Кум

Было у одного бедняка столько детей, что наприглашал он уже в кумовья весь свет, и когда у него родился еще один ребенок, то не осталось никого, кого бы он мог в кумовья пригласить. И не знал он, как ему теперь быть, — лег с горя и уснул. И приснилось ему, будто должен он стать у ворот и позвать в кумовья первого встречного.

Проснулся он и решил сделать, как было во сне указано. Вышел за ворота и позвал первого встречного в кумовья. И подарил ему этот первый встречный бутылочку с водой и сказал:

— Это вода волшебная, ею ты можешь лечить больных, только смотри, где смерть стоит: если стоит она у изголовья, дай больному этой воды, и он выздоровеет; а если стоит смерть у его ног, то все старанья твои будут напрасны, все равно он помрет.

И мог с той поры бедняк всякий раз определить, можно ли спасти больного, или нет, и стал своим искусством он знаменит и зарабатывал немало денег.

Позвали его раз к ребенку короля. Входит бедняк и видит — стоит смерть у изголовья, и вылечил он ребенка водой. Случилось то же самое и во второй раз, а на третий раз стояла смерть у ног, и должен был ребенок помереть.

Вот захотелось бедняку побывать в гостях у своего кума и рассказать ему, как идет у него дело с волшебной водой. Входит он в дом, а там странные дела в хозяйстве. На первом этаже ссорятся между собой заступ и метла и лупят друг друга. Он спрашивает у них:

— А где живет господин кум?

Метла отвечает:

— Этажом выше.

Подымается он на второй этаж, видит — лежит там множество мертвых пальцев. Спрашивает он:

— Здесь ли живет господин кум?

А один из пальцев указывает:

— Этажом повыше.

И лежит на третьем этаже куча мертвых голов, и указывают они ему опять этажом выше. На четвертом этаже видит он — стоят на плите рыбы, шипят на сковородке и сами жарятся. И они ответили то же самое:

— Этажом выше.

Поднялся он на пятый этаж, подошел к комнате, заглянул сквозь замочную скважину и увидел своего кума, а на голове у него два длинных рога. Открыл бедняк дверь, вошел, а кум лег поскорей в постель и одеялом укрылся. Вот бедняк и говорит:

— Куманек, что это у вас такой странный беспорядок в доме? Всхожу я на первый этаж — заступ с метлой спорят и дерутся между собой вовсю.

— Какой вы, однако, простак, — сказал кум, — да ведь это ж были работник с работницей, они беседовали между собой.

— А на втором этаже, я видел, мертвые пальцы лежали.

— Э, какой же вы глупый! Да ведь это были корни ужовника.

— На третьем этаже, я видел, мертвые головы лежали.

— Дурень же вы, однако, да ведь это были кочаны капусты.

— Видел я на четвертом этаже рыб на сковороде, они шипели и сами жарились.

Только он это вымолвил, как явились рыбы, они сами себя несли.

— А когда взошел я на пятый этаж да глянул в замочную скважину, увидел я вас, куманек, и были на вас длинные-предлинные рога.

— Э, уж это неправда.

Испугался бедняк и давай оттуда бежать, а не то, почем знать, что господин куманек бы с ним сделал.

Ленивый Гейнц

Был Гейнц лентяй, и хотя вся его работа состояла в том, чтоб гонять свою козу на пастбище, но все-таки, возвращаясь под вечер домой, он тяжело вздыхал после дневного труда.

— Это, по правде сказать, тяжелое бремя, — говорил он, — и утомительное занятие — из года в год до самой поздней осени гонять козу на поле. Если б по крайней мере можно было при этом полежать да поспать! Но где там! Надо поглядывать, чтоб коза не попортила молодых деревьев, чтоб не забралась через изгородь в сад или вовсе не убежала. Как тут можно быть спокойным и радоваться жизни?

Он уселся, собрался с мыслями и начал раздумывать, как бы ему освободиться от подобной обузы. Его размышления долго ни к чему не приводили, но вдруг он будто прозрел.

— Я знаю, что делать! — воскликнул он. — Женюсь-ка я на толстой Трине, — у той тоже есть коза, она сможет гонять на пастбище мою козу вместе со своей, и уж тогда не надо мне будет больше мучиться.

Вот Гейнц поднялся, потянулся, чтоб привести в движение свое утомленное тело, перешел наискосок дорогу — и идти-то дальше было не надо, тут ведь и жили родители толстой Трины, — и вот начал он свататься за их трудолюбивую и добродетельную дочку. Родители не стали раздумывать. «Ровня с ровней сходится», — подумали и согласились. Вот сделалась толстая Трина женой Гейнца и стала гонять на пастбище обеих коз. Наступили для Гейнца веселые дни, не надо было ему теперь отдыхать от какой бы то ни было работы, разве что только от своей собственной лени. Бывало, иной раз выходил он вместе с женой на поле и говорил: «Вот как пройдешься, только тогда и становится для меня покой еще слаще».

Но и толстая Трина была не менее его ленива.

— Милый Гейнц, — сказала она однажды, — зачем нам без всякой на то нужды делать жизнь себе горестной и портить себе лучшие молодые годы? Не лучше ли будет отдать нам наших коз, которые каждое утро своим блеяньем мешают нам спать, нашему соседу, а он даст нам за них улей с пчелами. Поставим мы улей на солнце за домом и не надо нам будет об улье заботиться. Пчел ведь пасти не надо, на поле их не гоняют: они вылетают и сами находят дорогу домой и мед собирают, при этом нам не надо будет ни о чем заботиться.

— Ты рассуждаешь, как умная хозяйка, — ответил Гейнц, — давай выполним твое предложение немедля; кроме того, мед вкусней да и питательней козьего молока и его можно дольше хранить.

Сосед дал охотно за двух коз пчелиный улей. Пчелы вылетали и влетали неустанно с раннего утра до позднего вечера и наполнили улей прекраснейшим медом, и вот осенью Гейнц мог собрать целый кувшин меду.

Они поставили этот кувшин на полку, что была прибита на стене в их спальне, а так как они опасались, что кувшин могут украсть или что в него заберутся мыши, то принесла Трина толстую ореховую палку и положила ее у кровати, чтоб не надо было понапрасну вставать, а можно было бы достать ее рукой и прогнать, в случае чего, непрошеных гостей, не подымаясь с кровати.

Ленивый Гейнц неохотно покидал постель раньше полудня: «Кто рано встает, — говорил он, — тот свое добро не бережет».

Однажды утром, когда уже совсем рассвело, он лежал еще на перине, отдыхая от долгого сна, и сказал своей жене:

— Женщины, они любят сладкое. Ты вот лакомишься медом, а было б куда лучше купить за него гуся с молодым гусеночком.

— Но уж никак не раньше, чем родится у нас ребенок, который их мог бы пасти, — ответила Трина. — Зачем мне мучиться с молодыми гусями и попусту тратить на это силы?

— А ты думаешь, что мальчик будет пасти гусей? В нынешнее время дети совсем не слушаются, они делают что хотят, почитают себя умнее родителей, — вот так же, как тот работник, который должен был искать корову, а вместо того гонялся за тремя черными дроздами.

— О, — ответила Трина, — если мальчик не будет меня слушаться, я возьму палку и отчешу ему спину, и уж как следует, без счету. Смотри, Гейнц, — крикнула она и в увлечении схватила палку, которой она собиралась мышей гонять, — смотри, вот как я его отколочу!

Она замахнулась палкой, но, по несчастью, угодила прямо в кувшин с медом, что стоял над кроватью. Стукнулся кувшин об стену, и посыпались на пол черепки, и прекрасный мед разлился по полу.

— Ну вот, и лежит теперь гусь с молодым гусеночком, — сказал Гейнц, — незачем нам его и пасти. Но счастье еще, что не упал кувшин на голову, у нас есть все основанья быть своей судьбой довольными.

А так как он заметил в черепке еще немного меду, то достал его рукой и считал при этом себя совершенно довольным.

— Жена, давай-ка полакомимся с тобою остаточком, а потом, после пережитого нами испуга, маленько отдохнем. Ну, что с того, что мы встанем немного позже, чем всегда, день-то ведь какой длинный!

— Да, — ответила Трина, — мы-то уж всегда успеем. Знаешь, пригласили однажды на свадьбу улитку, собралась она в путь-дорогу, а попала как раз на крестины. Натолкнулась она перед домом на забор и сказала: «Спешить-то никак не годится».

Луна

Давным-давно тому назад была такая земля, где ночь всегда была темной и небо было точно черным покровом укрыто, — а все оттого, что там никогда не всходила луна и не сияла в темноте ни одна звезда. В начале сотворения мира достаточно было и одного ночника. И вот отправились однажды из той стороны четверо парней странствовать. Пришли они в другое государство, а там вечером, только солнце скроется за горами, всходит на дубе светящийся круг и льет повсюду свой мягкий свет. И при свете том можно все хорошо видеть и различать, хотя свет и не такой яркий, как у солнца.

Остановились странники и спрашивают у проезжего крестьянина, что это за свет.

— Да это луна! — ответил он им. — Наш сельский староста купил ее за три талера и привязал к дубу. Надо в нее каждый день подливать масла и держать ее в чистоте и порядке, чтоб она всегда светила ярко. За это получает он с нас каждую неделю по талеру.

Поехал крестьянин дальше, а один из парней и говорит:

— Эту масляную лампу мы могли бы пустить в дело: ведь дома у нас есть дуб, такой же большой, как и этот, и мы могли бы ее повесить на нем. Вот была бы радость, если бы нам не приходилось бродить в потемках!

— Знаете что? — сказал второй. — Давайте-ка достанем повозку и лошадей и увезем отсюда луну. А они тут купят себе другую.

— Я умею хорошо лазить, — сказал третий,— я уж ее достану!

Четвертый привел повозку и лошадей, а третий взобрался на дерево, проделал в луне дырку, просунул в нее веревку и спустил ее вниз. Когда сияющий шар лежал уже на повозке, они накрыли его рядном, чтоб никто не заметил покражи. Они благополучно привезли луну к себе на родину и повесили на высоком дубу. Старые и малые — все радовались, когда новая лампа стала освещать кругом все поля и светила в горницы. Вышли карлики из горных пещер, а маленькие домовые в своих красных кафтанчиках стали вести на лугах хоровод.

Четверо парней заботились о том, чтоб было в луне масла достаточно, поправляли фитиль и получали за это каждую неделю талер.

Но вот, наконец, сделались они уже дряхлыми стариками, и когда один из них заболел и увидел, что смерть уже близка, он распорядился, чтобы четвертую часть луны, как принадлежащую ему собственность, положили с ним вместе в гроб. Когда он помер, сельский староста взобрался на дерево и отрезал садовыми ножницами четверть луны и положил ее в гроб. И стало лунного света меньше, но это было еле заметно. Когда умер второй, положили ему в гроб вторую четверть, и света стало еще меньше. Но еще слабее он стал после смерти третьего, который взял тоже свою часть, а умер четвертый — и наступила опять прежняя темень. Выйдут люди вечером без фонаря и натыкаются друг на друга лбами.

Когда части луны в преисподней опять соединились, то там, где прежде была всегда темнота, стало светлей, и мертвые зашевелились и очнулись от сна. Они удивились, что могут снова видеть; лунного света было для них достаточно, ведь глаза у них ослабели, и они не могли переносить яркого солнца. Они поднялись, повеселели и стали опять жить по-прежнему. Одни из них начали играть и плясать, а другие бросились по харчевням, стали требовать себе вина и напились допьяна; начали меж собой ссориться и браниться и пустили в ход свои дубинки, и все передрались. Шум становился все сильней и сильней и дошел, наконец, до самого неба.

Святой Петр, стоявший на страже у небесных врат, подумал, что преисподняя подняла восстание, и он призвал тогда небесные силы, которые должны были прогнать злого врага, в случае если он напал бы на обиталище праведников. Но враг не явился, и сел тогда святой Петр на своего коня и направился через небесные врата в преисподнюю. Там успокоил он мертвецов, велел им лечь снова в свои гробы и взял с собой луну и повесил ее высоко-высоко на небе.

Ловкий вор

Сидел раз старик со своей старухой у бедной избушки, и захотелось им немного отдохнуть от работы. Вдруг подъезжает пышная, запряженная четверкой вороных карета, и выходит из кареты богато одетый господин. Крестьянин поднялся, подошел к господину и спрашивает: что, мол, будет ему угодно и чем он мог бы ему услужить. Незнакомец подал старику руку и говорит:

— Хотелось бы мне только всего — отведать разок деревенской пищи. Наварите мне картошки, как вы ее обычно приготовляете, а я сяду с вами за стол и с удовольствием поем.

Улыбнулся крестьянин и говорит:

— Вы, пожалуй, граф или князь, или даже сам герцог. У знатных людей иной раз является такая охота; ваше желанье будет исполнено.

Хозяйка пошла на кухню, начала мыть и чистить картофель, собираясь приготовить клецки, какие обычно едят крестьяне. В то время когда она занималась на кухне хозяйством, крестьянин говорит незнакомцу:

— Пока что пойдемте ко мне в сад, мне надо там кой-какую работу закончить.

А были в саду накопаны ямы, и собирался старик сажать деревья.

— Что, разве у вас нет детей, — спросил незнакомец, — которые бы помогли в работе?

— Нету, — ответил крестьянин. — Был, правда, у меня сын, — добавил он, — но много лет тому назад как ушел он странствовать по свету. Парень он был разбитной, умный и расторопный, но учиться ничему не хотел и занимался всякими дурными делами; в конце концов он от меня убежал, и с той поры я о нем ничего не знаю.

Взял старик деревцо, посадил его в яму, а рядом вбил колышек; засыпал яму землей, утоптал ее, подвязал ствол деревца внизу, посередине и сверху соломенным жгутом к колышку.

— А скажите, пожалуйста, — спросил господин, — почему вы не подвязываете к колышку и кривого, суковатого дерева, что пригнулось почти до самой земли, чтоб выросло оно ровное?

Улыбнулся старик и говорит:

— Судя по вашему разговору, я вижу, ваша милость, что вы садоводством не занимались. Это ведь дерево старое, все покореженное — его никак уж не выпрямишь; деревья надо растить смолоду.

— Это как и с вашим сыном случилось, — учили бы его с малых лет, и не убежал бы он от вас; а теперь он уже огрубел; и тоже покорежился.

— Что правда то правда, — ответил старик. — Много лет прошло с той поры, как он ушел от меня: может, он и изменился.

— А вы бы узнали его, если б он к вам явился? — спросил незнакомец.

— В лицо трудно было б узнать, — ответил крестьянин, — но есть у него примета, родинка на плече, она похожа на боб.

Только он это сказал, как снял незнакомец камзол, открыл плечо и показал крестьянину родинку.

— Боже ты мой! — воскликнул старик. — Как же это так, что ты, мой сын, да таким знатным господином сделался и живешь в богатстве и роскоши? Каким путем ты этого добился?

— Эх, отец, — ответил сын, — молодое-то дерево к колышку не было привязано, и выросло оно кривое; теперь-то уж оно и вовсе состарилось, сейчас уж его не выпрямишь! Как я всего этого добился? Я сделался вором. Но вы не пугайтесь; я воровских дел мастер. Не существует для меня ни замков, ни запоров: что мне понравится, то и мое. Вы не думайте, что я — ворую как простой какой-нибудь вор; я беру только то, что у богачей лишнее. Бедных людей я не трогаю: я им даю, а у них ничего не забираю. Также я не беру и того, что мог бы взять без всякого труда, без хитрости и ловкости.

— Ох, сын мой, — сказал отец, — мне все-таки дело это не нравится: вор, как ни говори, вором и останется; скажу я тебе, это добром не кончится.

Повел он его к матери; и как услыхала она, что это ее сын родной, на радостях расплакалась, а как сказал он ей, что он воровских дел мастер, — потекли у нее слезы по лицу ручьями.

— Хотя он и вором сделался, а все ж таки мне он сын, и вот довелось мне увидеть его еще раз своими глазами.

Сели они за стол, и он отведал снова вместе со своими родными простой пищи. И сказал отец:

— Если наш граф, что в том замке живет, доведается, кто ты такой и чем занимаешься, он не станет тебя на руках носить и баюкать не будет, как было это, когда он держал тебя над купелью, а велит тебя повесить, чтоб качался ты на веревке.

— Вы, батюшка, об этом не беспокойтесь, он мне ничего не сделает, — я своему ремеслу хорошо обучен. Я вот сам к нему нынче наведаюсь.

Когда стало уже смеркаться, уселся воровских дел мастер в свою карету и поехал в замок. Граф, посчитав его за важного господина, принял его любезно. Но когда незнакомец признался, кто он такой, граф побледнел и некоторое время молчал. Затем он сказал:

— Ты мой крестник, а потому я считаю нужным оказать тебе милость и поступить с тобой снисходительно. А так как ты хвалишься, что ты воровских дел мастер, то мне хотелось бы твое мастерство испытать. Но если ты испытанья не выдержишь, тебе придется праздновать свадьбу с дочкой канатных дел мастера, и будет тебе музыкой карканье воронов.

— Господин граф, — ответил ловкий вор, — вы придумайте три самых трудных задачи, и если я их не выполню, поступайте со мной, как вам будет угодно.

Граф немного пораздумал, а потом говорит:

— Хорошо! Во-первых, ты должен украсть из конюшни моего любимого коня; во-вторых, ты должен, когда мы с женою уснем, вытащить из-под нас простыню, да так, чтоб мы этого не заметили, кроме того, снять у моей жены с пальца обручальное кольцо; и третье и последнее — ты должен похитить мне из церкви пастора и причетника. Запомни все это хорошенько, ведь дело твоей жизни касается.

Отправился воровских дел мастер в ближайший город, купил себе там у одной старухи-крестьянки платье и надел его на себя. Потом он выкрасил себе лицо в смуглый цвет и расписал на нем морщины так, что никто не мог бы его узнать. Наконец он налил небольшой бочонок старого венгерского вина и подсыпал в него сонного зелья. Положил он тот бочонок в корзину, взвалил ее на спину и направился степенным шагом, покачиваясь, к графскому замку.

Пока он дошел, стало уже совсем темно: он уселся во дворе на камень, начал покашливать, как больная грудью старуха, и потирать руки, будто ему холодно. А лежали у ворот конюшни, возле костра, солдаты; один из них заметил женщину и крикнул ей:

— Бабушка, подходи-ка поближе да погрейся возле нас. Ведь ночевать-то тебе здесь негде; ты знаешь, куда попала?

Заковыляла старуха, подошла к ним, попросила снять у нее со спины корзину и подсела возле солдат у костра.

— Что это у тебя в бочонке, старая ты развалина? — спросил один из них.

— Глоток доброго вина, — ответила старуха, — я живу тем, что торгую, а за деньги да ласковое слово налью вам охотно стаканчик.

— Ну-ка давай, — сказал солдат и, отведав вина, заметил: — Что ж, вино хорошее, я охотно выпью еще стакан, — и он велел нацедить себе еще, остальные тоже последовали его примеру.

— Эй, друзья! — крикнул один из них, обращаясь к тем, кто сидел в конюшне. — Тут вот пришла старушка, есть у нее вино, оно такое же старое, как и она сама. Хлебните и вы маленько, оно согреет вам желудок куда получше, чем наш костер.

Внесла старуха свой бочонок в конюшню. В это время один из конюхов сидел на оседланном любимом графском коне, другой держал в руках уздечку, а третий ухватился за хвост. Старуха нацеживала им вина, сколько требовали, пока весь запас не вышел. И вот выпала вскоре у одного из рук уздечка, он опустился на землю и начал храпеть; другой выпустил из рук конский хвост, уселся на земле и захрапел еще погромче. А тот, кто сидел в седле, хоть и остался на нем, но свесил голову на шею лошади, уснул и дышал ртом, словно кузнечный мех. Солдаты во дворе давно уже уснули, они лежали на земле вповалку, недвижно, будто каменные. Как увидел ловкий вор, что ему все удалось, сунул в руки одному вместо уздечки веревку, а тому, кто держал хвост, — соломенную метелку; но что было делать с тем, кто сидел на спине у коня? Сбрасывать его вниз ему не хотелось, — он мог бы проснуться и поднять крик. Но он знал, что придумать, расстегнул подпругу, подвязал покрепче к седлу две веревки, что висели на стенных кольцах, и поднял спящего всадника вместе с седлом вверх, затем обкрутил веревки вокруг столбов и крепко-накрепко их завязал. Потом он отвязал коня с цепи; но если бы он поскакал по вымощенному камнем двору, то в замке услыхали бы шум. Поэтому он сначала обернул копыта старым тряпьем, затем осторожно вывел коня и ускакал.

Когда уже рассвело, воровских дел мастер мчался во весь опор к замку. Граф только что поднялся с постели и выглянул в окно.

— Доброе утро, господин граф! — крикнул он ему. — Вот и конь, которого мне удалось удачно вывести из конюшни. Вы поглядите, как преспокойно ваши солдаты лежат и спят, а если вам будет угодно зайти на конюшню, вы увидите, как удобно расположились ваши сторожа.

Графу ничего не оставалось больше, как рассмеяться, и он сказал:

— Один раз тебе удалось, но в другой раз так удачно тебе не сойдет. Я тебя предупреждаю, что если ты мне попадешься, я поступлю с тобой, как с вором.

Вечером, когда графиня отправилась спать, она крепко зажала руку с обручальным кольцом, и граф сказал:

— Все двери заперты и закрыты на засов, я буду подстерегать вора, а если станет он лезть в окно, я его пристрелю.

Но ловкий вор направился в сумерках на поле, к виселице, срезал там бедного грешника с веревки, на которой тот висел и потащил его на спине в замок. Потом он подставил лестницу к спальне, взвалил его себе на плечи и начал взбираться наверх. Когда он поднялся настолько высоко, что в окне показалась голова мертвеца, граф, лежавший в постели и не спавший, выхватил пистолет и нацелился в него, но ловкий вор сбросил тотчас бедного грешника на пол, а сам быстро спрыгнул с лестницы на землю и спрятался за углом. Ночь была такая лунная, что ловкий вор мог ясно разглядеть, как граф вылез из окна на лестницу, спустился вниз и отнес мертвеца в сад. Он начал там копать яму, чтобы положить в нее мертвеца. «Теперь, — подумал вор, — настал самый удобный момент», — он быстро выбрался из закоулка и взобрался по лестнице наверх, прямо в спальню графини.

— Дорогая жена, — начал он, подражая голосу графа, — вор уже мертв, но все же он мне доводится крестником; он был скорее плутом, чем злодеем; мне не хотелось бы его выставлять на всеобщий позор, да и жалко мне бедных родителей. Я сам похороню его в саду, пока не начнет светать, чтоб не стало обо всем известно людям. Дай мне простыню, я заверну в нее труп и зарою его, как собаку.

Графиня подала ему простыню.

— Знаешь что, — продолжал вор, — мне хочется проявить великодушие: дай мне и кольцо, ведь несчастный жизнью своей рисковал, уж пусть он возьмет его с собой в могилу.

Не хотелось ей графу перечить, и хотя неохотно, но она сняла все же с пальца кольцо и подала ему. Вор быстро выбрался с этими двумя вещами и счастливо вернулся домой, прежде чем граф в саду покончил со своей работой могильщика.

Каково же было изумление графа, когда на другое утро явился воровских дел мастер и принес ему простыню и кольцо.

— Да неужто ты колдовать умеешь? — сказал он ему. — Кто это тебя вытащил из могилы, куда я тебя сам положил, и кто тебя воскресил?

— Да вы меня вовсе и не хоронили, — сказал вор. — Вы закопали несчастного грешника с виселицы. — И он рассказал подробно, как все это случилось. И должен был граф признать, что вор он ловкий и хитрый.

— Но это еще не всё, — добавил граф. — Тебе предстоит выполнить и третью задачу, если ты с нею не справишься, то все это тебе мало поможет.

Усмехнулся мастер, ничего не ответил.

Вот наступила ночь, подошел он к деревенской церкви, с длинным мешком за спиной, с узелком под мышкой и фонарем в руке. Были у него в мешке раки, а в узелке небольшие восковые свечи. Он уселся на кладбище, достал из мешка рака и прилепил у него на спине восковую свечечку; потом он зажег ее, выпустил рака на землю, чтобы тот полз. Достал он из мешка второго рака, сделал то же самое, и так продолжал, пока не вынул из мешка и последнего рака.

Потом надел он на себя черную одежду, похожую на монашескую сутану, и приклеил себе к подбородку седую бороду. Когда его теперь никак нельзя было бы узнать, он взял пустой мешок, направился в церковь и взошел на кафедру. Часы на колокольне в это время пробили как раз полночь; когда отзвучал последний удар, вор громким голосом возвестил:

— Слушайте, грешные люди, настал конец света, близится день Страшного суда. Слушайте и внимайте. Кто хочет вместе со мной попасть на небо, пусть тот залезет в этот мешок. Я — Петр, стоящий на страже у небесных врат. Глядите, вон там на кладбище бродят покойники и собирают свои кости. Подходите сюда, подходите, забирайтесь в мешок, близится конец света!

Этот возглас разнесся по всей деревне. Пастор и причетник, которые жили неподалеку от церкви, первые его услыхали, а увидев свечи, блуждающие по кладбищу, решили, что случилось нечто необычайное, и зашли в церковь. Они послушали немного проповедь, потом причетник толкнул пастора и говорит:

— Было б неплохо воспользоваться случаем и попасть нам вместе до наступления Страшного суда столь легко на небо.

— И правда, — ответил пастор, — это и я тоже подумал; если угодно, давайте вместе отправимся в путь-дорогу.

— Да, — ответил причетник, — но вам-то, господин пастор, первому надлежит входить, а я уж следом за вами.

Вот двинулся поп вперед и взошел на кафедру, где воровских дел мастер раскрыл свой мешок. Забрался пастор первым, а следом за ним — причетник. Завязал тут вмиг ловкий вор крепко-накрепко свой мешок, схватил его за конец и потащил вниз по лесенке с церковной кафедры; и когда головы двух дураков бились о ступеньки, он провозгласил: «Сейчас мы уже переходим через горы». Потом потащил он их таким же образом по деревне, и когда им приходилось волочиться по лужам, он говорил: «А теперь мы проходим сквозь сырые облака», а когда втаскивал он их по замковой лестнице, он приговаривал: «А сейчас подымаемся мы по небесной лестнице и скоро будем в преддверии рая».

Наконец взобрались они наверх; засунул вор мешок на голубятню, а когда голуби замахали крыльями, он сказал: «Слышите, как радуются ангелы и крыльями машут?» Потом он задвинул засов и ушел.

На другое утро он направился к графу и сказал ему, что выполнил и третью задачу, утащил из церкви пастора и причетника.

— Куда же ты их бросил? — спросил граф.

— Они лежат завязанные в мешке на самом верху голубятни и воображают, что попали на небо.

Поднялся граф сам наверх и убедился, что тот сказал правду. Освободил он пастора и причетника из их темницы и говорит:

— Ты из воров вор и дело свое выиграл. На этот раз ты можешь уходить подобру-поздорову, но из моих владений убирайся, а если опять появишься тут, то получишь свое повышенье на виселице.

Попрощался ловкий вор со своим отцом-матерью и ушел снова бродить по свету. С той поры никто о нем больше и не слышал.

Лиса и лошадь

Была у одного крестьянина верная лошадь, она состарилась и работать уже совсем не могла, вот и бросил хозяин ее кормить и говорит:

— К работе ты, конечно, больше негодна, но я к тебе отношусь хорошо; если покажешь себя настолько сильной, что сможешь принести мне льва, то я оставлю тебя жить у себя, а теперь убирайся прочь из моего стойла, — и он прогнал ее далеко-далеко в поле.

Запечалилась лошадь и пошла в лес, чтоб найти себе там хоть какое-нибудь пристанище от непогоды. Повстречалась ей лиса и говорит:

— Ты чего голову повесила и бродишь тут одна?

— Ах, — говорит лошадь, — скупость и верность никогда не живут вместе! Мой хозяин позабыл про мою верную службу, которую я несла ему долгие годы, а так как пахать я больше не в силах, он не хочет меня больше кормить и прогнал меня прочь.

— И нету у тебя никаких надежд?

— Плохи мои надежды! Он сказал, что ежели я настолько сильна, что смогу принести ему льва, он оставит меня у себя, но ему-то ведь хорошо известно, что этого сделать я не в силах.

Говорит лиса:

— А я тебе помогу, ты только ложись да протянись, и не двигайся, будто мертвая.

Лошадь так и сделала, как сказала ей лиса. Направилась лиса ко льву, — была у него поблизости пещера, — и говорит:

— Лежит вон там мертвая лошадь: пойдем вместе со мной, и ты сытно пообедаешь.

Отправился лев вместе с ней, они подошли к лошади, а лиса ему и говорит:

— Тут тебе будет все-таки не так удобно. Знаешь что, привяжу-ка я ее к тебе за хвост, и ты сможешь притащить ее в свою пещеру и там преспокойно съесть.

Этот совет льву понравился, он стал задом, чтоб лиса могла привязать к нему лошадь, и стоял не шевелясь. А лиса связала ему лошадиным хвостом ноги, да так крепко узлы поскручивала, что никакая сила не могла бы их разорвать. Только кончила она свою работу, похлопала по спине лошадь и говорит:

— Ну, тащись, сивка, тащись!

Вскочила лошадь на ноги и потащила за собой льва. Заревел лев, да так, что птицы по всему лесу от страха повзлетали; а лошадь хоть бы что: тот ревет, а она идет себе и тащит льва через поле к дверям своего хозяина. Увидал это хозяин и говорит лошади:

— Теперь ты можешь у меня оставаться, и будет тебе хорошо. — И кормил ее всегда досыта, пока она не околела.