Суп из колбасной палочки

I. Суп из колбасной палочки

—  Вчера во дворце такой пир задали нам, — сказала пожилая мышь другой, которой не удалось побывать на придворном пиршест­ве. —  Я сидела двадцать первой от нашего старого мышиного царя, а это не так уж плохо! И чего только там не подавали к столу! Заплес­невелый хлеб, кожу от окорока, сальные свечи, колбасу, — а потом все начиналось сызнова. Еды было столько, что мы словно два обеда съели! А какое у всех было прекрасное настроение, как легко велась беседа, если бы ты только знала! Обстановка была самая домашняя. Мы сгрыз­ли все подчистую, кроме колбасных палочек, — это на которых колба­су жарят — о них-то и зашла потом речь, и кто-то вдруг вспомнил про «суп из колбасной палочки». Оказалось, что слышать-то про этот суп слышали все, а вот попробовать его или тем более сварить самой — никому не приходилось. И тогда был предложен замечательный тост за мышь, которая сумеет сварить суп из колбасной палочки, а значит — сможет стать начальницей приюта для бедных! Ну скажи, разве не остроумно придумано? А старый мышиный царь встал со своего трона и во всеуслышание заявил, что сделает царицей ту молоденькую мышь, которая сварит самый вкусный суп из колбасной палочки. Срок он назначил — год и один день.

— Ну что ж, срок достаточный! — сказала другая мышь. — Но как же его варить, этот самый суп, а?

Да, как же его варить? Об этом спрашивали все мыши, и молодые и старые. Каждая была бы не прочь попасть в царицы, да только ни у кого не было охоты странствовать по белу свету, чтобы разузнать, как приготовить этот суп. А без этого не обойтись — сидя дома, рецепта не выдумаешь! Но ведь не всякая мышь может оставить семью и родной уголок; да и житье на чужбине не слишком сладкое: там не отведаешь сырной корки, не понюхаешь кожи от окорока; иной раз придется и поголодать, а чего доброго, и в лапы кошке угодить.

Многие кандидатки в царицы были так встревожены этими сооб­ражениями, что предпочли остаться дома, и лишь четыре мыши, молодые и шустрые, но бедные, стали готовиться к отъезду. Каждая избрала себе одну из четырех стран света - авось хоть кому-нибудь повезет, — и каждая запаслась колбасной палочкой, чтобы не забыть по дороге о цели путешествия; к тому же палочка могла заменить дорожный посох.

В начале мая они тронулись в путь и в мае же следующего года вернулись обратно, но не все, а только три; о четвертой не было ни слуху ни духу, а назначенный срок уже близился.

—  В любой бочке меда всегда найдется ложка дегтя, — сказал мышиный царь, но все-таки велел созвать мышей со всей округи.

Собраться им было приказано в царской кухне; здесь же, отдельно от прочих, стояли рядом три мыши-путешественницы, а на место пропавшей без вести придворные поставили колбасную палочку, об­витую черным крепом.

Всем присутствующим велено молчать, пока не выступят путеше­ственницы и мышиный царь не выскажет своего решения.

Ну, а теперь послушаем.

II. Что же видела и чему научилась первая мышь во время своего путешествия

—  Отправившись странствовать по белу свету, — начала мышка, — я, как и многие мои сверстницы, думала, что уже давно разжевала и проглотила всю земную премудрость. Но жизнь показала мне, что я жестоко заблуждалась, и понадобился целый год и один день, чтобы постичь истину. Я направилась на север и вначале плыла морем на большом корабле. Мне говорили, что коки^* должны быть изобрета­тельны, однако нашему коку, по-видимому, не было в этом ровно никакой нужды: корабельные трюмы ломились от корейки, солонины и прекрасной заплесневелой муки. Жилось мне восхитительно, ниче­го не скажешь. Но посудите сами, могла ли я там научиться варить суп из колбасной палочки? Много дней и ночей мы все плыли и плыли, нас качало и заливало волнами; но в конце концов корабль все-таки прибыл в Далекий северный порт, и я выбралась на берег.

Как же все это странно: уехать из родного уголка, сесть на корабль, который вскоре должен стать для тебя родным уголком, и вдруг очу­титься за сотни миль от родины, в совершенно незнакомой стране! Меня обступили дремучие леса, еловые и березовые, и как ужасно они пахли. Невыносимо! Дикие травы издавали такой пряный запах, что я все чихала и чихала и думала про колбасу. А огромные лесные озера! Подойдешь поближе к воде — она кажется прозрачной, как хрусталь; а отойдешь подальше — и вот уже она черна, как чернила. В озерах плавали белые лебеди; они держались на воде так неподвижно, что сначала я приняла их за пену, но потом, увидев, как они летают и ходят, сразу поняла, что это птицы: они ведь из гусиного племени — по походке видно, а от родни своей не отречешься! И я поспешила отыскать свою собственную родню — лесных и полевых мышей, хотя они, сказать правду, мало что смыслят по части угощения, а я только за этим и поехала-то в чужие края. Когда здесь слышишь о том, что из колбасной палочки можно сварить суп, — а разговор об этом поле­тел по всему лесу, — всем это показалось невозможным, ну, а мне-то откуда было знать, что я в ту же ночь буду посвящена в тайну супа из колбасной палочки.

Лето было в самом разгаре, и мне объяснили, что именно поэтому леса так благоухают, травы так душисты, а озера, в которых плавают белые лебеди, так прозрачны и в то же время так темны. На опушке леса, между тремя-четырьмя домиками, был установлен шест высо­той с корабельную мачту. Это был майский шест — его верхушку украшали венки и ленты. Девушки и парни без устали плясали вокруг него и пели под скрипку бродячего музыканта. Когда солнце закати­лось, веселье продолжалось при свете месяца, но я не принимала в нем участия — какое дело мышке до лесного бала! — я сидела в мягком мху и крепко держала свою колбасную палочку. Луна освещала лу­жайку, на которой росло дерево, а лужайка была покрыта мягким и нежным мхом — таким нежным, как, осмелюсь заметить, шкурка мышиного царя, только зеленого цвета, очень приятного для глаз. Вдруг откуда ни возьмись — появились прелестные маленькие суще­ства, ростом мне но колено. Они были совсем как люди, только зна­чительно красивее. Человечки называли себя эльфами и были одеты в нарядные платьица из цветочных лепестков с отделкой из мушиных и комариных крылышек. Это выглядело очень мило. Я сразу же заме­тила, что они что-то ищут, но не могла понять, что именно.

Вот несколько эльфов подошли ко мне, и самый знатный сказал, указывая на мою колбасную палочку:

—  Это как раз то, что нам нужно. Конец заострен превосходно! И чем дольше он смотрел на мой дорожный посох, тем больше восторгался им.

—  Я, пожалуй, могу одолжить его вам на время, но не насовсем, — сказала я.

—  Ну, конечно, не насовсем, только на время, — закричали все, выхватили у меня колбасную палочку и пустились с ней, приплясы­вая, прямо к тому месту, где зеленел нежный мох; там ее и установи­ли. Эльфам, видно, тоже хотелось иметь свой майский шест, а моя колбасная палочка так подходила им, как будто была сделана по заказу. Они сразу принялись ее наряжать и убрали на славу. Вот это, скажу вам, было зрелище!

Крошечные паучки обвили шест золотыми нитями и украсили развивающимися флагами и прозрачными тканями. Ткань эта была такая тонкая и при лунном свете сияла такой ослепительной белиз­ной, что у меня в глазах зарябило. Потом эльфы собрали с крыльев бабочек разноцветную пыльцу и посыпали ею белую ткань, и в тот же миг на ней засверкали тысячи цветов и алмазов. Теперь мою колбас­ную палочку и узнать было нельзя — другого такого майского шеста, наверное, в целом мире не было!

Здесь, словно из-под земли, появилась несметная толпа эльфов. Они были без одежды, но мне они казались еще более красивыми, чем самые нарядные из одетых. Меня тоже пригласили взглянуть на все это великолепие, но только издали, потому что я слишком велика.

Потом заиграла музыка, и какая музыка! Словно тысячи хру­стальных колокольчиков наполнили воздух своим мелодичным зво­ном. Вначале я думала, что это поют лебеди. Но потом мне показалось, будто кукует кукушка и чирикает дрозд, а под конец — будто запел весь лес! Звучали детские голоса, звон колоколов, пение птиц, чудеснейшие мелодии — и все эти дивные звуки неслись с майского шеста эльфов. А ведь этим волшебным инструментом была всего-навсего моя колбасная палочка. Я никак не думала, что из колбасной палочки можно извлечь такие звуки, но оказалось, что все это зависит от того, к кому она попадет.

Я была глубоко взволнована и плакала от избытка чувств, как может плакать только маленькая мышка.

Ночь была очень короткая, — на севере в эту пору они и не бывают длиннее. На рассвете подул ветерок, по зеркальной поверхности лес­ного озера побежала рябь, прозрачные ткани и флаги разлетелись в разные стороны, а качающиеся гирлянды из паутины, висячие мосты и балюстрады — или как там они еще называются, — перекинутые с листа на листок, вдруг исчезли, словно их никогда и не было. Шесть эльфов принесли мне мою колбасную палочку и спросили, нет ли у меня какого-нибудь желания, которое они могли бы исполнить; и я тут же попросила их рассказать, как сварить суп из колбасной палоч­ки.

—  Да так, как мы это только что делали, — сказал с улыбкой самый знатный эльф. — Ты сама все видела, но вряд ли даже узнала свою колбасную палочку.

«Ах, вот о чем они говорят», — подумала я и рассказала им все начистоту — для чего я отправилась путешествовать и что ждут от меня на родине.

—  Ну скажите, — закончила я свой рассказ, — какой прок будет мышиному царю и всему нашему великому государству от того, что я видела все эти чудеса? Ведь не могу же я вытряхнуть их из колбасной палочки и сказать: «Вот палочка, а вот и суп!» Таким блюдом насы­тишься разве что после хорошего обеда.

Тогда эльф провел своим крошечным пальчиком по лепесткам голубой фиалки, потом дотронулся до колбасной палочки и сказал:

—  Смотри! Я прикасаюсь к ней; а когда ты вернешься во дворец мышиного царя, прикоснись своим дорожным посохом к теплой цар­ской груди — и тотчас на посохе расцветут фиалки, хотя бы на дворе была самая лютая стужа. Значит, ты вернешься домой не с пустыми руками. И вот тебе еще кое-что.

Но раньше чем мышка показала это «кое-что», она дотронулась палочкой до теплой груди мышиного царя — и в тот же миг на палочке вырос букет фиалок. Они так благоухали, что мышиный царь прика­зал нескольким мышам, стоявшим поближе к очагу, сунуть хвосты в огонь, чтобы обкурить комнату паленой шерстью: ведь мыши не лю­бят запаха фиалок, от невыносим для их тонкого обоняния.

—  А что еще тебе дал эльф? — спросил мышиный царь.

—  Ах, — ответила маленькая мышка, — просто он научил меня одному фокусу.

Тут она повернула колбасную палочку — и все цветы мгновенно исчезли.

Теперь мышка держала в лапке простую палочку и, поднимая ее над головой, как дирижер, говорила:

—  Фиалки услаждают наше зрение, обоняние и осязание, — сказал мне эльф, — но ведь остаются еще вкус и слух.

Мышка стала дирижировать, и в тот же миг послышалась музыка, однако совсем не похожая на ту, которая звучала в лесу на празднике эльфов: эта музыка сразу напомнила всем о шуме в обыкновенной кухне. Вот это был концерт так концерт! Он начался внезапно — словно ветер вдруг завыл во всех дымоходах сразу; во всех котлах и горшках вдруг закипела вода и, шипя, полилась через край, а кочерга застучала по медному котлу. Потом так же внезапно наступила ти­шина: слышалось лишь глухое бормотание чайника, такое странное, что нельзя было понять, закипает он или его только что поставили. В маленьком горшке клокотала вода, и в большом тоже, — и они клоко­тали, не обращая ни малейшего внимания друг на друга, словно обезумели. А мышка размахивала своей палочкой все быстрее и быс­трее. Вода в котлах кипела, шипела и пенилась, ветер дико завывал, а труба гудела: у-у-у! Мышке стало так страшно, что она даже выро­нила палочку.

—  Вот так суп! — воскликнул мышиный царь. — А что будет на второе?

—  Это все, — ответила мышка и присела.

—  Ну и хватит, — решил мышиный царь. — Теперь послушаем вторую мышь.

III. Что же рассказала вторая мышь

—  Родилась я в дворцовой библиотеке, — начала вторая мышь. — Всему нашему семейству за всю жизнь так ни разу и не удалось побывать в столовой, а уж про кладовую и говорить нечего. Кухню я впервые увидела лишь во время моего путешествия да вот еще сейчас вижу. Честно говоря, в библиотеке мы частенько голодали, но зато мы приобрели большие познания. И когда до нас дошли слухи о царской награде за суп из колбасной палочки, моя старая бабушка разыскала одну рукопись. Сама она эту рукопись, правда, прочитать не могла, но слышала, как ее читали другие, и запомнила такую фразу: «Если ты поэт, то сумеешь сварить суп даже из колбасной палочки». Бабуш­ка спросила меня, есть ли у меня поэтический дар. Я за собой ничего такого не знала, но бабушка заявила, что я непременно должна стать поэтессой. Тогда я спросила, что для этого нужно, — ибо стать поэтес­сой мне было не легче, чем сварить суп из колбасной палочки. Бабуш­ка прослушала на своем веку множество книг и сказала, что для этого нужны три вещи: разум, фантазия и чувство.

—  Добудь все это, и ты станешь поэтессой, — заключила она, — а тогда наверняка сваришь суп даже из колбасной палочки.

И вот я отправилась на запад странствовать по свету, чтобы стать поэтессой.

Я знала, что во всяком деле разум — это самое важное, а фантазия и чувство имеют лишь второстепенное значение, — так что прежде всего я решила обзавестись разумом. Но где его искать? «Иди к му­равью и набирайся от него мудрости», — сказал великий царь иудей­ский, об этом я слышала еще и в библиотеке; и я ни разу не остановилась, пока наконец не добралась до большого муравейника. Там я притаилась и стала набираться мудрости.

Что за почтенный народ эти муравьи, и как же они мудры! У них все рассчитано до мелочей. «Работать и класть яйца, — говорят му­равьи,— означает жить в настоящем и заботиться о будущем», — и они так и поступают. Все муравьи делятся на благородных и рабочих. Положение каждого в обществе определяется его номером. У царицы муравьев — номер первый, и с ее мнением обязаны соглашаться все муравьи, так как она уже давным-давно проглотила всю земную премудрость. Для меня было очень важно узнать об этом. Царица говорила очень много и так умно, что ее речи даже показались мне заумными. Она утверждала, например, что во всем мире нет ничего выше их муравейника, а между тем тут же, рядом с ним, стояло дерево куда более высокое; этого, конечно, никто не мог отрицать, так что приходилось просто молчать. Как то раз, вечером, один муравей вска­рабкался по стволу очень высоко и заблудился на этом дереве; он, правда, не добрался до верхушки, но залез выше, чем когда-либо залезал любой другой муравей. А когда он вернулся домой и стал рассказывать, что на свете есть кое-что и повыше их муравейника, то остальные муравьи сочли его слова оскорбительными для всего му­равьиного рода и приговорили наглеца к наморднику и долговремен­ному одиночному заключению. Вскоре после этого на дерево залез другой муравей, совершил такое же путешествие и тоже рассказал о своем открытии, но более осторожно и в более неопределенных выра­жениях; и потому, что он был весьма уважаемый муравей, к тому же из благородных, ему поверили, а когда он умер, ему поставили памят­ник из яичной скорлупы — в знак уважения к науке.

Мне приходилось частенько видеть, — продолжала мышка, — как муравьи переносят яйца на спине. Однажды муравей уронил яйцо, и как он ни пытался поднять его, у него ничего не получилось. Подоспе­ли два других муравья и, не щадя сил, стали помогать ему; но они чуть не уронили своей собственной ноши, а когда одумались, бросили товарища в беде и убежали, потому что ведь всякому своя рубашка ближе к телу. Царица муравьев увидела в этом лишнее доказатель­ство того, что муравьи обладают не только сердцем, но и разумом. «Оба эти качества ставят нас, муравьев, выше всех разумных су­ществ, — сказала она. — Разум, впрочем, стоит на первом месте и я наделена им больше всех!» С этими словами царица величественно поднялась на задние лапы, и я проглотила ее; она так отличается от остальных, что ошибиться было невозможно. «Иди к муравью и набирайся у него мудрости!» — я и вобрала в себя мудрость вместе с самой царицей.

Затем я подошла ближе к большому дереву, которое росло у мура­вейника. Это был высокий развесистый дуб, видимо, очень старый. Я знала, что на нем живет женщина, которую зовут дриадой. Она рож­дается, живет и умирает вместе с деревом. Об этом я слышала еще в библиотеке, а теперь своими глазами увидела лесную деву Заметив меня, дриада громко вскрикнула — как и все женщины, она очень боялась нас, мышей; но у нее были на это гораздо более веские при­чины, чем у других: ведь я могла перегрызть корни дерева, от которого зависела ее жизнь. Я заговорила с ней ласково и приветливо и успо­коила ее, а она посадила меня на свою нежную ручку. Узнав, причину моего путешествия, она предсказала мне, что, возможно, сегодня же вечером я добуду одно из тех двух сокровищ, которые мне осталось найти. Дриада объяснила, что дух фантазии — ее добрый приятель, что он прекрасен, как бог любви, и подолгу отдыхает под сенью зеленых ветвей, а ветви тогда шумят над ними обоими громче обыч­ного. Он называет ее своей любимой дриадой, говорила она; а ее дуб

—своим любимым деревом. Этот узловатый, могучий, великолепный дуб пришелся ему по душе. Его корни уходят глубоко в землю, а ствол и верхушка тянутся высоко к небу, им ведомо и снежные холодные метели, и буйные ветры, и горячие лучи солнца.

—Да, — продолжала дриада, — там, на верхушке дуба, поют пти­цы и рассказывают о заморских странах. Только один сук на этом дубе засох, и на нем свил свое гнездо аист. Это очень красиво и к тому же можно послушать рассказы аиста о стране пирамид. Духу фантазии все это очень нравится, а иногда я и сама рассказываю ему о жизни в лесу: о времени, когда я была совсем маленькой и деревце мое едва поднималось над землей, так что даже крапива заслоняла от него солнце, и обо всем, что было с тех пор и по сей день, когда дуб вырос и окреп. А теперь послушай меня: спрячься под ясменник и смотри в оба. Когда явится дух фантазии, я при первом же удобном случае вырву у него из крыла перышко. А ты подбери это перо — лучшего нет ни у одного поэта! И больше тебе ничего не нужно.

—  Явился дух фантазии, и я получила, его перо, — продолжала мышка. — Мне пришлось опустить его в воду и держать там до тех пор, пока оно не размякло, а тогда я его сгрызла, хотя оно было не слишком удобоваримым. Да, нелегко в наши дни стать поэтом, необходимо много чего переварить. Теперь я приобрела не только разум, но и фантазию, а с ними мне уже ничего не стоило найти и чувство в нашей собственной библиотеке. Там я слышала, как один великий человек говорил, что существуют романы, единственное назначение которых — избавлять людей от лишних слез. Это своего рода губка, всасыва­ющая чувства. Я вспомнила несколько подобных книг. Мне всегда казалось, что они особенно аппетитны, так как были зачитаны и засалены, впитав в себя целое море чувств.

Вернувшись на родину, я отправилась домой в библиотеку и сразу же взялась за большой роман — вернее, за его мякоть или, так ска­зать, сущность; до корки же, то есть до переплета, я даже не дотрону­лась. Когда я переварила этот роман, а потом еще один, я вдруг почувствовала, что у меня внутри что-то зашевелилось. Тогда я отъ­ела еще кусочек от третьего романа — и стала поэтессой. Я так и сказала всем. У меня начались головные боли, колики в животе — вообще, где у меня только не болело! Только я стала придумывать: что бы такое рассказать о колбасной палочке? И сейчас же в голове у меня завертелось великое множество всяких палочек, — да у муравь­иной царицы, как видно, ум был необыкновенный! Сначала я вдруг ни с того ни с сего вспомнила про человека, который, взяв в рот волшебную палочку, становился невидимкой; потом про то, что «сча­стье не палка, в руки не возьмешь»; потом — что «всякая палка о двух концах»; наконец про все, чего я боюсь, «как собака палки», и даже про «палочную дисциплину»! Итак, все мои мысли сосредоточились на всевозможных палках и палочках. Если ты поэт, то сумей воспеть и простую палку! А я теперь поэтесса, и не хуже других. Теперь я смогу ежедневно угощать вас рассказом о какой-нибудь палочке — это и есть мой суп.

—  Послушаем третью, — сказал мышиный царь.

—  Пи-и, пи-и! — послышалось за дверью, и в кухню стрелой вле­тела маленькая мышка, четвертая по счету, та самая, которую все считали погибшей. Второпях она опрокинула колбасную палочку, обвитую черным крепом. Она бежала день и ночь, ехала по железной дороге товарным поездом, на который едва успела вскочить, и все-та­ки чуть было не опоздала. По дороге она потеряла свою колбасную палочку, но не язык, и вот теперь, вся взъерошенная, пробралась вперед и сразу же заговорила, словно только ее одну и ждали, только ее хотели послушать, словно на ней весь мир клином сошелся. Она болтала без умолку и так неожиданно появилась, что никто не успел ее остановить вовремя, и мышке удалось выговориться полностью. Что ж, послушаем и мы.

IV. Что рассказала четвертая мышь, говорившая после второй

—  Я сразу же направилась в огромный город. Как он называется, я, конечно же, не помню: у меня отвратительная память на имена. Прямо с вокзала я вместе с конфискованным товаром была доставлена в городскую ратушу, а оттуда побежала к тюремщику. Он много рассказывал об узниках, особенно об одном из них, угодившем в тюрьму за неосторожно сказанные слова. Было состряпано громкое дело, но в общем-то оно и выеденного яйца не стоило. «Вся эта история — просто суп из колбасной палочки, — заявил тюремщик, — но за этот суп бедняге, чего доброго, придется поплатиться головой». Понятно, что я заинтересовалась узником и, улучив минутку, проскользнула к нему в камеру: ведь нет на свете такой запертой двери, под которой не нашлось бы щели для мышки. У заключенного были большие сверкающие глаза, бледное лицо и длинная борода. Лампа коптила, но стены уже привыкли к этому и чернее стать не могли. Узник царапал на стене картинки и стихи, белым по черному, но я их не разглядывала. Он, видимо, скучал, и я была для него желанной гос­тьей, поэтому он подманивал меня хлебными крошками, посвистывал и говорил мне ласковые слова. Должно быть, он очень мне обрадовал­ся, а я почувствовала к нему расположение, и мы быстро подружи­лись. Он делил со мной хлеб и воду, кормил меня сыром и колбасой — словом, жилось мне там великолепно, но всего приятней мне было, что он очень полюбил меня. Он позволял мне бегать по рукам, даже залезать в рукава и карабкаться по бороде; называл меня своим ма­леньким другом. И я его тоже очень полюбила, ведь истинная любовь должна быть взаимной. Я совсем забыла цель своего путешествия по свету, забыла и свою колбасную палочку в какой-то щели, — навер­ное, она там лежит до сих пор. Я решила не покидать моего нового друга: ведь уйди я от него, у бедняги не осталось бы никого на свете, а этого он бы не перенес. Впрочем, я-то осталась, да он не остался. Когда мы виделись с ним в последний раз, он казался таким печаль­ным, дал мне двойную порцию хлеба и сырных корок и послал мне на прощание воздушный поцелуй. Он ушел — и не вернулся. Ничего больше мне так и не удалось о нем узнать. Я вспомнила слова тюрем­щика: «Состряпали суп из колбасной палочки», — и отправилась к нему. Но это был злой и нехороший человек. Он сперва тоже поманил меня к себе, а потом посадил меня в клетку, которая вертелась, как колесо. Это просто ужас что такое! Бежишь и бежишь, а все ни с места, и все над тобой потешаются.

Но у тюремщика была прекрасная маленькая внучка с золотисты­ми кудрями, сияющими глазками и вечно смеющимся ротиком.

—  Бедная маленькая мышка, — сказала она однажды, заглянув в мою противную клетку, потом отодвинула железную задвижку — и я тут же выскочила на подоконник, а с него прыгнула в водосточный желоб. «Свободна, свободна, снова свободна!» — ликовала я и даже забыла от радости, зачем я сюда прибежала.

Но становилось темно, наступала ночь. Я устроилась на ночлег в старой башне, где жили только сторож да сова. Вначале я немного опасалась их, особенно совы — она очень похожа на кошку, и, кроме того, у нее есть один большой порок: как и кошка, она ест мышей. Но ведь кто из нас не ошибается! На этот раз ошиблась и я. Сова оказа­лась весьма почтенной и образованной особой. Многое повидала она на своем долгом веку, знала больше, чем сторож, и почти столько же, сколько я. Ее совята принимали всякий пустяк слишком близко к сердцу. «Не варите супа из колбасной палочки, — поучала их в таких случаях старая сова,— не шумите по пустякам», — и больше не бра­нила их! Она была очень нежной матерью. И я сразу же почувствовала к ней такое доверие, что даже пискнула из своей щели. Это ей очень польстило, и она обещала мне свое покровительство. Ни одному жи­вотному она отныне не позволит съесть меня, сказала она, и уж лучше сделает это сама, поближе к зиме, когда больше нечего будет есть.

Сова была очень умна. Она, например, доказала мне, что сторож не мог бы трубить, если бы у него не было рога, который висит у него на поясе. А он еще важничает и воображает, что он ничуть не хуже совы! Да что с него взять! Суп из колбасной палочки!.. Тут-то я и попросила ее сказать, как его надо варить, этот самый суп. И сова объяснила: «Суп из колбасной палочки — это всего только поговорка; каждый понимает ее по-своему, и каждый думает, что именно он прав. А если толком во всем разобраться, то никакого супа-то и нет». — «Как нет?» — удивилась я. Вот так новость! Да, истина не всегда приятна, но она превыше всего. То же самое подтвердила и старая сова. Подумала я, подумала и поняла, что если я привезу домой высшее, что только есть на свете, то есть истину, то это будет гораздо ценнее, чем какой-то там суп. И я поспешила домой, чтобы поскорее преподнести вам высшее и лучшее — истину. Мыши — народ образо­ванный, а мышиный царь образованнее всех своих подданных И он может сделать меня царицей во имя истины.

—  Твоя истина — ложь! — закричала мышь, которой не удалось высказаться. — Я смогу сварить этот суп, и сварю!

V. Как варили суп...

—  Я никуда не уезжала, — сказала третья мышь. — Я осталась на родине, — это вернее. Зачем шататься по белому свету, если все можно раздобыть у себя дома. И я осталась! Я не водилась со всякой нечистью, чтобы научиться варить суп, не глотала муравьев и не приставала к совам. Нет до всего я дошла сама, своим умом. Поставь­те, пожалуйста, котел на плиту. Вот так! Налейте воды, да пополнее. Хорошо! Теперь разведите огонь, да пожарче. Очень хорошо! Пусть вода кипит, пусть забурлит белым ключом! Бросьте в котел колбас­ную палочку... Не соблаговолите ли вы теперь, ваше величество, сунуть в кипяток свой царственный хвост и слегка помешивать им суп! Чем дольше вы будете мешать, тем наваристее будет бульон, — ведь это же очень просто. И не надо никаких приправ — только сидите себе да помешивайте хвостиком! Вот так!

—  А нельзя ли поручить это кому-нибудь другому? — спросил мышиный царь.

—  Нет, — ответила мышка, — никак нельзя. Ведь вся сила-то в царском хвосте!

И вот вода закипела, а мышиный царь примостился возле котла и вытянул хвост, — именно так, как мыши обычно снимают сливки с молока. Но как только царский хвост обдало горячим паром, царь мигом соскочил на пол.

—  Ну, быть тебе царицей, — сказал он. — А с супом давай обождем до нашей золотой свадьбы. Вот обрадуются бедняки в моем царстве! Но ничего, пусть пока ждут да облизываются, хватит им времени на это.

Сыграли свадьбу, да только многие мыши по дороге домой ворча­ли:

—   Да разве же это суп из колбасной палочки? Это скорее суп из мышиного хвоста!

Они находили, что кое-какие подробности из рассказанного тремя мышами были переданы в общем неплохо, но, пожалуй, все нужно было рассказать совсем иначе. Мы бы-де рассказали бы это так то вот и этак.

Впрочем, эта критика, а ведь критик всегда задним умом крепок.

Эта история облетела весь мир, и мнения о ней разделились; но сама она от этого ничуть не изменилась. Верна она во всех подробно­стях от начала и до конца, включая и колбасную палочку. Вот только благодарности за сказку лучше не жди, все равно не дождаться!

---

* Кок — корабельный повар.

Библиотека зарубежных сказок в 9 т. Т. 1: Для детей: Пер. с дат./ Ханс Кристиан Андерсен; Сост. Г. Н. Василевич; Худож. М. Василец. — Мн.: Мал. пред. "Фридригер", 1993. — 304 с.: ил.