Святой дух

Жил-был поп. Приход у попа был маленький, народ в приходе бедный. А каков приход — таков и доход. Ма­ло доходу было у этого попа.

Стал поп думать, как бы ему разбогатеть. Думал он, думал и говорит однажды своему работнику:

—  Поймай-ка ты мне голубя.

Поймал работник голубя и отдал его попу — хозяину своему.

Вот пошел поп в церковь и объявил своим прихожанам:

—  Слушайте меня, православные! Мне от бога видение было — в воскресенье в нашем храме чудо случится — явится перед нами дух святой в образе голубином!

В субботу вечером зовет поп своего работника и го­ворит ему:

—  Встань-ка ты завтра пораньше, возьми голубя и ступай в церковь. Войдя в церковь, спрячься за большие образа и жди. А как отслужу я обедню да возглашу трижды: — «Пошли нам, господи, духа святого в образе голубином!» — ты и выпускай голубя. Только смотри, никому об этом не рассказывай!

Настало воскресенье. Много народу собралось в церкви — всем хочется святого духа повидать! Входят люди в церковь, свечи покупают, в кружку церковную монеты бросают.

Поп радуется.

Скоро поп обедню отслужил и возгласил: — Пошли нам, господи, святого духа в образе голу­бином!

Один раз возгласил, другой раз возгласил. Вот уж и третий раз призвал поп святого духа, а голубя все нет как нет!

Тут из-за больших образов поповский работник пока­зался и сказал громко:

—  Святого духа кошка съела!

Услыхали это люди, на попа сильно рассердились. Поняли они, что поп обмануть их хотел. И с тех пор лю­ди в этом приходе перестали попу верить и в церковь ходить.

Трусливый Ваня

Жил-был мальчик Ваня. Остался он однажды один в избе. Лежит на печке и от страха трясется — даже шо­роха боится. Вдруг слышит он — дышит кто-то у печки, а кто — не поймет.

Испугался Ваня, думает, домовой его пугает. Спрыг­нул парнишка с печки. Спрыгнул с печки да на кочергу наступил. Кочерга его по лбу и стукнула! Еще пуще Ва­ня испугался. Думал, домовой его ударил. Испугался он и к дверям кинулся. Выбежал Ваня из избы, дверью хлопнул. Отдышался, хотел дальше бежать, а дверь его не пускает. Закричал тут Ваня:

—  Ой, ой, ой! Домовой меня держит, из избы не вы­пускает!

Услыхали Ваню люди, прибежали.

Прибежали, посмотрели — кто же это Ваню держит, из избы не выпускает? Посмотрели и увидели — развя­зался у Вани лапоть да за порог и зацепился.

Вот кто Ваню-то держал, из избы не выпускал!

Открыли люди дверь, вошли в избу. Вошли в избу, подошли к печке. У печки кочерга валяется, да на лавке кадка с тестом стоит. Тесто подходит, пузыри пускает и пыхтит — пых да пых!

Вот кто у печки-то дышал, вот какой «домовой» Ваню-то испугал!

Посмеялись люди над мальчиком да и прозвали его с тех пор «трусливый Ваня».

Сказка об Иване-царевиче, жар-птице и о сером волке

В некотором было царстве, в некотором государстве был-жил царь, по имени Выслав Андронович. У него бы­ло три сына-царевича: первый — Димитрий-царевич, другой — Василий-царевич, а третий — Иван-Царевич.

У того царя Выслава Андроновича был сад такой бо­гатый, что ни в котором государстве лучше того не бы­ло; в том саду росли разные дорогие деревья с плодами и без плодов, и была у царя одна яблоня любимая, и на той яблоне росли яблоки все золотые.

Повадилась к царю Выславу в сад летать жар-пти­ца; на ней перья золотые, а глаза восточному хрусталю подобны. Летала она в тот сад каждую ночь и садилась на любимую Выслава-царя яблоню, срывала с нее золотые яблочки и опять улетала.

Царь Выслав Андронович весь крушился о той ябло­не, что жар-птица много яблок с нее сорвала, почему призвал к себе трех своих сыновей и сказал им:

—  Дети мои любезные! Кто из вас может поймать в моем саду жар-птицу? Кто изловит ее живую, тому еще при жизни моей отдам половину царства, а по смерти и все.

Тогда дети его царевичи возопили единогласно:

—  Милостивый государь-батюшка, ваше .царское ве­личество! Мы с великою радостью будем стараться поймать жар-птицу живую.

На первую ночь пошел караулить в сад Димитрий-ца­ревич и, усевшись под ту яблоню, с которой жар-птица яблочки срывала, заснул и не слыхал, как та жар-птица прилетала и яблок весьма много ощипала.

Поутру царь Выслав Андронович призвал к себе свое­го сына Димитрия-царевича  и спросил:

—  Что, сын мой любезный, видел ли ты жар-птицу или нет?

Он родителю своему отвечал:

—  Нет, милостивый государь-батюшка! Она эту ночь не прилетала.

На другую ночь пошел в сад караулить жар-птицу Василий-царевич. Он сел под ту же яблоню и, сидя час и другой ночи, заснул так крепко, что не слыхал, как жар-птица прилетала и яблочки щипала. Поутру царь Выслав призвал его к себе и спрашивал:

—  Что, сын мой любезный, видел ли- ты жар-птицу или нет?

—  Милостивый государь-батюшка! Она эту ночь не прилетала.

На третью ночь пошел в сад караулить Иван-царе­вич и сел под ту же яблоню, сидит он час, другой и тре­тий — вдруг осветило весь сад так, как бы он многими огнями освещен был: прилетела жар-птица, села на яб­лоню и начала щипать яблочки.

Иван-царевич подкрался к ней так искусно, что ухватил ее за хвост, однако не мог ее удержать: жар-птица вырвалась и полетела, и осталось у Ивана-царевича в руке только одно перо из хвоста, за которое он весьма крепко держался.

Поутру, лишь только царь Выслав от сна пробудился, Иван-царевич пошел к нему и отдал ему перышко жар-птицы.

Царь Выслав весьма был обрадован, что меньшому его сыну удалось хотя, одно перо достать от жар-птицы.

Это перо было так чудно и светло, что ежели принесть его в темную горницу, то оно так сияло, как бы в том покое было зажжено великое множество свеч. Царь Выслав положил то перышко в свой кабинет как такую вещь, которая должна вечно храниться. С тех пор жар-птица не летала уже в сад.

Царь Выслав опять призвал к себе детей своих и говорит им:

—  Дети мои любезные! Поезжайте, я даю вам свое благословение, отыщите жар-птицу и привезите ко мне живую, а что прежде я обещал, то, конечно, получит тот, кто жар-птицу ко мне привезет.

Димитрий и Василий-царевичи начали иметь злобу на меньшого своего брата Ивана-царевича, что ему удалось выдернуть у жар-птицы из хвоста перо; взяли они у отца своего благословение и поехали двое отыскивать жар-птицу.

А Цван-царевич также начал у родителя своего просить на то благословения. Царь Выслав сказал ему:

—  Сын мой любезный, чадо мое милое! Ты еще молод и к такому дальнему и трудному пути непривычен, зачем тебе от меня отлучаться? Ведь братья твои и так поехали. Ну, ежели и ты от меня уедешь, и вы все трое долго не возвратитесь? Я уже при старости и хожу под богом, ежели во время отлучки вашей господь бог отымет мою жизнь, то кто вместо меня будет управ­лять моим царством? Тогда может сделаться бунт или несогласие между нашим народом, а унять будет некому, или неприятель под наши области подступит, а управлять войсками нашими будет некому.

Однако сколько царь Выслав ни старался удержи­вать Ивана-царевича, но никак не мог не отпустить его, по его неотступной просьбе. Иван-царевич взял у родителя своего благословение, выбрал себе коня, и поехал в путь, и ехал, сам не зная, куда едет.

Едучи путем-дорогою, близко ли, далеко ли, низко ли, высоко ли, скоро сказка сказывается, да не скоро де­ло делается, наконец приехал он в чистое поле, в зеле­ные луга. А в чистом поле стоит столб, а на столбу напи­саны эти слова: «Кто поедет от столба сего прямо, тот будет голоден и холоден; поедет в правую сторону, тот будет здрав и жив, а конь его будет мертв; а кто поедет в левую сторону, тот сам будет убит, а конь его жив и здрав останется».

Иван-царевич прочел эту надпись и поехал в правую сторону, держа на уме: хотя конь его и убит будет, зато сам жив останется и со временем может достать себе другого коня.

Он ехал день, другой и третий — вдруг вышел ему на­встречу пребольшой серый волк и сказал:

—  Ох ты гой еси, младой юноша, Иван-царевич! Ведь ты читал, на столбе написано, что конь твой будет мертв, так зачем сюда едешь?

Волк вымолвил эти слова, разорвал коня Ивана-царе­вича надвое и пошел прочь в сторону.

Иван-царевич сильно сокрушался по своему коню, заплакал горько и пошел пеший.

Он шел целый день и устал несказанно и только что хотел присесть отдохнуть, вдруг нагнал его серый волк и сказал ему:

—  Жаль мне тебя, Иван-царевич, что ты пеш изну­рился; жаль мне и того, что я заел твоего доброго коня. Добро! Садись на меня, на серого волка, и скажи, куда тебя везти и зачем?

Иван-царевич сказал серому волку, куды ему ехать надобно; и серый волк помчался с ним пуще коня и чрез некоторое время как раз ночью привез Ивана-царевича к каменной стене не гораздо высокой, остановился к сказал:

—  Ну, Иван-царевич, слезай с меня, с серого волка, и полезай через эту каменную стену; тут за стеною сад, а в том саду жар-птица сидит в золотой клетке. Ты жар-птицу возьми, а золотую клетку не трогай, ежели клетку возьмешь, то тебе оттуда не уйти будет: тебя тотчас пой­мают!

Иван-царевич перелез через каменную стену в сад, увидел жар-птицу в золотой клетке и очень на нее прель­стился. Вынул птицу из клетки и пошел назад, да потом одумался и сказал сам себе:

—  Что я взял жар-птицу без клетки, куда я ее посажу? Воротился и лишь только снял золотую клетку — то вдруг пошел стук и гром по всему саду, ибо к той золо­той клетке были струны приведены. Караульные тотчас проснулись, прибежали в сад, поймали Ивана-царевича с жар-птицею и привели к своему царю, которого звали Долматом.

Царь Долмат весьма разгневался на Ивана-царевича и вскричал па него громким и сердитым голосом:

—  Как не стыдно тебе, младой юноша, воровать! Да кто ты таков, и который земли, и какого отца сын, и как тебя по имени зовут?

Иван-царевич ему молвил:

—  Я есмь из царства Выславова, сын царя Выслава Андроновича, а зовут меня Иван-царевич. Твоя жар-пти­ца повадилась к нам летать в сад по всякую ночь, и срывала с любимой отца моего яблони золотые яблочки, и почти все дерево испортила; для того послал меня мой родитель, чтобы сыскать жар-птицу и к нему привезть.

—  Ох ты, младой юноша, Иван-царевич, — молвил царь Долмат, — пригоже ли так делать, как ты сделал? Ты бы пришел ко мне, я бы тебе жар-птицу честию от­дал, а теперь хорошо ли будет, когда я разошлю во все государства о тебе объявить, как ты в моем государстве нечестно поступил? Однако слушай, Иван-царевич! Еже­ли ты сослужишь мне службу — съездишь за тридевять земель, в тридесятое государство, и достанешь мне от царя Афрона коня златогривого, то я тебя в твоей вине прощу и жар-птицу тебе с великою честью отдам; а еже­ли не сослужишь этой службы, то дам о тебе знать во все государства, что ты нечестный вор.

Иван-царевич пошел от царя Долмата в великой пе­чали, обещая ему достать коня златогривого.

Пришел он к серому волку и рассказал ему обо всем, что ему царь Долмат говорил.

—  Ох ты гой еси, младой юноша, Иван-царевич! — молвил ему серый волк. — Для чего ты слова моего не слушался и взял золотую клетку?

—  Виноват я перед тобою, — сказал волку Иван-ца­ревич.

—  Добро, быть так! — молвил серый волк. — Садись на меня, на серого волка, я тебя свезу, куды тебе надобно.

Иван-царевич сел серому волку на спину; а волк по­бежал так скоро, аки стрела, и.бежал он долго ли, ко­ротко ли, наконец прибежал в государство царя Афрона ночью.

И, пришедши к белокаменным царским конюшням, серый волк Ивану-царевичу сказал:

—  Ступай, Иван-царевич, в эти белокаменные коню­шни (теперь караульные конюхи все крепко спят!) и бе­ри ты коня златогривого. Только тут на стене висит зо­лотая узда, — ты ее не бери, а то худо тебе будет.

Иван-царевич, вступя в белокаменные конюшни, взял коня и пошел было назад, но увидел на стене золотую узду и так на нее прельстился, что снял ее с гвоздя, и только что снял — как вдруг пошел гром и шум по всем конюшням, потому что к той узде были струны приведе­ны. Караульные конюхи тотчас проснулись, прибежали, Ивана-царевича поймали и повели к царю Афрону. Царь Афрон начал его спрашивать:

—  Ох ты гой еси, младой юноша! Скажи мне, из которого ты государства, и которого отца сын, и как тебя по имени зовут?

На то отвечал ему Иван-царевич:

—  Я сам из царства Выславова, сын царя Выслава Андроновича, а зовут меня Иваном-царевичем.

—  Ох ты, младой юноша, Иван-царевич! — сказал ему царь Афрон. — Честного ли рыцаря это дело, кото­рое ты сделал? Ты бы пришел ко мне, я бы тебе коня зла­тогривого с честью отдал. А теперь хорошо ли тебе будет, когда я разошлю во все государства объявить, как ты нечестно в моем государстве поступил? Однако слушай, Иван-царевич! Ежели ты   сослужишь   мне   службу и съездишь за тридевять земель, в тридесятое государство, и достанешь мне королевну Елену Прекрасную, в кото­рую я давно и душою и сердцем влюбился, а достать не могу, то я тебе эту вину прощу и коня златогривого с золотою уздою честно отдам. А ежели этой службы мне не сослужишь, то я о тебе дам знать во все государства, что ты нечестный вор, и пропишу все, как ты в моем государстве дурно сделал.

Тогда Иван-царевич обещался царю Афрону королев­ну Елену Прекрасную достать, а сам пошел из палат его и горько заплакал.

Пришел к серому волку и рассказал все, что с ним случилося.

—  Ох ты гой еси, младой юноша, Иван-царевич! — молвил ему серый волк, — Для чего ты слова моего не слушался и взял золотую узду?

—  Виноват я пред тобою, — сказал волку Иван-ца­ревич.

—  Добро, быть так! — продолжал серый волк. — Садись на меня, на серого волка, я тебя свезу, куды тебе надобно.

Иван-царевич сел серому волку на спину; а волк по­бежал так скоро, как стрела, и бежал он, как бы в сказ­ке сказать, недолгое время и, наконец, прибежал в государство королевны Елены Прекрасной.

И, пришедши к золотой решетке, которая окружала чудесный сад, волк сказал Ивану-царевичу:

—  Ну, Иван-царевич, слезай теперь с меня, с серого волка, и ступай назад по той же дороге, по которой мы сюда пришли, и ожидай меня в чистом поле под зеленым дубом.

Иван-царевич пошел, куда ему велено. Серый же волк сел близ той золотой решетки и дожидался, покуда пойдет прогуляться в сад королевна Елена Прекрасная.

К вечеру, когда солнышко стало гораздо опущаться к западу, почему и в воздухе было не очень жарко, коро­левна Елена Прекрасная пошла в сад прогуливаться со своими нянюшками и с придворными боярынями. Когда она вошла в сад и подходила к тому месту, где серый волк сидел за решеткою, — вдруг серый волк перескочил через решетку в сад и ухватил королевну Елену Прекрасную, перескочил назад и побежал с нею что есть силы-мочи.

Прибежал в чистое поле под зеленый дуб, где его Иван-царевич дожидался, и сказал ему:

—  Иван-царевич, садись поскорее на меня, на серого волка!

Иван-царевич сел на него, а серый волк помчал их обоих к государству царя Афрона.

Няньки, и мамки, и все боярыни придворные, которые гуляли в саду с прекрасною королевною Еленою, побежали тотчас во дворец и послали в погоню, чтоб до­гнать серого волка, однако сколько гонцы ни гнались, не могли нагнать и воротились назад.

Иван-царевич, сидя на сером волке вместе с прекрас­ною королевною Еленою, возлюбил ее сердцем, а она Ивана-царевича, и когда серый волк прибежал в государство царя Афрона и Ивану-царевичу надобно было отвести прекрасную королевну Елену во дворец и отдать царю, тогда царевич весьма запечалился и начал слезно плакать.

Серый волк спросил его:

—  О чем ты плачешь, Иван-царевич? На то ему Иван-царевич отвечал:

—  Друг мой, серый волк! Как мне, доброму молодцу, не плакать и не крушиться? Я сердцем возлюбил прекрасную королевну Елену, а теперь должен отдать ее царю Афрону за коня златогривого, а ежели ее не отдам, то царь Афрон обесчестит меня во всех государствах.

Служил я тебе много, Иван-царевич, — сказал се­рый волк, — сослужу и эту службу. Слушай, Иван-царе­вич: я сделаюсь прекрасной королевной Еленой, и ты ме­ня отведи к царю Афрону и возьми коня златогривого; он меня почтет за настоящую королевну. И когда ты сядешь на коня златогривого и уедешь далеко, тогда я выпрошусь у царя Афрона в чистое поле погулять; и  как он меня отпустит с нянюшками, и с матушками, и со всеми придворными боярынями и буду я с ними в чистом поле, тогда ты меня вспомяни — и я опять у тебя буду.

Серый волк вымолвил эти речи, ударился о сырую землю — я стал прекрасною королевною Еленою, так что никак и узнать нельзя, чтоб то не она была.

Иван-царевич взял серого волка, пошел во дворец к царю Афрону, а прекрасной королевне Елене велел до­жидаться за городом.

Когда Иван-царевич пришел к царю Афрону с мнимою Еленою Прекрасною, то царь очень возрадовался в сердце своем, что получил такое сокровище, которого он давно желал. Он принял, ложную королевну, а коня зла­тогривого вручил Ивану-царевичу.

Иван-царевич сел на того коня и выехал за город, посадил с собою Елену Прекрасную и поехал, держа путь к государству царя Долмата.

Серый же вояк живет у царя Афрона день, другой и третий вместо прекрасной королевны Елены, а на четвер­тый день пришел к царю Афрону проситься в чистом по­ле погулять, чтоб разбить тоску-печаль лютую. Как возговорил ему царь Афрон:

—  Ах, прекрасная моя королевна Елена! Я для тебя все сделаю, отпущу тебя в чистое поле погулять.

И тотчас приказал нянюшкам и мамушкам, и всем придворным боярыням с прекрасною королевною идти в чистое поле гулять.

Иван же царевич ехал путем-дорогою с Еленою Пре­красною, разговаривал с нею и забыл было про серого волка, да потом вспомнил:

—  Ах, где-то мой серый волк?

Вдруг откуда ни взялся — стал он перед Иваном-царевичем и сказал ему:

—  Садись, Иван-царевич, на меня, на серого волка, а прекрасная королевна пусть на коне златогривом.

Иван-царевич сел на серого волка, и поехали они в государство царя Долмата. Ехали они долго ли, корот­ко ли и, доехав до того государства, за три  версты от города остановились. Иван-царевич начал просить серо­го волка:

—  Слушай ты, друг мой любезный, серый волк! Сослужил ты мне много служб, сослужи мне и последнюю, а служба твоя будет вот какая: не можешь ли ты обо­ротиться в коня златогривого наместо этого, потому что с этим златогривым конем мне расстаться   не хочется.

Вдруг серый волк ударился о сырую землю — и стал конем златогривым.

Иван-царевич, оставя прекрасную королевну Елену в зеленом лугу, сел на серого волка и поехал во дворец к царю Долмату.

И как скоро туда приехал, царь Долмат увидел Ива­на-царевича, что едет он на коне златогривом, весьма обрадовался, тотчас вышел из палат своих, встретил царевича на широком дворе, поцеловал его во уста са­харные, взял его за правую руку и повел в палаты бело­каменные.

Царь Долмат для такой радости велел сотворить пир, и они сели за столы дубовые, за скатерти браные; пили, ели, забавлялися и веселилися ровно два дни, а на тре­тий день царь Долмат вручил Ивану-царевичу жар-птицу с золотою клеткою.

Царевич взял жар-птицу, пошел за город, сел на ко­ня златогривого вместе с прекрасною королевной Еле­ною и поехал в свое отечество, в государство царя Выслава Андроновича.

Царь же Долмат вздумал на другой день своего коня златогривого объездить в чистом поле; велел его оседлать, потом сел на него и поехал в чистое поле, и лишь только разъярил коня, как он сбросил с себя царя Долмата и, оборотясь по-прежнему в серого волка, по­бежал и нагнал Ивана-царевича.

—   Иван-царевич! — сказал он. — Садись на меня, на серого волка, а королевна Елена Прекрасная пусть едет на коне златогривом.

Иван-царевич сел на серого волка, и поехали они в путь. Как скоро довез серый волк Ивана-царевича до тех мест, где его коня разорвал, он остановился и сказал:

—   Ну, Иван-царевич, послужил я тебе довольно ве­рою и правдою. Вот на сем месте разорвал я твоего коня надвое, до этого места и довез тебя. Слезай с меня, с се­рого волка, теперь есть у тебя конь златогривый, так ты сядь на него и поезжай, куда тебе надобно, а я тебе боль­ше не слуга,

Терешечка

Худое житье было старику со старухою! Век они про­жили, а детей не нажили; смолоду еще перебивались так-сяк, состарились оба, напиться подать некому, и ту­жат и плачут. Вот сделали они колодочку, завернули ее в пелёночку, положили в люлечку, стали качать да прибаюкивать — и вместо колодочки стал рость в пелёночках сынок Терешечка, настоящая ягодка!

Мальчик рос-подрастал, в разум приходил- Отец ему сделал челночок. Терешечка поехал рыбу ловить, а мать ему и молочко и творожок стала носить. Придет, бывало, на берег и зовет:

—  Терешечка, мой сыночек! Плыви, плыви к бережочку, я, мать, пришла, молока принесла.

Терешечка далеко слышит ее голосок, подъедет к бережку, высыпет рыбку, напьется-наестся и опять по­едет ловить.

Один раз мать говорила ему:

—  Сыночек, милочка! Будь осторожен, тебя караулит ведьма Чувилиха, не попадись ей в когти.

Сказала и пошла. А Чувилиха пришла к бережку а зовет страшным голосом:

—  Терешечка, мой сыночек! Плыви, плыви к бережочку, я, мать, пришла, молока принесла.

А Терешечка распознал и говорит:

—  Дальше, дальше, мой челночок! Это не родимой матушки голосок, а злой ведьмы Чувилихи.

Чувилиха услышала, побежала, доку сыскала и до­была себе голосок, как у Терешечкиной матери.

Пришла мать, стала звать сына тоненьким голоском:

—  Терешечка, мой сыночек, плыви, плыви к бережочку.

Терешечка услышал и говорит:

—  Ближе, ближе, мой челночок! Это родимой матуш­ки голосок.

Мать его накормила, напоила и опять за рыбкой пус­тила.

Пришла ведьма Чувилиха, запела выученным голос­ком, точь-в-точь родимая матушка. Терешечка обознался, подъехал; она его схватила да в куль, и помчала.

Примчала в избушку на курьих ножках, велела доче­ри его сжарить, а сама, поднявши лытки, пошла опять, на раздобытки.

Терешечка был мужичок не дурачок, в обиду девке не дался, вместо себя посадил ее жариться в печь, а сам взобрался на высокий дуб.

Прибежала Чувилиха, вскочила в избу, напилась-наелась, вышла на двор, катается-валяется и приго­варивает:

—  Покатаюсь я, поваляюсь я, Терешечкиного мяса наевшись!

А он ей с дуба кричит:

—  Покатайся, поваляйся, ведьма, своей дочери мяса наевшись!

Услышала она, подняла голову, раскинула глаза на все стороны — нет никого! Опять затянула:

—  Покатаюсь я, поваляюсь я, Терешечкиного мяса наевшись!

А он отвечает:

—  Покатайся, поваляйся, ведьма, своей дочери мяса наевшись!

Испугалась она, глянула и увидела его на высоком дубу. Вскочила, бросилась к кузнецу:

—  Кузнец, кузнец! Скуй мне топорок. Сковал кузнец топорок и говорит:

—  Не руби же ты острием, а руби обухом.

Послушалась, стучала-стучала, рубила-рубила, ниче­го не сделала. Припала к дереву, впилась в него зуба­ми, дерево затрещало.

По небу летят гуси-лебеди; Терешечка видит беду, видит гусей-лебедей, взмолился им, стал их упрашивать:

—  Гуси-лебеди, возьмите меня, посадите меня на крылышки, донесите меня к отцу, к матери, там вас на­кормят-напоят.

А гуси-лебеди отвечают:

—  Ка-га! Вон летит другое стадо, поголоднее нас, оно тебя возьмет, донесет.

А ведьма грызет, только щепки летят, а дуб трещит да шатается.

Летит другое стадо. Терешечка опять кричит:

—  Гуси-лебеди! Возьмите меня, посадите меня на крылышки, донесите меня к отцу, к матери, там вас накормят-напоят!

—  Ка-га! — отвечают гуси. — За нами летит защи­панный гусенёк, он тебя возьмет, донесет.

Гусенёк не летит, а дерево трещит да шатается. Ведь­ма погрызет-погрызет, взглянет на Терешечку — обли­жется и опять примется за дело; вот-вот к ней свалится!

По счастью, летит защипанный гусенёк, крылышками махает, а Терешечка-то его просит, ублажает:

—  Гусь-лебедь ты мой, возьми меня, посади меня на крылышки, донеси меня к отцу, к матери, там тебя на­кормят-напоят и чистой водицей обмоют.

Сжалился защипанный гусенёк, подставил Терешечке крылышки, встрепенулся и полетел вместе с ним.

Подлетели к окошечку родимого батюшки, сели на травке. А старушка напекла блинов, созвала гостей, поминает Терешечку и говорит:

—  Это тебе, гостёк, это тебе, старичок, а это мне блинок!

А Терешечка под окном отзывается:

—  А мне?

—  Погляди-ка, старичок, кто там просит блинок? Старик вышел, увидел Терешечку, обхватил его, при­вел к матери — пошло обниманье!

А защипанного гусенька откормили, отпоили, на волю пустили, и стал он с тех пор широко крыльями махать, впереди всех летать да Терешечку вспоминать.

Баба-яга и Заморышек

Жил-был старик да старуха; детей у них не было. Раз пошел старик в лес за грибами, попадается ему дорогою старый дед.

—  Я знаю, — говорит, — что у тебя на мыслях, ты все об детях думаешь. Поди-ка по деревне, собери с каждо­го двора по яичку и посади на те яйца клушку, что будет, сам увидишь!

Старик воротился в деревню, в ихней деревне был сорок один двор, вот он обошел все дворы, собрал с каж­дого по яичку и посадил клушку на сорок одно яйцо.

Прошло две недели, смотрит старик, смотрит и ста­руха, — а из тех яичек народились мальчики: сорок креп­ких, здоровеньких,   а один не удался — хил да слаб!

Стал старик давать мальчикам имена, всем дал, а пос­леднему недостало имени.

—  Ну, говорит, — будь же ты Заморышек!

Растут у старика со старухою детки, растут не по дням, а по часам; выросли и стали работать, отцу с ма­терью помогать: сорок молодцев в поле возятся, а Замо­рышек дома управляется. Пришло время сенокосное; братья траву косили, стога ставили, поработали с неделю и вернулись на деревню; поели, что бог послал, и легли спать. Старик смотрит и говорит:

—  Молодо-зелено! Едят много, спят крепко, а дела, поди, ничего не сделали!

—  А ты прежде посмотри, батюшка! — отзывается Заморышек.

Старик снарядился и поехал в луга, глянул — сорок стогов сметано.

—  Ай да молодцы ребята! Сколько за одну неделю накосили и в стога сметали.

На другой день старик опять собрался в луга, захо­телось на свое добро полюбоваться; приехал — а одно­го стога как не бывало! Воротился домой и говорит:

—  Ах, детки! Ведь один стог-то пропал.

—  Ничего, батюшка!— отвечает Заморышек.— Мы этого вора поймаем, дай-ка мне сто рублев, а уж я дело сделаю.

Взял у отца сто рублев и пошел  к кузнецу:

—  Можешь ли сковать мне такую цепь, чтоб хватило с ног до головы обвить человека?

—  Отчего не сковать!

—  Смотри же, делай покрепче; коли цепь выдер­жит — сто рублев плачу, а коли лопнет — пропал твой труд!

Кузнец сковал железную цепь; Заморышек обвил ее вокруг себя, потянул — она и лопнула. Кузнец вдвое крепче сделал, ну, та годилась. Заморышек взял эту цепь, заплатил сто рублев и пошел сено караулить; сел под стог и дожидается.

Вот в самую полуночь поднялась погода, всколыха­лось море, и выходит из морской глубины чудная кобы­лица, подбежала к первому стогу и принялась пожирать сено. Заморышек подскочил, обротал ее железной цепью и сел верхом. Стала его кобылица мыкать, по долам, по горам носить; нет, не в силах седока сбить! Остано­вилась она и говорит ему:

—  Ну, добрый молодец, когда сумел ты усидеть на мне, то возьми-владей моими жеребятами.

Подбежала кобылица к синю морю и громко заржала; тут сине море всколыхалося, и вышли на берег сорок один жеребец, конь коня лучше! Весь свет изойди, нигде таких не найдешь!

Утром слышит старик на дворе ржанье, топот, что такое? А это его сынок Заморышек целый табун пригнал.

—  Здорово, — говорит, — братцы! Теперь у всех у нас по коню есть, поедемте невест себе искать.

—  Поедем!

Отец с матерью благословили их, и поехали братья в путь-дорогу далекую.

Долго они ездили по белому свету, да где столько невест найти? Порознь жениться не хочется, чтоб нико­му обидно не было, а какая мать похвалится, что у ней как раз сорок одна дочь народилась?

Заехали молодцы за тридевять земель, смотрят: на крутой горе стоят белокаменные палаты, высокой стеной обведены, у ворот железные столбы поставлены. Сосчи­тали — сорок один столб. Вот они привязали к тем стол­бам своих богатырских коней и идут на двор. Встречает их баба-яга:

—  Ах вы, незваные-непрошеные! Как вы смели ло­шадей без спросу привязывать?

—  Ну, старая, чего кричишь? Ты прежде напой-на­корми, в баню своди, да после про вести и спрашивай.

Баба-яга накормила их, напоила, в баню сводила и стала спрашивать:

—  Что, добрые молодцы, дела пытаете иль от дела лытаете?

—  Дела пытаем, бабушка!

—  Чего ж вам надобно?

—  Да невест ищем.

—  У меня есть дочери, — говорит баба-яга, бросилась в высокие терема и вывела сорок одну девицу.

Тут они сосватались, начали пить, гулять, свадьбы справлять. Вечером пошел Заморышек на своего коня посмотреть. Увидел его добрый конь и промолвил чело­веческим голосом:

—  Смотри, хозяин! Как ляжете вы спать с молодыми женами, нарядите их в свои платья, а на себя наденьте женины, не то все пропадем!

Заморышек сказал это братьям; нарядили они моло­дых жен в свои платья, а сами оделись в женины и легли спать. Все заснули, только Заморышек глаз не смыкает. В самую полночь закричала баба-яга зычным голосом:

—  Эй вы, слуги мои верные! Рубите незваным гостям буйны головы.

Прибежали слуги верные и отрубили буйны головы дочерям бабы-яги. Заморышек разбудил своих братьев и рассказал все, что было; взяли они отрубленные головы, воткнули на железные спицы кругом стены, потом осед­лали коней и доехали наскоро.

Поутру встала баба-яга, глянула в окошечко — кру­гом стены торчат на спицах дочерние головы, страшно она озлобилась, приказала подать свой, огненный щит, поскакала в погоню и начала палить щитом на все четы­ре стороны. Куда молодцам спрятаться? Впереди сине мо­ре, позади баба-яга — и жжет и палит! Помирать бы всем, да Заморышек догадлив был: не забыл он захватить у бабы-яги платочек, махнул тем платочком перед собою — и вдруг перекинулся мост через все сине море; переехали добрые молодцы на другую сторону. За­морышек махнул платочком в иную сторону — мост исчез, баба-яга воротилась назад, а братья домой по­ехали.