Жили-поживали царь с царицей. И все бы хо­рошо, да детей у них не было. А  уж так ребе­ночка хочется...

— Да хоть бы найти где, — говорит однажды царица.

Только вышла на крыльцо, глядь, мальчик лежит. Обрадовалась, принесла домой. А как назвать ре­бенка?

— Коль ты нашла его, — говорит царь, — так и назо­вем — Бабин Сын.

Любознательным рос сынок: все газеты и журналы, ка­кие нашлись в царстве, прочел, до иностранных добрался. Вычитал он однажды, что есть-де на свете гусли-самогуды. И захотелось ему эти гусли у себя иметь. Вот и говорит он отцу:

— Собирай меня в дорогу — поеду за гуслями-самогу­дами. Купи коня да палицу покрепче прикажи выковать.

— Не езди, — советует отец. — Пропадешь. Уж сколько добрых молодцев за этими гуслями уехало, да никто еще не возвращался.

— Все равно поеду.

Делать нечего. Купил отец коня на базаре, приобрел двадцатипятипудовую палицу.

— Ладно ли? —спрашивает.

—  Сейчас проверим.

Нажал сын пальцем на спину коню, конь и присел.

— Не годится. Покупай другого.

Купил царь другого коня. Сел Бабин Сын на него, сда­вил коленями — конь зашатался.

— И этот не годится.

Нашли, наконец, подходящего коня. Сел Бабин Сын на него, взял палицу, взял в сотоварищи двух солдат и по­ехал в путь-дорогу.

Долго ли, коротко ли ехали путники, только выезжают на большой заливной луг. Смотрят — мост стоит через реч­ку, широкий, крепкий, хоть езжай на двух шестерках ло­шадей враз. Подивились, поехали дальше. И версты не отъехали, как увидели красивый дом. Зашли. Хозяев нет, а тепло в нем, печь протоплена, кушанья разные приготовлены, в шкафу вина стоят заморские. Вот Бабин Сын и говорит:

— Поживем здесь. Попьем, поедим, хозяев дождемся. Коль добрые хозяева — за еду и питье сполна распла­тимся.

Попили, поели, а тут и вечер наступил. Тревожно стало, вдруг хозяева ночью вернутся. Решили выставить на мосту караул. Ушел караульный, а Бабину Сыну не спится. При­хватил он палицу и отправился на мост. Видит, спит ка­раульный в кустах. Только не стал он его будить, а лег поперек моста, палицу под голову положил. В полночь слышит шум, гром: кто-то едет на тройке. Не доезжая де­вяти сажен пали лошади на колени, а седок и спрашивает их:

— Что с вами, лошадки? Вокруг света обежали — ни разу не споткнулись, а у самого дома пали на колени.

— Не проехать нам. Поперек моста человек лежит, — отвечают лошади.

— Уж не Бабин ли Сын к нам пожаловал? Вставай, Бабин Сын. С миром ли, с войной ли пожаловал?

— Со всякой нечистью не мирюсь, — отвечает Бабин Сын. — Будем биться.

Съехались-схватились. Ударил Бабин Сын полуночного гостя палицей, тот и рассыпался. Спихнул он останки в во­ду да спать пошел.

Утром спрашивает караульного:

— Тихо ли было на мосту, спокойно ли?

— Тихо-спокойно, — отвечает солдат. — Всю ночь у пе­рил просидел, глаз не смыкал: ни птицу летучую не уви­дел, ни зверя рыскучего не заметил.

Вечером посылает Бабин Сын другого товарища сторо­жить мост, а сам идет следом. Залез тот под мост и ну храпака задавать. А Бабин Сын опять лег поперек настила. И опять в полночь кто-то едет. Не доезжая шести сажен, шестерка лошадей встала как вкопанная.

— Что вы, лошадушки? — спрашивает седок. — До до­му всего ничего осталось, а вы спотыкаетесь?

— Не проехать нам, поперек моста человек лежит.

— Неужели Бабин Сын нас встречает?

— Он самый, — отвечает ему Бабин Сын. — Жду не дождусь, когда нечистую голову снесу.

Съехались противники. Ударил Бабин Сын палицей, упал ночной гость. Ударил второй раз — тот и рассыпался. Спихнул он останки в воду, а сам спать пошел.

Утром спрашивает товарища:

— Что видел-слышал?

— Ничего не видел и не слышал. Всю ночь сидел глаз не смыкая...

Не стал ругать их Бабин Сын, а вечером наказал стро­го-настрого:

— Коли те две ночи проспали, так уж эту не спите. Сидите за столом. Я расстелю платочек и наполню стакан водой. Предстоит мне жестокая битва. Коль вода в ста­кане убывать будет, а платок чернеть начнет, значит, худо мне. Доливайте воду в стакан, стряхивайте черноту с платочка — этим мне поможете. А уж коль я погибну, то за вашу жизнь и мухи дохлой не дам убьет вас нечистый.

Вот лег он поперек моста, караулит. В полночь под­летела девятка лошадей, в трех саженях от моста встали лошади. Возница и спрашивает:

— Что с вами, лошадушки? Весь белый свет облетели, а мостик одолеть не можете...

— Не проехать нам, поперек моста человек лежит.

— Так это Бабин Сын меня встречает? Ну так вста­вай, выходи. Коль с миром пришел — помиримся, коль с войной — драться будем.

— Никогда не мирился с нечистыми, — отвечает Ба­бин Сын. — Я с войной пришел!

Сошлись-встретились. Да силы равными оказались, ни­кто верх взять не может. Наконец изловчился ночной гость, подмял Бабина Сына. Тот и просит его:

— Когда государства воюют, и то перемирия делают. Давай отдохнем, а отдохнувши, начнем снова?

— Нет, — отвечает нечистый. — Не отпущу. Убью тебя.

— Так дай хоть сходить с товарищами проститься.

— Нет, не дам. Прощайся отсюда.

Снял Бабин Сын сапог с левой ноги и бросил в сторону дома. Влетел сапог прямо в окно спальни, разбудил спав­ших товарищей. Глянули те, а носовой платок уже почернел с краю, и воды в стакане осталось чуть на донышке. Долили они воды, встряхнули платок, расправили на нем складочки. Тут отбросил Бабин Сын нечистого, ударил его со всей силы палицей и убил. Тело в воду спихнул, лоша­дей отослал туда, откуда пришли они, а сам домой напра­вился. Идет и думает: «А что нас на дальнейшем пути, ждет? Пойду вперед, проверю».

Прошел с версту, смотрит, стоит такой же дом. Но не зашел Бабин Сын в него, а встал под окнами и слушает. И услышал разговор четырех женщин. Одна из них, млад­шая видимо, и говорит:

— Вот, мамаша, убил Бабин Сын наших братьев, но и ему худо будет. Пойдет он дальше за гуслями-самогудами, а я на его пути вымечу из своего живота песчаную пусты­ню на сто верст длиной, за ней сделаю лужок, а на. нем ручеек. Остановятся они там, я их и съем.

Другая, средняя дочь, говорит:

— Если это не удастся, я вымечу из чрева песок на двести верст, а в конце пустыни поставлю чайную. Оста­новится там Бабин Сын — я его и съем.

А тут и старшая голос подает:

— Я вымечу пустыню в триста верст. В конце ее по­ставлю чайную и пивную. Там и придет конец Бабину Сыну.

Старуха добавляет:

— Если же вы, дочки, не сможете погубить его, так уж я догоню и проглочу Бабина Сына.

Под утро вернулся Бабин Сын к товарищам и говорит им:

— Пора в путь трогаться.

Проехали путники немного — перед ними песчаная пустыня в сто верст длиной раскинулась. Жара, пить хочет­ся, лошади в песок по колено вязнут — еле одолели пусты­ню. А там увидели чудесный свежий лужок с ручейком, бросились кинему. Но Бабин Сын запретил им прибли­жаться, взял саблю — и давай рубить луг и ручей крест- накрест. Убил младшую дочь.

А дальше опять песок — уже в двести верст. Одолели путники пустыню, к чайной подъезжают. Тут Бабин Сын вновь выхватил саблю и принялся рубить чайную. Убил и среднюю дочь.

В триста верст песок лежит на пути. Но и его одолели путники. Вышли к чайной и пивной. Да Бабин Сын опять не позволил своим товарищам заходить туда. Убил он и старшую дочь. Убил и говорит:

— А теперь, друзья, поскакали быстрее, не то погибнем здесь.

Погнали они коней, а сзади уже голос слышится:

— Стой, Бабин Сын! Все равно догоню и съем.

Как ни погоняли они коней, а настигла их старуха. Вот уже одного схватила, пока ела его да водой запивала, двое других дальше ускакали. Второго схватила и съела. Бабина Сына черед подходит.

— Погоди, — кричит старуха. — Дай напьюсь, тогда мигом нагоню и проглочу.

— Гонит Бабин Сын коня, уже и деревня какая-то видна, а на конце ее кузница, вся из чугуна отлитая. Только-толь­ко захлопнул Бабин Сын чугунные ворота, как и старуха уже здесь.

— Открой, Илья Муровин, — кричит она кузнецу. — Не то и кузницу, и всех, кто в ней, проглочу единым ма­хом.

— А кузнец Илья Муровин отвечает:

— Погоди, успеешь. Отдам я тебе Бабина Сына.

— Были у кузнеца стопудовые тиски. Раскалил он их так, что близко не подойти, и кричит старухе:

— Эй, мать нечистой силы, суй в трубу язык. Посажу я на него Бабина Сына.

Сунула старуха язык в трубу, кузнец схватил его щип­цами и зажал в тиски. Так и сдохла нечистая.

Спрашивает Илья Бабина Сына:

— Куда путь держишь?

— Иду за гуслями-самогудами.

— Не достать тебе эти гусли, — говорит кузнец. — По­работай у меня три года, мы с братьями раздобудем эти гусли.

А было у Ильи Муровина одиннадцать братьев, сам двенадцатый.

Отработал Бабин Сын три года. Вот отдает ему Илья гусли-самогуды и говорит:

— Можешь ехать. Только остерегайся: проедешь ты триста верст и увидишь на лужке у дороги коровьи кишки. Будут они упрашивать, чтоб ты разрубил их. Только не поддавайся их уговорам.

Вот едет Бабин Сын путем-дорогою. Доехал до лужка. А там, и правда, кишки лежат коровьи. Все спутаны- перепутаны. Говорят жалобно:

— Пожалей, Бабин Сын, разруби нас.

А гусельки за спиной наигрывают.

— Нет, не буду, — отвечает Бабин Сын.

А гусельки играют-наигрывают. Кишки еще жалобнее просят, умоляют:

— Разруби.

«Эх, будь что будет!» — подумал Бабин Сын и разру­бил кишки. Только разрубил — замолкли гусли, исчезли, из котомки, будто их там и не было. Повернул Бабин Сын коня и поехал печальный к Илье Муровину.

— Почему вернулся? — спрашивает его Муровин.

— Гусли пропали.

— Говорил я тебе, не руби кишок, а ты не послушался. Теперь трудно будет гусли вернуть. Но ничего, поищем с братьями, авось и вернем гусли.

Живут они неделю, две, месяц уже на исходе. Вот и говорит как-то Муровин:

— Нашли мы гусли. Но чтоб взять их, нужно тебе же­ниться, а в приданое эти гусли и просить.

Вот отправились братья сватать девушку. Говорят ее отцу:

— Выдашь дочку за Бабина Сына?

— Выдам, если исполните все, что я прикажу. Сначала выпейте вино из сорокаведерной бочки.

Начали пить братья. А Илья незаметно высвистнул все вино на ветер, говорит отцу девушки:

— Сорок ведер — одному не хватит напиться. Отдавай дочку.

— Погоди. Вот съешьте сорок ведер каши — отдам.

Раскидал Илья по ветру всю кашу, говорит:

— Отдавай дочку.

— Нет, — отвечает ее отец. — У меня баня истоплена, три дня топил. Если сможете вымыться — так и быть, отдам.

Вот подошли они к бане, а она раскалена докрасна, на три сажени не подойти. Дунул Илья, разметал жар по ветру — вымылись спокойно. Опять требуют дочку.

Нечего делать отцу — сыграли свадьбу. В первую ночь Илья говорит Бабину Сыну:

— Будь осторожен. Положит невеста руки на тебя — умрешь.

Ложатся молодые спать. А жена руки на Бабина Сына складывает. А руки-то тяжелые как свинец. Задыхаться начал Бабин Сын, насилу выкарабкался из-под них. А Илья наблюдал за всем этим. Вот и ложится он с невестой, вместо Бабина Сына. Только положила она на него руки, как он оттолкнул их, вскочил с кровати, схватил девушку за ноги и подвесил вниз головой. Бьет он ее плеткой, а изо рта у нее посыпались змеи, ящерицы, лягушки. Когда они вышли, легкими стали ее руки.

— Теперь можешь спать, — говорит он Бабину Сыну.

На следующую ночь снова предупреждает:

— Остерегайся, если она успеет положить как следует на тебя ноги — задавит.

Ложатся молодые спать. Жена ноги на Бабина Сына положила, еле успел выкарабкаться из-под них. А Муровин тут как тут. Ложится вместо друга. Только положила она на него ноги, как он вскочил, схватил ее и повесил вниз головой. Бьет плеткой, а изо рта у нее запекшаяся кровь идет кусками. Вышла тяжелая кровь.

На третью ночь Муровин наказывает:

— Остерегайся. Положит она на тебя свои груди. Если выберешься — останешься жив.

Только положила она груди — так тяжело стало Баби­ну Сыну, что он еле выкарабкался из-под них. И опять Муровин ложится, отталкивает ее груди, хватает за ноги и вешает вниз головой. На сей раз изо рта ее пошло хлеб­ное. А когда все кончилось, Муровин сказал:

— Теперь она стала настоящей девушкой. Можно ниче­го не опасаться. Вези ее домой.

Жил нищий татарин со своей старухой. Старик ходил по миру и этим кормил свою старуху. Де­тей у них не было. Вот пошел как-то татарин за милостыней, а жена в его отсутствие роди­ла, да не ребенка, а змея. Приходит нищий до­мой, видит, старуха его сидит у окошка приго­рюнившись.

— Что ты пригорюнилась, жена, не заболела ли?

— Посмотри-ка, что лежит в углу на одежде! — отве­чает жена.

Посмотрел и сразу попятился.

А змей его спрашивает:

— Куда ты ходил, отец?

— Ходил я собирать хлеб!

На следующее утро змей говорит отцу:

— Сходи-ка к богатому татарину, проси, чтобы он вы­дал самую младшую дочку за меня замуж.

Пришел нищий к богатому татарину и стал у его две­ри. Подали ему ломоть хлеба.

— Я пришел к вам не подаяния просить.

— Зачем же ты пришел? — спрашивает хозяин.

— Я пришел просить тебя отдать твою младшую дочь за моего сына.

Не говоря ни слова, схватил богатый татарин нищего и избил до полусмерти. Приходит тот домой, словно кровя­ной комок.

А змей спрашивает:

— Папа, спросил ты, выдаст ли он дочку за меня за­муж?

— Не то, что выдать дочку, он меня так избил, что из меня сделал кровяной пенек.

На следующее утро змей опять говорит отцу:

— Сходи, попроси у богатого татарина его самую младшую дочь замуж за меня.

Нечего делать! Поплелся старик опять к богатому та­тарину. Тот и разговаривать не стал. В страшном гневе избил его до смерти. Затем искрошил на куски, сложил куски в мешок, а мешок повесил на спину быка (у старика был бык бык, который ходил за ним постоянно). Принес бык домой искрошенные куски мяса. Стоит и мычит у калитки. А старуха выбежала и думает: «Верно, послал он хлеб, что насобирал, а сам где-то остался».

Сняла мешок с быка, вытряхнула и видит изрубленное человеческое мясо. Догадалась она, что это останки ее бедного мужа. С горькими слезами вернулась она в избу.

А змей спрашивает:

— О чем ты плачешь, мама?

 — Как же мне не плакать! Искрошили твоего отца на куски, — отвечает старуха.

— Вынеси меня, мама, на волю.

Вынесла она змея на волю.

— Мама, сложи искрошенные куски, как полагается.

Послушалась она, сложила куски мяса. А змей прополз три раза взад и вперед по изрубленному телу, и куски срослись. Прополз еще раз от головы до ног отца, и отец ожил.

— Ну, папа, — спрашивает змей, — что, богач выдаст за меня дочку или нет?

Отец ничего не может ответить, ошеломленный.

А змей все твердит:

— Папа, сходи завтра еще разок да спроси, выдаст он, наконец, дочку за меня замуж или нет?

Нечего делать. Опять пошел нищий к богатому и спра­шивает:

— Выдашь ли дочку?

Со злости истолок богач нищего и сжег его, превратил в золу. А останки, кусочки, косточки, золу сложил в ме­шок: повесил мешок на спину быка и послал домой. Ста­рушка сняла мешок со спины быка, заглянула и залилась слезами. Идет она в избу, а змей спрашивает:

— Почему ты плачешь, мама?

— Как же мне не плакать! Сожгли твоего отца, а золу мне послали.

— Вынеси-ка меня, мама, к отцу!

Вынесла она змея. Высыпала осторожно золу на чистое место посреди двора. А змей размешал золу и принялся ползать по ней взад и вперед, поднимая пыль, и преврати­лась зола в человеческий труп. Прополз змей по мертвому телу еще раз, и ожил старик. Принес змея в избу и поло­жил на перину. Змей спрашивает у отца как ни в чем не бывало:

— Ну что, выдаст богач дочку-то за меня или нет?

Отец ничего не мог ответить, точно онемел.

А змей за свое:

— Папа, сходи-ка еще попытай, может быть, выдаст за меня дочку.

Опять приходит нищий к богатому татарину. Увидев, нищего, богач очень удивился и задумался.

— Уж не знаю, что с ним делать, в землю, что ли, за­копать? — спрашивает богатый татарин дочку.

— Не надо его закапывать в землю и не надо убивать, а надо просить у него такое приданое, чтоб он сам отка­зался от сватовства, — говорит ему младшая дочь. — Про­си у него сорок одну саврасую кобылу, чтоб они были од­ной масти, и хвосты у них были как один, и сорок одного пегого мерина, и чтобы был посреди его двора сад, а в этом саду журчал бы ключ, и чтобы в саду были разные птицы, и распевали бы они на разные голоса.

Потребовал богач у нищего это приданое. И что же?

Старик татарин ни слова не говоря повернулся и пошел к себе домой. Пришел старик домой к сыну. Сын его спра­шивает:

— Ну что, выдаст ли богач за меня дочку?

— Да уж очень большое приданое просит!

— Какое же приданое?

— Просит он сорок одну саврасую кобылу, сорок одно­го пегого мерина, как один, и чтобы у нас во дворе был сад, в саду журчал бы ключ, и чтобы распевали в саду разные птицы на разные голоса.

— Папа, — говорит змей. — Зарежь ты своего быка, сложи в большой котел и вари его до тех пор, чтобы не осталось ни крупинки мяса.

Отец с матерью сварили целого быка в большом пивном котле. Едят его все вместе, а змей почти все слопал один.

— Папа, волоки за мной бычью кожу.

И змей тронулся — "йуз-йуз" — в путь, а отец за ним еле поспевает бежать. Пришли на середину леса к боль­шой яме.

— Папа, брось бычью кожу в эту яму, — говорит, а сам в это время полез в яму. — И если я закричу тебе «тяни-и-и», то ты начинай тянуть.

Пошел под землей сильный гул. Послышался крик: «Папа, тяни-и».

Напрягаясь изо всех сил, потянул отец кожу и вытянул вместе с бычьей шкурой сорок одного мерина, все одной масти, с одинаковыми хвостами. Бросил кожу в яму, и опять послышался крик: «Тяни-и-и». И вытянул старик сорок одну саврасую кобылу одной масти, с одинаковыми хвостами. Снова бросил кожу в яму и слышит тот-же крик: «Тяни-и-и». И вытянул старик красивый сад, в саду журчит ключ, и разнообразные птицы распевают на раз­ные голоса.

— Теперь иди к богачу, — приказывает змей. — Мне оставь одну саврасую кобылу. Открой ворота, приданое само придет за тобой.

Придя к невесте, отец открыл ворота, и тут же появи­лись сорок саврасых кобыл, сорок один пегий мерин, и вырос сад, в саду зажурчал свежий ключ и запели разно­образные птицы на разные голоса. Все это богатство наполнило двор невесты.

Обрадовался богач и говорит нищему:

— Пусть жених приходит к нам завтра.

Вернулся нищий домой. А змей спрашивает:

— Когда просил прийти к нему?

— Завтра просил.

На следующее утро свернулся змей на спинах трех сав­расых кобыл и поехал к богачу. Все повысыпали встре­чать жениха. Младшая дочь открыла ворота. С нетерпе­нием поджидала она жениха! И что же? Все видят, что во двор въезжает змей, колесом свернувшись на лошади. Увидев змея, все попрятались. Младшая дочь живехонько забежала в заднюю избу, а змей вдогонку за ней — тоже вполз в избу. Девушка в беспамятстве упала на лавку. Змей пополз около девушки, задел ее, и в ту же минуту свалилась змеиная шкура и превратился змей в юношу, прекрасного как солнце. Девушка открыла глаза, посмот­рела на него. Перед ней стоял жених, прекрасный как солнце, такой красивый, что на всем свете не сыщешь другого такого. И она сразу его полюбила и тут же обняла его.

Но он остановил девушку:

— Подожди обнимать меня, принеси мне скорее одеж­ду.

Девушка живехонько принесла ему белье и верхнюю одежду. А змей отдал девушке свою кожу:

Возьми эту кожу, запри в сундук и не показывай ее никому: ни сестрам, ни матери!

Положила она кожу в сундук и закрыла его на замок. А потом молодые обнявшись легли на лавку. Мать с от­цом и сестра со стариком заглядывали в окна.

— Неужели же змей съел нашу молоденькую дочку? Посмотрели пристальнее в окно и увидели: лежат они в углу, переплелись ногами и мирно спят.

Тогда родители и сестра вошли в избу. Молодые вста­ли. Жених сияет точно солнце. Вся семья очень полюбила его. Начались приготовления к свадебному пиру. Помы­лись в бане. Сели за богатый ужин. Потом улеглись спать. Утром встали, и отец не мог насмотреться на зятя и пред­ложил ему:

— Пойдем, сын мой, погулять по берегу озера.

Когда они ушли к озеру, мать отправилась к соседям, а сестры стали приставать к невесте с расспросами.

— Где ты спрятала кожу?

Узнали, что кожа в сундуке. Взломали его и вынули змеиную кожу. Тут же затопили печку и бросили змеиную кожу в огонь.

И в ту же минуту вдруг не стало жениха на берегу озера, потерял отец зятя. Бросился туда-сюда, нигде не нашел его и вернулся в грести домой. Стал спрашивать:

— Приходил ли зять домой?

— Нет, не приходил!

Ждут-пождут, нет зятя. Побежала к озеру сама неве­ста. Нет как нет. Пришел вечер. Сидит семья, горюет. Приходит к ним охотник. Тоже повесил голову, сидит за­думавшись.

— Ты-то о чем горюешь? — спрашивает татарин.

— Я, — говорит, — не горюю, а сижу в изумлении. Сижу и думаю: видел я сегодня чудо невиданное.

— Что же такое ты видел?

— В лесу, около источника, где я раньше постоянно обедал и не раз ночевал, появился маленький домик с чердаком. Зашел я в этот домик, поднялся на чердак, стал тихонько около дверей и принялся наблюдать. Увидел я стол, на столе кипящее молоко в белом котле и много дру­гих разнообразных кушаний. Вдруг открылось окно и вле­тела на чердак птичка. Влетела птичка и сразу же отве­дала молока из котла, отведала и другие кушанья, а потом запела такую песню:

«Женился я на девушке, дал ей в приданое сорок одну саврасую кобылу одной масти и с одинаковыми хвостами. Женился я и дал в приданое сорок одного пегого мерина одинаковой масти и с одинаковыми хвостами. Привез не­весте сад в красивой ограде. В саду журчал ключ. На ветвях деревьев распевали разнообразные птицы на разные голоса. Такое приданое я дал своей невесте».  — " Пусть отведает мой обед  любой зашедший сюда путник". — Тогда я приблизился к столу, отведал по разу все кушанья и насытился. Вспо­миная это чудо, задумался я крепко, — так кончил охот­ник свой рассказ.

Тут сказала младшая дочь татарина:

— Сведи меня к этому домику.

Охотник согласился. На следующее утро стала соби­раться в путь вся семья: мать, отец и сестры. Но младшая дочь обиделась.

— Если идете вы, то мне уж придется остаться дома.

Тогда решили — пусть младшая дочь идет в лес с охот­ником.

Придя к источнику и увидев маленький домик с черда­ком, девушка сказала охотнику:

— Постой, дядя, ты не заходи со мной.

И вот она вошла в домик одна и не останавливаясь шагнула прямо к столу. Залетает туда же маленькая, красивая птичка. Только хотела она отведать молоко из кот­ла, как девушка, сняв со своего среднего пальца серебря­ное кольцо, бросила его в котел. Тут же птичка преврати­лась в красавца-юношу, он и сказал девушке:

Есть такая поговорка у марийцев: не всяк Никита — дурак. Расскажу-ка и я об одном. Жили когда-то два знаменитых мастера: Никита да Филипка. Никита — по слесарной части дока, Филипка — столяр отменный. Пох­валился как-то Филипка смастерить утку и одиннадцать утят, да чтоб плавать могли. А Никита не уступает — сделаю журавля летающего! Узнал про то царь, приказал им явиться во дворец.

—  Сделаете за двенадцать дней, — говорит, — награ­жу!

Филип за работу взялся, а Никита знай погуливает. Проходит одиннадцать дней — утка с утятами уже гото­вы, а Никита, по базару гуляя, еще только винты для. журавля своего покупает.

Точно в срок приходят царские посланники. Филипка запустил своих уток в воду, те и поплыли. Народ ахает, дивится, а Никита последние болтики на журавле под­кручивает. Успел-таки. Поднял он птицу, покрутил что-то, взмахнула она крыльями и полетела, в самое поднебесье поднялась, глазами не достать, только крик ее слышен: «трлють-трлють!»

Выдал царь мастерам награду — каждому по триста рублей. А журавлем летающим царевич заинтересовался. Приметил он, как Никита винт крутил, и решил сам по­пробовать. Уселся на птицу, повернул винт — журавль взлетел и понес его в неведомые края. Пропал царевич.

Приказал царь Никиту словить да в тюрьму запе­реть — он виноват, что наследник пропал. Пожалела мастера лишь царская дочь, пришла проведать и говорит ему:

— Не твоя вина, что наследник пропал. Напрасно ты здесь томишься.

—   Да, несправедливо царь со мной поступил.

—   А сможешь ты смастерить другого журавля, поле­теть на нем и разыскать моего брата?

Пошла царевна к отцу и упросила его выпустить Ни­киту со стражниками на базар. Смастерил он нового журавля. А царь ткнул мастера своим жезлом и говорит:

— Найдешь наследника — пятьсот рублей дам. А пока пусть твои отец с матерью в тюрьме посидят как залож­ники, чтоб не сбежал ты со своей птицей.

Сел Никита на журавля, повернул винт и — фр-р-р! — из-под царского носа, только и услышал царь вдалеке: «трлють-трлють!»

Пронеслись внизу земли Ирода, пронеслось море си­нее, летит Никита над землей царя Аполлона и вдруг слышит знакомое: «трлють-трлють!» Глядь, а это первый его журавль внизу стоит. Спустился Никита, смотрит — стол, весь заморскими винами уставлен, фруктами неви­данными в серебряных блюдцах, а вокруг никого. Поста­вил он своего журавля, отправился царевича разыски­вать. Долго ходил по дивному саду, но никого не встре­тил. Вернулся — а журавля нет. Выпил с горя рюмку ви­на, захмелел и спать повалился. Утром вновь отправился на поиски. Вернулся — журавли на месте, а царевича опять нет. Тогда написал он записку, чтоб царевич ждал.

Тем временем царский сын возвратился, прочел запис­ку и осерчал: что это, дескать, какой-то слесаришка мной командует. Хотел завести журавлей, да не вышло — Ни­кита вывернул по винтику, вот они и перестали летать. Пришлось царевичу вместе с дочерью царя Аполлона до­жидаться мастера, а не катать на журавлях прекрасную царевну, не летать с ней беззаботно в поднебесье. Вер­нулся Никита и говорит:

— Отец твой, царь Ирод, приказывает возвращаться домой, иначе он лишит тебя наследства.

— Придется возвращаться. А ты, моя красавица, — сказал царевич дочери Аполлона, — жди. Стану царем — вернусь!

Полетели они в родные края, покружили над царским дворцом, голос журавлиный подали. Весь народ высыпал встречать их. Царь выдал мастеру пятьсот рублей, выпустил из тюрьмы его родителей, но самого Никиту взял во дворец, служить солдатом-слесарем. Что поделаешь, та­кова царская воля.

Однажды царевич с сестрой полетели на журавлях прогуляться. Вдруг поднялся сильный вихрь и унес ца­ревну. Поискал, поискал царевич сестру, да ни с чем и вернулся. Затужил царь, повелел объявить народу указ: «Кто разыщет царевну — получит ее в жены и полцарства в придачу». Много нашлось охотников жениться на цар­ской дочери, да никому не удалось разыскать ее. Приказал тогда царь своему солдату-слесарю:

— Собирайся в путь. Найдешь дочь — получишь ее в жены. Не найдешь — голову отрублю.

— Согласен, — отвечает Никита. — Только дай мне в помощники мастера Филипку.

Привели Филипку, дали еще и машиниста Ивана, посадили на корабль и отправили. Полтора года плыли они, пока не приплыли к какому-то острову. Пусто на ос­трове, простор без конца и края, только дикие гуси лета­ют над бесплодной землей. Подстрелили путники гу­сей, попили, поели и спать легли. Наутро, вновь добыли гусей, Никита с Филипкой отправились на поиски царевны, а Иван кашеварить остался. Только успел он сварить обед, как вдруг является Опкын: ростом в сажень, борода в две сажени, голова как смоляной котел, глаза как хлебные караваи. Спрятался за куст Иван, а Опкын съел весь суп, проглотил мясо и ушел.

Затужил Иван: чем кормить товарищей? Побежал на озеро, настрелял гусей, новый обед варить принялся. Только начал суп закипать, как явились Никита с Филипкой, спрашивают:

— Иван, готов ли обед?

— Нет еще, только закипает.

— Что-то ты, брат, долго варишь. Не повстречал ли. кого? А может, красавица какая приходила, вот ты и за­поздал, а?

Ничего не сказал им Иван. А на следующее утро Фи­лип кашеваром остался. И с ним такая же история при­ключилась. На третий день остался у костра Никита. Толь­ко суп сварил,  как за спиной появился Опкын.

— Никита, чем угощать будешь? Супом или своими косточками?

— Ни супа не попробуешь, ни меня не возьмешь, — отвечает Никита.

— Ай-ай. Какой ты прыткий. А сможешь столько съесть и выпить, сколько я могу?

— Отчего не смочь? Конечно смогу.

— Тогда пойдем ко мне в гости.

В своих двухэтажных каменных палатах усадил Опкын Никиту за стол, поставил перед ним суп в ведерном котле да ведро водки. И себе ставит столько же. Принялись за обед. Никита то одно спросит, то другое, а как только Опкын отвлечется, льет суп и водку под стол.

Молодец, — говорит Опкын. — Все съел. Видно, по силе и крепости мы равны.

Сам же он, съев котел супа и опорожнив ведро водки, задобрел сначала, потом захмелел и начал подремывать. А как только клюнул, наконец, носом в стол, Никита вы­хватил кинжал и единым махом снес ему голову. Из бо­роды Опкына выпали двенадцать ключей. Стал Никита отпирать ими двери в логове чудища: за одной обнаружил комнату с золотом, за другой с серебром, далее — с медью, драгоценными камнями, богатой одеждой. В двух комнатах увидел человеческие головы — Опкын хранил там головы убитых врагов. Все двери открыл, только к одной, так и не смог подобрать ключа. Нет на ней ни зам­ка, ни другого какого запора — только круглая как блюдце пластина вделана. Стал он ее рассматривать, как никак слесарь. Видит, от центра идут семь насечек, а вокруг пластинки — двенадцать. Догадался что секрет у замка по лунному календарю рассчитан. Поставил он пластину вертикально по самой большой насечке, повернул ее сна­чала семь раз, потом двенадцать раз — и дверь со зво­ном распахнулась. Глядь, а перед ним царская дочь. Вот уж не думал, не гадал, что это Опкын украл ее, что это он мог вихрем обернуться. В честном состязании такого ни за что б не победить. А царская дочь в слезах бросилась ему на шею, шепчет

— Никитушка, не выбраться нам отсюда. Хитер и си­лен Опкын, убьет он тебя, а голову отрубит для  своей коллекции.

— Не печалься, красавица, — отвечает Никита. — Опкын мертв. Собирайся-ка лучше домой.

Девушка на радостях расцеловала Никиту и подари­ла ему свой именной перстень.

— Спасибо, — говорит, — Никитушка. Опкын хотел жениться на мне, но я сказала, что дала обет Солнцу не выходить замуж полтора года. Завтра этот срок кончает­ся. А теперь я буду твоей женой.

Надели они одежды, которых не касалась игла, чтоб обвенчаться в них, поверх свадебных нарядов надели ста­рое свое платье и отправились на корабль. А Филипку с Иваном зависть берет: и невеста у Никиты, и полон ко­рабль серебра-золота. Решили они сбросить его с корабля. Так и сделали, на самой середине моря выманили Ники­ту на палубу, да и спихнули за борт. Увидела это царев­на и бросила ему тайком надутый бычий пузырь. Лег он на пузырь, смотрит — корабль все дальше и дальше уплы­вает, волны кругом, ни земли, ни острова не видать. Отдался Никита на волю ветра, авось куда-нибудь и при­бьет.

Долго ли, коротко ли плыл он на пузыре, но занесло его на тот же самый остров, только чуть подальше от прежнего места. Вышел он на берег, лег отдохнуть под кривую березу и заснул. Проснулся от голоса человечес­кого:

— Дядюшка, смотри! Убийца моего отца под кривой березой спит.

Смотрит Никита — мальчик стоит. А издали ему чей-то голос отвечает:

— Возьми ломоть белого хлеба и бутылку молока. На­корми, напои его и веди ко мне.

Накормил, напоил мальчик обессилевшего Никиту и повел к своему дядюшке — Опкыну. Оказывается, остров этот принадлежал двум братьям-Опкынам. Привел маль­чик Никиту в трехэтажные каменные палаты. Навстречу выходит страшилище еще больше прежнего: ростом в три сажени, а шириной в полторы — и говорит:

— Убил ты моего брата, Никита. Но меня тебе не одо­леть. Посажу я тебя в темницу каменную. Будешь сидеть до конца жизни, если не смастеришь мне какую-нибудь диковинку. А смастеришь — награжу и отпущу домой.

Запер его великан в темнице. Кормил хорошо, но скучно Никите без свету белого, без воли вольной. За­тосковал он, попросил принести бересты кусок да шило — решил делом заняться. Вычертил на бересте детали ле­тающего журавля и просит великана:

— Отдай эти чертежи кузнецам, пусть выкуют мне де­тали, а я смастерю тебе диковинную птицу, что летать может.

Выполнил Опкын его просьбу. Собрал Никита журав­ля, проверил все детали и просит великана выпустить его, чтоб провести испытания. А тот, остерегаясь, что уле­тит Никита, приказал ему научить управлять птицей пле­мянника.

И вот в один прекрасный солнечный день поднялся мальчик на журавле в небо, стал кружить над трехэтажными палатами своего дядюшки, радостно кричать с высоты, и его журавль вторил ему птичьим голосом: «трлють-трлють, трлють-трлють!» Несказанно об­радовался великан: есть теперь у племянника такая дико­винка, что забыл он и о смерти отца, и обо всем на свете.

— Ты искупил свою вину, — сказал он Никите. — Я награжу тебя.

— Не нужно мне наград, — отвечает мастер. — От­правь меня лучше домой.

— Хорошо. Вот тебе волшебная шашка. Поди под кривую березу, поставь шашку между ног, скажи: «На­право-налево» и три минуты никуда не смотри. Поможет тебе шашка и на войне. Но запомни: не верь жене своей и не показывай ей эту шашку.

— Спасибо, Опкын. А теперь прощай.

— Не прощай, а до свидания. Ты еще вернешься.

Пошел Никита под кривую березу, поставил шашку меж ног, сказал: «Направо-налево!» — и закрыл глаза. А когда открыл, то увидел, что находится на чердаке царского дворца, а внизу народ валом валит из крепости, на пристань, играет музыка — это, подошел корабль, на котором вернулись Иван и Филип с царевной.

Царь-отец в честь спасения дочери задал пир и ре­шил тут же выдать ее замуж за одного из спасителей. На руках принесли их с корабля, усадили за стол, стали потчевать. А сговорились они так: Иван берет царевну, а Филип — серебро и золото Опкына. Только начали свадьбу играть, спускается с чердака Никита и входит в зал. Берет он табуретку и садится впереди всех. Возмути­лись именитые гости — полковники, генералы, сенаторы — как так, какой-то мужик впереди них сел. А он сидит се­бе, именным перстеньком царевны поигрывает. Заметила она свой перстенек, обрадовалась, три чарки вина подряд поднесла ему. Удивились гости такой чести. А царская дочь, повернулась к родителям и говорит:

— Батюшка, матушка, господа генералы и сенаторы, рассудите: потеряла я ключ от своей светелки, а вместо потерянного взяла другой. Старый ключ нашелся, и но­вый при себе — который выбросить?

— А какой был лучше?

— Старый лучше, отвечает.

— Коль старый лучше, новый и выбрасывай, — сове­туют гости.

Тут царевна и объявляет:

— Вот мой настоящий спаситель — Никита. А Иван с Филипкой — обманщики и убийцы. Это они на обратном пути столкнули Никиту с корабля, они забрали все сокровища Опкына.

— Делай с ними, Никита, что хочешь, — закричали гости.

— Ничего я не буду делать. Пусть отправляются подальше и на глаза мне никогда не показываются.

Прогнали изменников. Вот так из-за своей зависти, корыстолюбия потеряли они невесту, богатство, а главное — родину.

Обвенчались Никита с царевной в той самой одежде, что взяли у Опкына. Но не принесла она им счастья. Не умел Никита держаться по царски, не мог обращаться согласно этикету к генералам и сенаторам, иностранным гостям, и одевался не так, как следует цареву зятю. Разлюбила царевна Никиту. Году не прожили, как стала посылать она весточки одному из заморских царевичей, чтоб шел он войной на их государство, освободил ее от мужика-слесаря, постылого, нелюбимого, волею судьбы ставшего ее мужем. Тот, не долго думая, двинул войско на Иродово государство. Испугался царь, собрал полковников и генералов, приказал выступить навстречу неприятелю. А те только и умеют, что мундир носить да умный вид делать: подпустили войско к самой столице. Хотел Ирод сдаваться на милость победителя, да Никита отговорил, пообещал расправиться с врагом. Побежал на чердак, поставил шашку промеж ног, махнул рукой и сказал: "Направо-налево!" Бросил шашку, а сам глаза закрыл на три минуты. Открывает, а шашка уже у его ног лежит, вся в крови. Посмотрел Никита в подзорную трубу — враг разбит. Объявили его героем спасителем родины. И жена присмирела, ластится, выспрашивает, как это смог одолеть он несметную вражью силу. Долго отнеки­вался Никита, но в конце-концов открылся жене, показал ей волшебную шашку.

Ночью, когда уснул он глубоким сном, подменила ца­ревна чудесную шашку такой же, только простой, а вол­шебную переслала своему поклоннику. Собрал царевич еще одно войско и двинул его на Ирода. Взяли враги го­род, а Никиту привязали под брюхо белой лошади и пус­тили на волю случая, как самого ненавистного врага, чтоб умер он мучительной медленной смертью от голода и холода, чтоб забила его лошадь копытами или о пень­ки и деревья, пытаясь освободиться от неудобной ноши. Только лошадь эта оказалась волшебной: вышла она в по­ле, заржала три раза подряд — и, как на крыльях, поле­тела, над полями, над лесами, через море на остров Опкына, к кривой березе. И вновь увидел его мальчик, по­бежал к дядюшке:

— Опять Никита вернулся. Висит привязанный под брюхом у лошади.

— Пойди и развяжи.

Привел мальчик Никиту к дядюшке, а тот и спраши­вает:

— Зачем не послушал меня, зачем доверился жене? Ну ладно, не буду наказывать за то, что тайну открыл. Дам тебе другую шашку. Побей врагов своих — они и мне враги. И жену новую заведи.

Дал ему великан еще одну шашку. Пошел Никита к кривой березе, поставил шашку между ног, произнес зак­линание и вновь очутился на чердаке царского дворца. Спустился в палаты, поздоровался с тестем. Тот обрадо­вался, что жив Никита, слезу пустил, ведь теперь он уже не царь, а всего лишь управляющий. Отдала дочь все его царство в кабалу, изменила не только мужу, но и родине.