Василиса Прекрасная

В некотором царстве жил-был купец. Двенадцать лет жил он в супружестве и прижил только одну дочь, Васи­лису Прекрасную. Когда мать скончалась, девочке было восемь лет. Умирая, купчиха призвала к себе дочку, вынула из-под одеяла куклу, отдала ей и сказала:

—  Слушай, Василисушка! Помни и исполни послед­ние мои слова. Я умираю и вместе с родительским благословением оставляю тебе вот эту куклу, береги ее всегда при себе и никому не показывай, а когда при­ключится тебе какое горе, дай ей поесть и спроси у нее совета. Покушает она и скажет тебе, чем помочь не­счастью.

Затем мать поцеловала дочку и померла.

После смерти жены купец потужил, как следовало, а потом стал думать, как опять жениться. Он был человек хороший; за невестами дело не стало, но больше всех по нраву пришлась ему одна вдовушка. Она была уже в летах, имела своих двух дочерей, почти однолеток Васи­лисе, —стало быть, и хозяйка, и мать опытная. Купец женился на вдовушке, но обманулся и не нашел в ней доброй матери для своей Василисы. Василиса была пер­вая на все село красавица; мачеха и сестры завидовали ее красоте, мучили ее. всевозможными работами, чтоб она от трудов похудела, а от ветру и солнца почернела, совсем житья не было!

Василиса все переносила безропотно и с каждым днем все хорошела и полнела, а между тем мачеха с дочками своими худела и дурнела от злости, несмотря на то, что они всегда сидели сложа руки, как барыни. Как же это так делалось? Василисе помогала ее куколка.

Без этого где бы девочке сладить со всею работою! Зато Василиса сама, бывало, не съест, а уж куколке оставит самый лакомый кусочек, и вечером, как все улягутся, она запрется в чуланчике, где жила, и потчевает ее, при­говаривая:

—  На, куколка, покушай, моего горя послушай! Живу я в доме у батюшки, не вижу себе никакой радости, злая мачеха гонит меня с белого света. Научи ты меня, как мне быть, и жить и что делать?

Куколка покушает, да потом и дает ей советы и уте­шает в горе, а наутро всякую работу справляет за Васи­лису; та только отдыхает в холодке да рвет цветочки, а у нее уж и гряды выполоты, и капуста полита, и вода наношена, и печь вытоплена. Куколка еще укажет Васи­лисе и травку от загару. Хорошо было жить ей с ку­колкой.

Прошло несколько лет; Василиса выросла и стала невестой. Все женихи в городе присватываются к Васи­лисе, на мачехиных дочерей никто и не посмотрит. Мачеха злится пуще прежнего и всем женихам отвечает:

—  Не выдам меньшой прежде старших!

А проводя женихов, побоями вымещает зло на Васи­лисе.

Вот однажды купцу понадобилось уехать из дому на долгое время по торговым делам. Мачеха и перешла на житье в другой дом, а возле этого дома был дремучий лес, а в лесу на поляне стояла избушка, а в избушке жила баба-яга, никого она к себе не подпускала и ела людей, как цыплят. Перебравшись на новоселье, купчи­ха то и дело посылала за чем-нибудь в лес ненавист­ную ей Василису, но эта завсегда возвращалась домой благополучно: куколка указывала ей дорогу и не под­пускала к избушке бабы-яги.

Пришла осень. Мачеха раздала всем трем девушкам вечерние работы: одну заставила кружева плести, дру­гую чулки вязать, а Василису прясть, и всем по урокам. Погасила огонь во всем доме, оставила только одну свеч­ку там, где работали девушки, и сама легла спать. Де­вушки работали. Вот нагорело на свечке; одна из маче­хиных дочерей взяла щипцы, чтоб поправить светильню, да вместо того, по приказу матери, как будто нечаянно и потушила свечку.

—  Что теперь нам делать? — говорили девушки. — Огня нет в целом доме, а уроки наши не кончены. Надо сбегать за огнем к бабе-яге!

—  Мне от булавок светло! — сказала та, что плела кружево. — Я не пойду.

—  И я не пойду, — сказала та, что вязала чулок. — Мне от спиц светло!

—  Тебе за огнем идти, — закричали обе. — Ступай к бабе-яге!

И вытолкали Василису из горницы. Василиса пошла в свой чуланчик, поставила перед куклою приготовленный ужин и сказала:

—  На, куколка, покушай да моего горя послушай: меня посылают за огнем к бабе-яге, баба-яга съест меня!

Куколка поела, и глаза ее заблестели, как две свечки.

—  Не бойся, Василисушка! — сказала она. — Ступай, куда посылают, только меня держи всегда при себе. При мне ничего не станется с тобой у бабы-яги.

Василиса собралась, положила куколку свою в кар­ман и, перекрестившись, пошла в дремучий лес.

Идет она и дрожит. Вдруг скачет мимо ее всадник: сам белый, одет в белом, конь под ним белый, и сбруя на коне белая, — на дворе стало рассветать.

Идет она дальше, как скачет другой всадник: сам красный, одет в красном и на красном коне, — стало всходить солнце.

Василиса прошла всю ночь и весь день, только к следующему вечеру вышла на полянку, где стояла избуш­ка яги-бабы; забор вокруг избы из человечьих костей, на заборе торчат черепа людские с глазами, вместо дверей у ворот — ноги человечьи, вместо запоров — руки, вместо замка — рот с острыми зубами. Василиса обо­млела от ужаса и стала как вкопанная. Вдруг едет опять всадник: сам черный, одет во всем черном и на черном коне, подскакал к воротам бабы-яги и исчез, как сквозь землю провалился, — настала ночь. Но темнота продол­жалась недолго: у всех черепов на заборе засветились глаза, и на всей поляне стало светло, как середи дня. Василиса дрожала со страху, но, не зная, куда бежать, оставалась на месте.

Скоро послышался в лесу страшный шум: деревья трещали, сухие листья хрустели; выехала из лесу баба-яга — в ступе едет, пестом погоняет, помелом след заме­тает. Подъехала к воротам, остановилась и, обнюхав вокруг себя, закричала:

—  Фу, фу! Русским духом пахнет! Кто здесь? Василиса подошла к старухе со страхом и, низко поклонясь, сказала:

Это я, бабушка! Мачехины дочери прислали меня за огнем к тебе.

—  Хорошо, — сказала баба-яга, — знаю я их, поживи ты наперед да поработай у меня, тогда и дам тебе огня, а коли нет, так я тебя съем!

Потом обратилась к воротам и вскрикнула:

—  Эй, запоры мои крепкие, отомкнитесь, ворота мои широкие, отворитесь!

Ворота отворились, а баба-яга въехала, посвистывая, за нею вошла Василиса, а потом опять все заперлось.

Войдя в горницу, баба-яга растянулась и говорит Василисе:

—  Подавай-ка сюда, что там есть в печи: я есть хочу. Василиса зажгла лучину от тех черепов, что на забо­ре, и начала таскать из печки да подавать яге кушанье, а кушанья настряпано было человек на десять; из погреба принесла она квасу, мёду, пива и вина. Все съела, все выпила старуха, Василисе оставила только щец не­множко, краюшку хлеба да кусочек поросятины. Стала яга-баба спать ложиться и говорит:

—  Когда завтра я уеду, ты смотри — двор вычисти, избу вымети, обед состряпай, белье приготовь да пойди в закром, возьми четверть пшеницы и очисть ее от чер­нушки. Да чтоб все было сделано, а не то — съем тебя!

После такого наказу баба-яга захрапела, а Валисиса поставила старухины объедки перед куклою, залилась слезами и говорила:

—  На, куколка, покушай, моего горя послушай! Тя­желую дала мне яга-баба работу и грозится съесть меня, коли всего не исполню, помоги мне!

Кукла ответила:

—  Не бойся, Василиса Прекрасная! Поужинай, помолися да спать ложися, утро мудреней вечера!

Ранешенько проснулась, Василиса, а баба-яга уже встала, выглянула в окно: у черепов глаза потухают; вот мелькнул белый всадник — и совсем рассвело. Баба-яга вышла на двор, свистнула — перед ней явилась сту­па с пестом и помелом. Промелькнул красный всадник — взошло солнце. Баба-яга села в ступу и выехала со дво­ра, пестом погоняет, помелом след заметает. Осталась

Василиса одна, осмотрела дом бабы-яги, подивилась изобилью во всем и остановилась в раздумье: за какую ра­боту ей прежде всего приняться. Глядит, а вся работа уже сделана, куколка выбирала из пшеницы последние зерна чернушки.

—  Ах ты, избавительница моя! — сказала Василиса куколке.

—  Ты от беды меня спасла.

—  Тебе осталось только обед состряпать, — отвечала куколка, влезая в карман Василисы. — Состряпай с бо­гом, да и отдыхай на здоровье!

К вечеру Василиса собрала на стол и ждет бабу-ягу. Начало смеркаться, мелькнул за воротами черный всад­ник — и совсем стемнело, только светились глаза у че­репов. Затрещали деревья, захрустели листья — едет ба­ба-яга. Василиса встретила ее.

—  Все ли сделано? — спрашивает яга.

—  Изволь посмотреть сама, бабушка! — молвила Василиса.

Баба-яга все осмотрела, подосадовала, что не за что рассердиться, и сказала:

—  Ну, хорошо! Потом крикнула:

—  Верные мои слуги, сердечные друга, смелите мою пшеницу!

Явились три пары рук, схватили пшеницу и унесли вон из глаз. Баба-яга наелась, стала ложиться спать и опять дала  приказ Василисе:

—  Завтра сделай ты то же, что и нынче, да сверх того возьми из закрома мак да очисти его от земли по зернышку, вишь, кто-то по злобе земли в него намешал!

Сказала старуха, повернулась к стене и захрапела, а Василиса принялась кормить свою куколку. Куколка по­ела и сказала ей по-вчерашнему:

—  Молись богу да ложись спать: утро вечера мудре­нее, все будет сделано, Василисушка!

Наутро баба-яга опять уехала в ступе со двора, а Василиса с куколкой всю работу тотчас исправили. Ста­руха воротилась, оглядела все и крикнула:

—  Верные мои слуги, сердечные други, выжмите из маку масло!

Явились три пары рук, схватили мак и унесли из глаз. Баба-яга села обедать; она ест, а Василиса стоит молча.

—  Что ж ты ничего не говоришь со мною? — сказа­ла баба-яга. — Стоишь как немая?

—  Не смела, — отвечала Василиса, — а если позво­лишь, то мне хотелось бы спросить тебя кой о чем.

—  Спрашивай, только не всякий вопрос к добру ве­дет: много будешь знать, скоро состареешься!

—  Я хочу спросить тебя, бабушка, только о том, что видела: когда я шла к тебе, меня обогнал  всадник на белом коне, сам белый и в белой одежде: кто он такой?

—  Это день мой ясный, — отвечала баба-яга.

—  Потом обогнал меня другой всадник на красном коне, сам красный и весь в красном одет, это кто такой?

—  Это мое солнышко красное! — отвечала баба-яга.

—  А что значит черный всадник, который обогнал меня у самых твоих ворот, бабушка?

—  Это ночь моя темная — всё мои слуги верные! Василиса вспомнила о трех парах рук и молчала.

—  Что ж ты еще не спрашиваешь? — молвила баба-яга.

—  Будет с меня и этого, сама ж ты, бабушка, сказа­ла, что много узнаешь — состареешься.

—  Хорошо, — сказала баба-яга, — что ты спрашива­ешь только о том, что видала за двором, а не во дворе! Я не люблю, чтобы у меня сор из избы выносили, и слиш­ком любопытных ем! Теперь я тебя спрошу: как успева­ешь ты исполнять работу, которую я задаю тебе?

—  Мне помогает благословение моей матери, — отве­чала Василиса.

—  Так вот что! Убирайся же ты от меня, благосло­венная дочка! Не нужно мне благословенных.

Вытащила она Василису из горницы и вытолкала за ворота, сняла с забора один череп с горящими глазами и, наткнув на палку, отдала ей и сказала:

—  Вот тебе огонь для мачехиных дочек, возьми его: они ведь за этим тебя сюда и прислали.

Бегом пустилась Василиса при свете черепа, который погас только с наступлением утра, и наконец к вечеру другого дня добралась до своего дома. Подходя к воро­там, она хотела было бросить череп: «Верно, дома, — ду­мает себе, — уж больше в огне не нуждаются». Но вдруг послышался глухой голос из черепа:

—  Не бросай меня, неси к мачехе!

Она взглянула на дом мачехи и, не видя ни в одном окне огонька, решилась идти туда с черепом. Впервые встретили ее ласково и рассказали, что с той поры, как она ушла, у них не было в доме огня: сами высечь никак не могли, а который огонь приносили от соседей — тот погасал, как только входили с ним в горницу.

—  Авось твой огонь будет держаться! — сказала ма­чеха.

Внесли череп в горницу; а глаза из черепа так и гля­дят на мачеху и ее дочерей, так и жгут! Те было пря­таться, но куда ни бросятся — глаза всюду за ними так и следят; к утру совсем сожгло их в уголь, одной Васисы не тронуло.

Поутру Василиса зарыла череп в землю, заперла дом на замок, пошла в город и попросилась на житье к од­ной безродной старушке; живет себе и поджидает отца. Вот как-то говорит она старушке:

—  Скучно мне сидеть без дела, бабушка! Сходи, ку­пи мне льну самого лучшего, я хоть прясть буду.

Старушка купила льну хорошего; Василиса села за дело, работа так и горит у нее, и пряжа выходит ровная да тонкая, как волосок. Набралось пряжи много; пора бы и за тканье приниматься, да таких берд не найдут, чтобы годились на Василисину пряжу, никто не берется и сделать-то. Василиса стала просить свою куколку, та и говорит:

—  Принеси-ка мне какое-нибудь старое бердо, да старый челнок, да лошадиной гривы, я все тебе смастерю.

Василиса добыла все, что надо, и легла спать, а кукла за ночь приготовила славный стан. К концу зимы и по­лотно выткано, да такое тонкое, что сквозь иглу вместо нитки продеть можно. Весною полотно выбелили, и Ва­силиса говорит старухе:

—  Продай, бабушка, это полотно, а деньги возьми себе.

Старуха взглянула на товар и ахнула:

—  Нет, дитятко! Такого полотна, кроме царя, носить некому; понесу во дворец.

Пошла старуха к царским палатам да все мимо окон похаживает. Царь увидал и спросил:

—  Что тебе, старушка, надобно?

—  Ваше царское величество, — отвечает старуха, — я принесла диковинный товар, никому, окроме тебя, по­казать не хочу.

Царь приказал впустить к себе старуху и как увидел полотно — вздивовался.

—  Что хочешь за него? — спросил царь.

—  Ему цены нет, царь-батюшка! Я тебе в дар его принесла.

Поблагодарил царь и отпустил старуху с подарками.

Стали царю из того полотна сорочки шить, вскроили, да нигде не могли найти швеи, которая взялась бы их работать. Долго искали, наконец царь позвал старуху и сказал:

—  Умела ты напрясть и соткать такое полотно, умей из него и сорочки сшить.

—  Не я, государь, пряла и соткала полотно, — сказа­ла старуха, — это работа приемыша моего — девушки. — Ну так пусть и сошьет она!

Воротилась старушка домой и рассказала обо всем Василисе.

—  Я знала, — говорит ей Василиса, — что эта работа моих рук не минует.

Заперлась в свою горницу, принялась за работу, ши­ла она не покладываючи рук, и скоро дюжина сорочек была готова.

Старуха понесла к царю сорочки, а Василиса умы­лась, причесалась, оделась и села под окном. Сидит себе и ждет, что будет. Видит: на двор к старухе идет цар­ский слуга, вошел в горницу и говорит:

—  Царь-государь хочет видеть искусницу, что рабо­тала ему сорочки, и наградить ее из своих царских рук.

Пошла Василиса и явилась пред очи царские. Как увидел царь Василису Прекрасную, так и влюбился в нее без памяти.

—  Нет, — говорит он, — красавица моя! Не расста­нусь я с тобою, ты будешь моей женою.

Тут взял царь Василису за белые руки, посадил ее подле себя, а там и свадебку сыграли. Скоро воротился и отец Василисы, порадовался об ее судьбе и остался жить при дочери. Старушку Василиса взяла к себе, а куколку по конец жизни своей всегда носила в кармане.

Крошечка-Хаврошечка

Вы знаете, что есть на свете люди и хорошие, есть и похуже, есть и такие, которые бога не боятся, своего бра­та не стыдятся: к таким-то и попала Крошечка-Хаврошечка. Осталась она сиротой маленькой; взяли ее эти люди, выкормили и на свет божий не пустили, над рабо­тою каждый день занудили, заморили; она и подает, и прибирает, и за всех и за все отвечает.

А были у хозяйки три дочери большие. Старшая зва­лась Одноглазка, средняя — Двуглазка, а меньшая — Триглазка; но они только и знали у ворот сидеть, на ули­цу глядеть, а Крошечка-Хаврошечка на них работала, их обшивала, для них и пряла и ткала, а слова доброго ни­когда не слыхала. Вот то-то и больно — ткнуть да тол­кнуть есть кому, а приветить да приохотить нет никого!

Выйдет, бывало, Крошечка-Хаврошечка в поле, обни­мет свою рябую корову, ляжет к ней на шейку и расска­зывает, как ей тяжело жить-поживать:

—  Коровушка-матушка! Меня бьют, журят, хлеба не дают, плакать не велят. К завтрему дали пять пудов на­прясть, наткать, побелить, в трубы покатать.

А коровушка ей в ответ:

—  Красная девица! Влезь ко мне в одно ушко, а в дру­гое вылезь — все будет сработано.

Так и сбывалось. Вылезет красная девица из ушка — все готово: и наткано, и побелено, и покатано.

Отнесет к мачехе; та поглядит, покряхтит, спрячет в сундук, а ей еще больше работы задаст. Хаврошечка опять придет к коровушке,, в одно ушко влезет, в другое вылезет и готовенькое возьмет принесет.

Дивится старуха, зовет Одноглазку:

—  Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая! Доглядись, кто сироте помогает: и ткет, и прядет, и в трубы катает?

Пошла с сиротой Одноглазка в лес, пришла с нею в поле, забыла матушкино приказанье, распеклась на сол­нышке, разлеглась на травушке; а Хаврошечка приго­варивает:

—  Спи, глазок, спи, глазок!

Глазок заснул; пока Одноглазка спала, коровушка и наткала и побелила. Ничего мачеха не дозналась, пос­лала Двуглазку. Эта тоже на солнышке распеклась и на травушке разлеглась, матернино приказанье забыла и глазки смежила; а Хаврошечка баюкает:

—  Спи, глазок, спи, другой!

Коровушка наткала, побелила, в трубы покатала, а Двуглазка все еще спала.

Старуха рассердилась, на третий день послала Триглазку, а сироте еще больше работы дала. И Триглазка, как ее старшие сестры, попрыгала-попрыгала и на тра­вушку пала. Хаврошечка поет:

—  Спи, глазок, спи, другой! — а об третьем забыла. Два глаза заснули, а третий глядит и все видит, все — как красная девица в одно ушко влезла, в другое вылез­ла и готовые холсты подобрала. Все, что видела, Три­ глазка матери рассказала; старуха обрадовалась, на другой же день пришла к мужу:

—  Режь рябую корову! Старик так, сяк:

—  Что ты, жена, в уме ли? Корова молодая, хоро­шая!

—  Режь, да и только! Наточил ножик...

Побежала Хаврошечка к коровушке:

—  Коровушка-матушка! Тебя хотят резать.

—  А ты, красная девица, не ешь моего мяса, косточ­ки мои собери, в платочек завяжи, в саду их рассади и никогда меня не забывай, каждое утро водою их поли­вай.

Хаврошечка все сделала, что коровушка завещала: голодом голодала, мяса ее в рот не брала, косточки каж­дый день в саду поливала, и выросла из них яблонька, да какая — боже мой! Яблоки на ней висят наливные, листвицы шумят золотые, веточки гнутся серебряные, кто ни едет мимо — останавливается, кто проходит близ­ко — тот заглядывается.

Случилось раз — девушки гуляли по саду; на ту пору ехал по полю барин — богатый, кудреватый, молодень­кий. Увидел яблочки, затрогал девушек:

—  Девицы-красавицы!— говорит он. — Которая из вас мне яблочко поднесет, та за меня замуж пойдет.

И бросились три сестры одна перед другой к яблоньке. А яблочки-то висели низко, под руками были, а то вдруг поднялись высоко-высоко, далеко над головами стали. Сестры хотели их сбить — листья глаза засыпают, хотели сорвать — сучья косы расплетают; как ни би­лись, ни метались — ручки изодрали, а достать не могли.

Подошла Хаврошечка, и веточки приклонились, и яблоки опустились. Барин на ней женился, и стала она в добре поживать, лиха не знавать.

Морозко

У мачехи была падчерица да родная дочка; родная что ни сделает, за все ее гладят по головке да приговари­вают: «Умница!». А падчерица как ни угождает — ничем не угодит, все не так, все худо; а надо правду сказать, девочка была золото, в хороших руках она бы как сыр в масле купалась, а у мачехи каждый день слезами умы­валась. Что делать? Ветер хоть пошумит, да затихнет, а старая баба расходится — не скоро уймется, все будет придумывать да зубы чесать. И придумала мачеха пад­черицу со двора согнать:

—  Вези, вези, старик, ее куда хочешь, чтобы мои гла­за ее не видали, чтобы мои уши об ней не слыхали, да не вози к родным в теплую хату, а во чисто поле на трес­кун-мороз!

Старик затужил, заплакал, однако посадил дочку на сани, хотел прикрыть попонкой — и то побоялся, повез бездомную во чисто поле, свалил на сугроб, перекрестил, а сам поскорее домой, чтоб глаза не видали дочерниной смерти.

Осталась, бедненькая, трясется и тихонько молитву творит. Приходит Мороз, попрыгивает-поскакивает, на красную девушку поглядывает:

—  Девушка, девушка, я Мороз красный нос!

—  Добро пожаловать, Мороз, знать, бог тебя принес по мою душу грешную.

Мороз хотел ее тукнуть и заморозить, но полюбились ему ее умные речи, жаль стало! Бросил он ей шубу. Оделась она в шубу, поджала ножки, сидит.

Опять пришел Мороз красный нос, попрыгивает-по­скакивает, на  красную девушку поглядывает:

—  Девушка, девушка, я Мороз красный нос!

—  Добро пожаловать, Мороз, знать, бог тебя принес по мою душу грешную.

Мороз пришел совсем не по душу, он принес красной девушке сундук высокий да тяжелый, полный всякого приданого. Уселась она в шубочкё на сундучке, такая ве­селенькая, такая хорошенькая! Опять пришел Мороз красный нос, попрыгивает-поскакивает, на красную де­вушку поглядывает. Она его приветила, а он ей подарил платье, шитое и серебром и золотом. Надела она и стала какая красавица, какая нарядница! Сидит и песенки попевает.

А мачеха по ней поминки справляет, напекла блинов.

—  Ступай, муж, вези хоронить свою дочь. Старик поехал. А собачка под столом:

—  Тяв, тяв! Старикову дочь в злате, в серебре везут, а старухину женихи не берут!

—  Молчи, дура! На. блин, скажи: старухину дочь же­нихи возьмут, а стариковой одни косточки привезут!

Собачка съела блин да опять:

—  Тяв, тяв! Старикову дочь в злате, в серебре везут, а старухину женихи не берут!

Старуха и блины давала, и била ее, а собачка все свое:

—  Старикову дочь в злате, в серебре везут, а стару­хину женихи не возьмут!

Скрипнули ворота, растворилися двери, несут сундук высокий, тяжелый, идет падчерица — панья паньей сия­ет! Мачеха глянула — и руки врозь!

—  Старик, старик, запрягай других лошадей, вези мою дочь поскорей! Посади на то же поле, на то же мес­то.

Повез старик на то же поле, посадил на то же место.

Пришел и Мороз красный нос, поглядел на свою го­стью, попрыгал-поскакал, а хороших речей не дождал, рассердился, хватил ее и убил.

—  Старик, ступай, мою дочь привези, лихих коней запряги, да саней не повали, да сундук не оброни!

А собачка под столом: — Тяв, тяв! Старикову дочь женихи возьмут, а ста­рухиной в мешке косточки везут!

—  Не ври! На пирог, скажи: старухину в злате, в се­ребре везут!

Растворились ворота, старуха выбежала встреть дочь, да вместо ее обняла холодное тело. Заплакала, заголо­сила, да поздно!

Вазуза и Волга

Волга с Вазузой долго спорили, кто из них умнее, сильнее и достойнее большего почета. Спорили, спорили, друг друга не переспорили и решились вот на какое де­ло.

—  Давай вместе ляжем спать, а кто прежде встанет и скорее придет к морю Хвалынскому, та из нас и умнее, и сильнее, и почету достойнее.

Легла Волга спать, легла и Вазуза. Да ночью встала Вазуза потихоньку, убежала от Волги, выбрала себе до­рогу и прямее и ближе и потекла.

Проснувшись, Волга пошла ни тихо, ни скоро, а как следует, в Зубцове догнала Вазузу, да так грозно, что Вазуза испугалась, назвалась меньшою сестрою и про­сила Волгу принять ее к себе на руки и снести в море Хвалынское.

А все-таки Вазуза весною раньше просыпается и бу­дит Волгу от зимнего сна.

Лиса-повитуха

Жили-были кум с кумой — волк с лисой. Была у них кадочка медку. А лисица любит сладенькое; лежит кума с кумом в избушке да украдкою постукивает хвостиком.

—  Кума, кума, — говорит волк, — кто-то стучит.

—  А, знать, меня на повой зовут! — бормочет лиса.

—  Так поди сходи, — говорит волк.

Вот кума из избы_. да прямехонько к меду, нализалась и вернулась назад:

—  Что бог дал? — спрашивает волк.

—  Початочек, — отвечает лисица.

В другой раз опять лежит кума да постукивает хвостиком.

—  Кума! Кто-то стучится, — говорит- волк.

—  На повой, знать, зовут!

—  Так сходи.

Пошла лисица, да опять к меду, нализалась досыта медку, только на донышке осталось.

Приходит к волку.

—  Что бог дал? — спрашивает ее волк.

—  Серёдышек.

В третий раз опять так же обманула лисица волка и долизала уж весь медок.

—  Что бог дал? — спрашивает ее волг:.

—  Поскрёбышек.

Долго ли, коротко ли — прикинулась лисица хворою, просит кума медку принести, Пошел кум, а меду ни крошки.

—  Кума, кума, — кричит волк, — ведь мед съеден.

—  Как съеден? Кто же съел? Кому окроме тебя! — погоняет лисица. .

Волк и кстится И божится.

—  Ну, хорошо! — говорит лисица. — Давай ляжем на солнышке, у кого вытопится мед, тот и виноват.

Пошли, легли. Лисице не спится, а серый волк хра­пит во всю пасть. Глядь-поглядь, у кумы-то и показался медок_; она ну-тко скорее перемазывать его на волка.

—  Кум, кум — толкает волка, — это что? Вот кто съел!

И волк, нечего делать, повинился.

Вот вам сказка, а мне кринка масла.