместе, писали грифелями на золотых досках и рассматривали чудес­нейшую книжку с картинками, которая стоила полкоролевства. Но писали они на досках не черточки и нулики, как бывало прежде, — нет они описывали все, что видели и пережили. Картинки в книжке были живые: птицы распевали, а люди сходили со страниц и разгова­ривали с Элизой и ее братьями; но стоило ей захотеть перелистнуть лист, — они впрыгивали обратно, иначе в картинках вышла бы пута­ница.

Солнышко стояло уже высоко, когда Элиза проснулась; она даже не могла хорошенько видеть его за густою листвой деревьев, но от­дельные лучи его пробирались между ветвями и бегали золотыми зайчиками по траве; от зелени шел чудный запах, а птички, казалось, готовы были сесть Элизе на плечи. Невдалеке слышалось журчание источника; оказалось, что тут бежало несколько больших ручьев, вливавшихся в пруд с чудным песчаным дном. Пруд был окружен живой изгородью, но в одном месте дикие олени проделали для себя широкий проход, и Элиза могла спуститься к самой воде. Вода в пруду была чистая и прозрачная; не шевели ветер ветвей деревьев и кустов, можно было бы подумать, что и деревья и кусты нарисованы на дне, до того ясно отражались они в зеркале вод.

Увидев свое лицо, Элиза совсем перепугалась, такое оно было черное и гадкое; но вот она зачерпнула горстью воды, потерла глаза и лоб, и опять заблестела белая нежная кожа. Тогда Элиза разделась и вошла в прохладную воду. Такой прелестной принцессы не сыскать было во всем свете!

Одевшись и заплетя свои длинные волосы, она пошла к журчаще­му источнику, напилась воды прямо из пригоршни и потом пошла дальше по лесу, сама не зная куда. Элиза думала о своих братьях и надеялась, что бог не покинет ее: это ведь он повелел расти диким лесным яблокам, чтобы напитать ими голодных; он уже указал ей одну из таких яблонь, ветви которой гнулись от тяжести плодов.

Утолив голод, Элиза подперла ветви палочками и углубилась в самую чащу леса. Там стояла такая тишина, что Элиза слышала свои собст­венные шаги, слышала шуршание каждого сухого листка, попадав­шегося ей под ноги. Ни единой птички не залетало в эту глушь, ни единый солнечный луч не проскальзывал сквозь густую чащу ветвей. Высокие стволы стояли плотными рядами, точно бревенчатые стены; никогда еще Элиза не чувствовала себя такой одинокой.

Ночью стало еще темнее; во мху не было ни единого светлячка. Печально улеглась Элиза на траву, и вдруг ей почудилось, что ветви над ней раздвинулись и на нее смотрит добрыми очами сам господь бог; маленькие ангелочки выглядывали из-за его головы и из-под рук.

Проснувшись утром, она и сама не знала, было ли то во сне или наяву.

Отправившись дальше, Элиза встретила старушку с корзинкой ягод; старушка дала девушке горсточку ягод, а Элиза спросила ее, не проезжали ли тут, по лесу, одиннадцать принцев.

—  Нет, — сказала старушка, — но вчера я видела на реке одиннад­цать лебедей в золотых коронах.

И старушка привела Элизу к обрыву, под которым протекала река. По обоим берегам росли деревья, простиравшие навстречу друг другу свои длинные, густо покрытые листьями ветви. Те из деревьев, кото­рым сперва не удавалось сплести своих ветвей с ветвями их братьев на противоположном берегу, так вытягивались над водой, что корни их вылезли из земли, и они все же добивались своего.

Элиза поблагодарила старушку и пошла к устью реки, впадавшей в море.

И вот перед девушкой открылось чудное безбрежное море, но на всем его просторе не видно ни одного паруса, не было ни единой лодочки, на которой бы она могла пуститься в дальнейший путь. Элиза посмотрела на бесчисленные валуны, выброшенные на берег морем, — вода отшлифовала их так, что они стали совсем гладкими и круглыми. Все предметы, которые выбрасывало море, будь они из стекла, из железа или камня, — тоже носили следы этой шлифовки, а между тем вода была мягче нежных рук Элизы, и девушка подумала: «Волны неустанно катятся одна за другой и в конце концов шлифуют самые твердые вещи. Буду же и я трудиться неустанно! Спасибо вам за науку, светлые быстрые волны! Сердце говорит мне, что когда-ни­будь вы отнесете меня к моим милым братьям!»

Одиннадцать белых лебединых перьев лежали на выброшенных морем сухих водорослях; Элиза собрала и связала их в пучок; на перьях еще блестели капли — росы или слез, кто знает? Пустынно было на берегу, но Элиза не чувствовала этого: море ведь было так переменчиво; за несколько часов тут можно было увидеть больше, чем за целый год где-нибудь на берегах пресных внутренних озер. Если на небо надвигалась большая черная туча и ветер крепчал, море как будто говорило: «Я тоже могу почернеть!» — начинало бурлить, волноваться и покрывалось белыми барашками. Если же облака были розоватого цвета, а ветер спал, — море было похоже на лепесток розы; иногда оно становилось зеленым, иногда белым; но какая бы тишь ни стояла в воздухе и как бы спокойно ни было само море, у берега постоянно было заметно легкое волнение, — вода тихо вздымалась, словно грудь спящего ребенка.

Когда солнце было близко к закату, Элиза увидала вереницу ле­тевших к берегу диких лебедей в золотых коронах; лебедей было одиннадцать, и летели они один за другим, вытянувшись длинною белою лентой. Элиза взобралась на верх обрыва и спряталась за куст. Лебеди приземлились недалеко от нее и захлопали своими большими белыми крыльями.

В ту же самую минуту, когда солнце скрылось под водой, оперение с лебедей вдруг спало, и на берегу очутились одиннадцать красавцев принцев, Элизиных братьев! Элиза громко вскрикнула; она сразу узнала их, несмотря на то, что братья сильно изменились, сердце говорило ей — это они! Бросилась она в их объятия, называла их всех по именам, а они-то как обрадовались, увидав и узнав свою сестрицу, которая так выросла и похорошела. Элиза и ее братья смеялись и плакали и скоро узнали друг от друга, как скверно поступила с ними мачеха.

—  Мы, братья, — сказал самый старший, — заколдованы в диких лебедей и летаем весь день, от восхода до самого заката, когда же солнце сладится, мы опять превращаемся в людей. Поэтому ко времени захода солнца мы всегда должны иметь под ногами твердую землю: случись нам превратиться в людей во время нашего полета под обла­ками, мы тотчас же упали бы со страшной высоты. Живем мы не здесь; далеко-далеко за морем лежит такая же чудная страна, как эта, но дорога туда длинна, приходится перелетать через все море, а по пути нет ни единого острова, где бы мы могли провести ночь. Только в самой середине моря торчит небольшой одинокий утес, на котором мы кое-как и можем отдохнуть, тесно прижавшись друг к другу. Если море бушует, брызги воды перелетают даже через наши головы, но мы благодарим бога и за такое пристанище: не будь его, нам вовсе не удалось бы навестить нашей милой родины — и теперь-то для этого перелета нам приходится выбирать два самых длинных дня в году. Лишь раз в год позволено нам прилетать на родину; мы может оста­ваться здесь одиннадцать дней и летать над этим большим лесом, откуда нам виден дворец, где мы родились и где живет наш отец, и колокольня церкви, где покоится наша мать. Здесь даже кусты и деревья кажутся нам родными; по равнинам по-прежнему бегают дикие лошади, которых мы видели в дни нашего детства, а угольщики по-прежнему поют те песни, под которые мы плясали детьми. Здесь наша родина, сюда тянет нас всем сердцем, и здесь-то мы нашли тебя, милая, дорогая сестрица! Два дня еще можем мы пробыть здесь, а потом должны улетать за море в чудную, но не родную нам страну! Как же нам взять тебя с собой? У нас нет ни корабля, ни лодки!

—  Как бы мне освободить вас от чар? — спросила братьев сестра.

Так они проговорили почти всю ночь и задремали только на не­сколько часов.

Элиза проснулась от шума лебединых крыльев. Братья опять ста­ли птицами и летали в воздухе большими кругами, а потом и совсем скрылись из виду. С Элизой остался только самый младший из брать­ев; лебедь положил свою голову ей на колени, а она гладила и пере­бирала его перышки. Целый день провели они вдвоем, к вечеру же прилетели и остальные, и, когда солнце село, все вновь приняли человеческий образ.

—  Завтра мы должны улетать и сможем вернуться не раньше будущего года, но тебя мы не оставим здесь! — сказал младший брат. — Хватит ли у тебя мужества улететь с нами? Мои руки достаточно сильны, чтобы пронести тебя через лес, — неужели же мы все не сможем перенести тебя на крыльях через море?

—  Да, возьмите меня с собой! — сказала Элиза.

Всю ночь провели они за плетением сетки из гибкого лозняка и тростника; сетка вышла большая и прочная; в нее положили Элизу; превратившись на восходе солнца в лебедей, братья схватили сетку клювами и взвились с милой, спавшей еще крепким сном сестрицей к облакам. Солнце светило ей прямо в лицо, поэтому один из лебедей полетел над головой Элизы, осеняя ее своими широкими крыльями.

Они были уже далеко от земли, когда Элиза проснулась, и ей показалось, что она видит сон наяву, так странно было ей лететь по воздуху. Рядом лежали ветки с чудесными спелыми ягодами и пучок вкусных кореньев; их набрал и положил ей самый младший из братьев, и она благодарно улыбнулась ему, — она догадалась, что это он летел над ней и защищал ее от солнца своими крыльями.

Высоко-высоко летели они, так что первый корабль, который они увидели в море, показался им плавающею на воде чайкой. В небе позади них стояло большое облако — настоящая гора! — и на нем Элиза увидала движущиеся исполинские тени одиннадцати лебедей и свою собственную. Вот была картина! Таких ей еще не приходилось видеть! Но по мере того как солнце подымалось выше и облако оста­валось все дальше и дальше позади, воздушные тени мало-помалу исчезали.

Целый день летели лебеди, как пущенная из лука стрела, но все-таки медленнее обыкновенного; теперь ведь они несли сестру. День подходил к вечеру, поднялась непогода; Элиза со страхом следила за тем, как опускалось солнце, — одинокого морского утеса все еще не было видно. Ей показалось, что лебеди как-то часто машут крыльями. Ах, это она была виновата, что они не могли лететь быстрее! Зайдет солнце и они станут людьми, упадут в море и утонут! И она от всего сердца стала молиться богу, но утес все не показывался. Черная туча приближалась, сильные порывы ветра предвещали бурю, облака со­брались в сплошную грозную свинцовую волну, катившуюся по небу; молния сверкала за молнией.

Одним своим краем солнце почти уже касалось воды; сердце Эли­ны затрепетало; лебеди вдруг стремительно полетели вниз, и девушка подумала, что все они падают; но нет, они опять летели вперед. Солнце наполовину скрылось под водой, и тогда Элиза вдруг увидала под собой утес величиною не больше тюленя, высунувшего из воды голову. Быстро угасало солнце; теперь оно казалось только неболь­шою блестящею звездочкой; но вот лебеди ступили ногой на твердую почву, и солнце погасло, как последняя искра догоревшей бумаги. Элиза увидела вокруг себя братьев, стоявших рука об руку; все они едва умещались на крошечном утесе. Море бешено билось об него, окатывая их целым дождем брызг; небо пылало от молний, и ежеми­нутно грохотал гром, но сестра и братья держались за руки и пели псалом, вселявший в их сердца утешение и мужество.

На заре буря улеглась, опять стало ясно и тихо; с восходом солнца лебеди с Элизой полетели дальше. Море еще волновалось, и они видели с высоты, как плыла по темно-зеленой воде, точно несметные стаи лебедей, белая пена.

Когда солнце поднялось выше, Элиза увидала перед собой как бы плавающую в воздухе гористую страну с массами блестящего льда на скалах; между скалами возвышался огромный замок, украшенный многоярусной колоннадой; внизу под ним качались пальмовые леса и роскошные цветы величиною с мельничные колеса. Элиза спросила, не та ли это страна, куда они летят, но лебеди покачали головами; она видела перед собой чудный, вечно изменяющийся облачный замок фата-морганы; туда не смеет проникнуть ни единая человеческая душа. Элиза опять устремила свой взор вниз, и вот горы, леса и замок сдвинулись вместе, и из них образовались двадцать одинаковых вели­чественных церквей с высокими колокольнями и стрельчатыми окна­ми. Ей показалось даже, что она слышит звуки органа, но это шумело море. Теперь церкви были уже совсем близко, но вдруг превратились в целую флотилию кораблей; Элиза вгляделась пристальнее и увиде­ла, что это просто морской туман, подымавшийся над водой. Да, перед глазами у нее возникли вечно сменяющиеся картины! Но вот наконец показалась и настоящая земля, куда они летели. Там возвышались красивые голубые горы, поросшие кедровыми лесами, виднелись го­рода и замки. Задолго до захода солнца Элиза сидела на скале перед большою пещерой, точно обвешанной вышитыми зелеными ковра­ми, — так увили ее нежно-зеленые ползучие растения.

—  Посмотрим, какие ты увидишь сны здесь ночью! — сказал млад­ший из братьев и указал сестре спальню.

—  Ах, если бы мне приснилось, как освободить вас от чар! — сказала она, — эта мысль не покидало ее.

Элиза усердно молилась богу и продолжала свою молитву даже во сне. Вот ей пригрезилось, что она летит высоко-высоко по воздуху к замку фата-морганы и что фея сама выходит ей навстречу, такая светлая и прекрасная, но в то же время удивительно похожая на ту старушку, которая дала Элизе в лесу ягод и рассказала о лебедях в золотых коронах.

—  Твоих братьев можно спасти, — сказала она. — Хватит ли у тебя мужества и стойкости? Вода мягче твоих нежных рук и все-таки шлифует камни, но она не ощущает боли, которую будут ощущать твои пальцы; у воды нет сердца, которое бы стало изнывать от страха и муки, как твое. Видишь, у меня в руках крапива? Такая крапива растет здесь возле пещеры, и только она, да еще та крапива, что растет на кладбищах, может тебе пригодиться; заметь же ее! Ты нарвешь этой крапивы, хотя твои руки покроются волдырями от ожогов; потом разомнешь ее ногами, ссучишь из полученного волокна крепкие нити, затем сплетешь из них одиннадцать рубашек-панцирей с длинными рукавами и набросишь их на лебедей; тогда колдовство исчезнет. Но помни, что с той минуты, как ты начнешь свою работу, и до тех пор, пока не окончишь ее, хотя бы она длилась целые годы, ты не должна говорить ни слова. Первое же слово, которое сорвется с твоего языка, пронзит сердца братьев, как кинжалом. Их жизнь и смерть будут в твоих руках! Помни же все это.

И фея коснулась ее руки жгучею крапивой; Элиза почувствовала боль, как от ожога, и проснулась. Был уже светлый день, и рядом с ней лежал пучок крапивы, точно такой же, как та, которую она видела сейчас во сне. Тогда она упала на колени, поблагодарила бога и вышла из пещеры, чтобы сейчас же приняться за работу.

Своими нежными руками рвала она злую, жгучую крапиву, и руки покрывались крупными волдырями, но Элиза с радостью пере­носила боль: только бы удалось спасти милых братьев! Затем она размяла крапиву голыми ногами и стала сучить зеленое волокно.

С заходом солнца явились братья и очень испугались, видя, что она стала немой. Они думали, что это новое колдовство их злой мачехи, но, взглянув на ее руки, поняли что она стала немой ради их спасения. Самый младший из братьев заплакал; слезы его падали ей на руки, и там, куда падала слезинка, исчезали жгучие волдыри, утихала боль.

Ночь Элиза провела за работой; она не знала покоя и думала только о том, как бы поскорее освободить милых братьев. Весь следу­ющий день, пока лебеди летали, она оставалась одна-одинешенька, но никогда еще время не бежало так быстро. Одна рубашка-панцирь была уже готова, и девушка принялась за другую.

Вдруг в горах послышались звуки охотничьих рогов; Элиза испу­галась; звуки все приближались, затем раздался лай собак. Девушка скрылась в пещере, связала всю собранную ею крапиву в пучок и села на него.

В ту же минуту из-за кустов выскочила большая собака, за ней другая, третья; они громко лаяли и бегали взад и вперед. Через не­сколько минут у пещеры собрались все охотники; самый красивый из них был король той страны; он подошел к Элизе, — никогда еще не встречал от такой красавицы!

—  Как ты попала сюда, прелестное дитя? — спросил он, но Элиза только качала головой; она ведь не смела говорить: от ее молчания зависела жизнь и спасение ее братьев. Руки свои Элиза спрятала под передник, чтобы король не увидал, как она страдает.

—  Пойдем со мной! — сказал он. — Здесь тебе нельзя оставаться! Если ты так же добра, как хороша, я наряжу тебя в шелк и бархат, надену тебе на голову золотую корону, и ты будешь жить в моем прекрасном дворце! — И посадил ее на седло перед собой; Элиза пла­кала и ломала руки, но король сказал: — Я ведь хочу тебе счастья. Когда-нибудь ты сама поблагодаришь меня!

И повез ее через горы, а охотники скакали следом.

К вечеру показалась великолепная столица короля, с церквами и куполами, и король привел Элизу в свой дворец, где в высоких мра­морных покоях журчали фонтаны, а стены и потолки были расписаны живописью. Но Элиза не смотрела ни на что, плакала и тосковала; безучастно отдалась она в распоряжение прислужниц, и те надели на нее королевские одежды, вплели ей в волосы жемчужные нити и натянули на обожженные пальцы тонкие перчатки.

Богатые уборы так шли к ней, она была в них так ослепительно хороша, что весь двор преклонился перед ней, а король провозгласил ее своей невестой, хотя архиепископ и покачивал головой, нашепты­вая королю, что лесная красавица, должно быть ведьма, что она отвела им всем глаза и околдовала сердце короля.

Король, однако, не стал его слушать, подал знак музыкантам, велел вызвать прелестнейших танцовщиц и подавать на стол дорогие блюда, а сам повел Элизу через благоухающие сады в великолепные покои, она же оставалась по-прежнему грустною и печальною. Вот король открыл дверцу в маленькую комнату, находившуюся как раз возле ее спальни. Комнатка вся была увешана зелеными коврами и напоминала лесную пещеру, где нашли Элизу; на полу лежала связка крапивного волокна, а на потолке висела сплетенная Элизой рубаш­ка-панцирь; все это, как диковинку, захватил с собой из леса один из охотников.

—  Вот тут ты можешь вспомнить свое прежнее жилище! — сказал король. — Тут и работа твоя; может быть, ты пожелаешь иногда поза­бавиться среди всей окружающей тебя пышности воспоминаниями о прошлом!

Увидав дорогую ее сердце работу, Элиза улыбнулась, и прежний румянец вновь окрасил ее щеки; она подумала о спасении братьев и поцеловала королю руку, а он прижал ее к груди и велел звонить в колокола по случаю своей свадьбы. Немая лесная красавица стала королевой.

Архиепископ нашептывал королю злые речи, которые не доходили до сердца короля и свадьба состоялась. Архиепископ сам должен был надеть на невесту корону; с досады он так плотно надел ей на лоб узкий золотой обруч, что всякому стало бы больно, но она даже не обратила на это внимания: что значила для нее телесная боль, если сердце ее изнывало от тоски и жалости к милым братьям! Губы ее по-прежнему были сжаты, ни единого слова не вылетало из них — она знала, что от ее молчания зависит жизнь братьев, — зато в глазах светилась горячая любовь к доброму красивому королю, который делал все, чтобы только порадовать ее. С каждым днем она привязывалась к нему все больше и больше. О! Если бы она могла довериться ему, высказать ему свои страдания, но — увы! — она должна молчать, пока не окончит своей работы. По ночам она тихонько уходила из королевской спальни в свою потаенную комнатку, похожую на пеще­ру, и плела там одну рубашку-панцирь за другой, но когда принялась уже за седьмую, у нее закончилось все волокно.

Она знала, что такую крапиву можно найти на кладбище, но ведь она должна была рвать ее сама; как же быть?

«О, что значит телесная боль в сравнении с печалью, терзающею мое сердце! — думала Элиза. — Я должна решиться! Господь не оста­вит меня!»

Сердце ее сжималось от страха, точно она шла на дурное дело, когда пробиралась лунной ночью в сад, а оттуда по длинным аллеям и пустынным улицам на кладбище. На широких могильных плитах сидели отвратительные ведьмы; они сбросили с себя лохмотья, точно собирались купаться, разрывали своими костлявыми пальцами све­жие могилы, вытаскивали оттуда тела и пожирали их. Элизе при­шлось идти мимо них, и они так и таращили свои злые глаза, но она сотворила молитву, набрала крапивы и вернулась домой.

Лишь один человек не спал в ту ночь и видел ее — архиепископ; теперь он убедился, что был прав, подозревая королеву; итак, она была ведьмой и потому сумела околдовать короля и весь народ.

Когда король пришел к нему в исповедальню, архиепископ расска­зал ему о том, что видел и что подозревал; злые слова так и сыпались у него с языка. Резные изображения святых качали головами, точно хотели сказать: «Неправда, Элиза невинна!» Но архиепископ пере­толковывал это по-своему, говоря, что и святые свидетельствуют против нее, неодобрительно качая головами. Две крупные слезы по­катились по щекам короля, сомнение и отчаяние овладели его серд­цем. Ночью от только притворился, что спит, на самом же деле сон бежал от него. И вот он увидел, что Элиза встала и выскользнула из спальни; в следующие ночи повторилось то же самое; он следил за ней и видел, как она скрывалась в своей потаенной комнатке.

Король становился все мрачнее и мрачнее; Элиза замечала это, но не понимала причины; сердце ее ныло от страха и жалости к братьям; на королевский пурпур катились горькие слезы, блестевшие, как алмазы, а люди, видевшие ее богатые уборы, желали быть на месте королевы! Приближался конец ее работе; недоставало всего одной рубашки, и тут у Элизы опять не хватило волокна. Последний раз нужно было сходить на кладбище и нарвать несколько пучков крапи­вы. С ужасом подумала она о пустынном кладбище и о страшных ведьмах; но желание спасти братьев была непоколебима, как и вера в бога.

Элиза отправилась в путь, но король с архиепископом следили за ней и видели, как она скрылась за кладбищенскою оградой; подойдя поближе, они увидели сидевших на могильных плитах ведьм, и ко­роль повернул назад; между этими ведьмами находилась ведь и та, чья голова только что покоилась на его груди!

—  Пусть судит ее народ! — сказал он.

И народ присудил — сжечь королеву на костре.

Великолепные королевские покои Элизы сменились мрачным сы­рым подземельем с железными решетками на окнах, в которые со свистом врывался ветер. Вместо бархата и шелка дали бедняжке связ­ку набранной ею на кладбище крапивы; жгучая связка должна была служить Элизе изголовьем, и сплетенные ею жесткие рубашки-пан­цири — постелью и коврами; но для нее дороже этого ничего не было. И она с молитвой на устах вновь принялась за свою работу. С улицы доносились до Элизы оскорбительные песни насмехавшихся над нею уличных мальчишек; ни одна живая душа не обратилась к ней со словом утешения и сочувствия.

Вечером у решетки раздался шум лебединых крыл — это отыскал сестру самый младший из братьев, и она громко зарыдала от радости, хотя и знала, что ей оставалось жить всею одну ночь; зато работа ее подходила к концу, и братья были тут!

Архиепископ явился провести с нею ее последние часы, — так обещал он королю, — но она покачала головой и взором и знаками попросила его уйти; в эту ночь ей ведь нужно было сплести последнюю рубашку, иначе пропали бы задаром все ее страдания, и слезы, и бессонные ночи! Архиепископ ушел, ругая ее бранными словами, но бедняжка Элиза знала, что она невинна, и продолжала работать.

Чтобы хоть немножко помочь ей, мышки, шмыгавшие по полу, стали собирать и приносить к ее ногам разбросанные стебли крапивы, а дрозд, сидевший за решетчатым окном, утешал ее своею веселою песенкой.

Незадолго до восхода солнца у дворцовых ворот появились один­надцать братьев Элизы и потребовали, чтобы их впустили к королю. Им отвечали, что король еще спит и никто не смел его беспокоить. Они продолжали просить, потом стали угрожать; явилась стража, а затем вышел и сам король узнать, в чем дело. Но в эту минуту взошло солнце, и братьев не стало — над дворцом взвились одиннадцать диких лебедей.

Народ валом повалил за город посмотреть, как будут жечь ведьму. Жалкая кляча везла телегу, в которой сидела Элиза; на нее накинули плащ из грубой мешковины; ее чудные длинные волосы были распу­щены по плечам, в лице не было ни кровинки, губы тихо шевелились, шепча молитвы, а пальцы плели зеленую пряжу. Даже по дороге к месту казни не выпускала она из рук начатой работы; десять руба­шек-панцирей лежали у ее ног совсем готовые, одиннадцатую она плела. Толпа глумилась над нею.

—  Посмотрите на ведьму! Ишь, бормочет! Небось не молитвенник у нее в руках — нет, все возится со своими колдовскими штуками! Вырвем-ка их у нее да разорвем в клочки.

И они теснились вокруг нее, пытаясь вырвать из ее рук работу, как вдруг прилетели одиннадцать белых лебедей, сели по краям телеги и шумно захлопали своими могучими крыльями. Толпа испугано от­ступила.

—  Это знамение небесное! Она невинна, — шептали многие, но не смели сказать этого вслух.

Палач схватил Элизу за руку, но она поспешно набросила на лебедей одиннадцать рубашек, и... перед ней встали одиннадцать красавцев принцев, только у самого младшего не хватало одной руки, вместо нее было лебединое крыло: Элиза не успела докончить послед­ней рубашки, в ней недоставало одного рукава.

—  Теперь я могу говорить! — сказала она. — Я невинна!

И народ, видевший произошедшее, преклонился перед ней, как перед святой, но она без чувств упала в объятия братьев — так обес­силела она от неустанного напряжения, страха и боли.

—  Да, она невинна! — сказал самый старший брат и рассказал все, как было; и пока он говорил, в воздухе распространилось благоуха­ние, точно от множества роз, — это каждое полено в костре пустило корни и ростки, и образовался высокий благоухающий куст, покры­тый красными розами. На самой же верхушке куста блестел, как звезда, ослепительный цветок. Король сорвал его, положил на грудь Элизы, которая пришла в себя на радость и на счастье!

Сами собой зазвонили все церковные колокола, птицы слетелись целыми стаями, и ко дворцу потянулось такое свадебное шествие, какого не видал еще ни один король!

Библиотека зарубежных сказок в 9 т. Т. 1: Для детей: Пер. с дат./ Ханс Кристиан Андерсен; Сост. Г. Н. Василевич; Худож. М. Василец. — Мн.: Мал. пред. "Фридригер", 1993. — 304 с.: ил.