Во лбу солнце, на затылке месяц, по бокам звезды

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь, у него был сын Иван-царевич — и красивый, и умный, и славный; об нем песни пели, об нем сказки сказывали он красным девушкам во сне снился. Пришло ему желанье поглядеть на бел свет; берет он у царя-отца благословенье и позволенье и едет на все четыре стороны, людей посмотреть, себя пока­зать.

Долго ездил, много видел добра и худа и всякой всячины; наконец подъехал к палатам высоким, каменным. Видит: на крылечке сидят три сестри­цы-красавицы и между собой разговаривают.

Старшая говорит:

—  Если б на мне женился Иван-царевич, я б ему напряла на рубашку тонкую, гладкую, какой во всем свете не спрядут.

Иван-царевич стал прислушиваться.

—  А если б меня взял, — сказала средняя, — я б выткала ему кафтан из серебра, из золота, и си­ял бы он как Жар-птица.

—  А я ни прясть, ни ткать не умею, — говорила меньшая, — а если бы он меня полюбил, я бы родила ему сынов, что ни ясных соколов: во лбу солнце, а на затылке месяц, по бокам звезды.

Иван-царевич все слышал, все запомнил — вер­нулся к отцу и стал просить позволенья жениться. Отец согласился. Женился Иван-царевич на мень­шей сестре и стал с нею жить-поживать душа в душу; а старшие сестры стали сердиться да зави­довать меньшей сестре, начали ей зло творить. Подкупили они нянюшек, мамушек и, когда у Ива­на-царевича родился сын — а он ждал, что ему поднесут дитя с солнцем во лбу, с месяцем на затылке, с звездами по бокам, — подали ему про­сто-напросто котенка. Сильно Иван-царевич огор­чился, долго сердился, наконец стал ожидать дру­гого сына.

Те же нянюшки, те же мамушки были с царевной, они опять украли ее настоящего ребенка с солнцем во лбу и подложили щенка.

Иван-царевич заболел с горя-печали: очень ему хотелось поглядеть на хорошее детище. Начал ожидать третьего.

В третий раз ему показали простого ребенка, без звезд и месяца. Иван-царевич не стерпел, от­казался от жены, приказал ее судить.

Собралися, съехалися люди старшие — нет чис­ла! Судят-рядят, придумывают-пригадывают, и придумали: царевне отрубить голову.

—  Нет, — сказал главный судья, — слушайте меня или нет, а моя вот речь: выколоть ей глаза, засмолить с ребенком в бочке и пустить в море; виновата — потонет, права — выплывет.

Выкололи царевне глаза, засмолили вместе с ребенком в бочку и бросили в море.

А Иван-царевич женился на ее старшей сестре, на той самой, что детей его покрала да спрятала подальше от царя в отцовском саду в беседке.

Там мальчики росли-подрастали, родимой ма­тушки не видали, не знали; а она, горемычная, плавала по морю по океану с подкидышком, и рос этот подкидышек не по дням, а по часам; скоро пришел в смысл, стал разумен и говорит:

—  Сударыня матушка! Когда б, по моему про­шенью, мы пристали к берегу!

Бочка остановилась.

—  Сударыня матушка, когда б, по моему про­шенью, наша бочка лопнула!

Только он молвил, бочка развалилась надвое, и они с матерью вышли на берег.

—  Сударыня матушка! Какое веселое, славное место; жаль, что ты не видишь ни солнца, ни неба, ни травки-муравки. По моему прошенью, когда б здесь явилась банька!

Ту ж минуту как из земли выросла баня: двери сами растворились, печи затопились, и вода заки­пела. Вошли они, взял он веничек и стал теплою водою промывать больные глаза матери.

—  По моему прошенью, когда б моя матушка проглянула!

—  Сынок! Я вижу, вижу, глаза открылись!

—  По моему прошенью, когда б, сударыня ма­тушка, твоего батюшки дворец да к нам перешел и с садом и с твоими детками.

Откуда ни взялся дворец, перед дворцом рас­кинулся сад, в саду на веточках птички поют, посреди беседка стоит, в беседке три братца живут.

Мальчик-подкидыше к побежал к ним. Вошел, видит — накрыт стол, на столе три прибора.

Возвратился он поскорее домой и говорит:

—  Дорогая сударыня матушка! Испеки ты мне три лепешечки на своем молоке.

Мать послушала. Понес он три лепешечки, раз­ложил на три тарелочки, а сам спрятался в уголок и ожидает: кто придет?

Вдруг комната осветилась — вошли три брата с солнцем, с месяцем, с звездами; сели за стол, от­ведали лепешек и узнали родимой матери молоко.

—  Кто нам принес эти лепешечки? Если б он показался и рассказал нам об нашей матушке, мы б его зацеловали, замиловали и в братья к себе приняли.

Мальчик вышел и повел их к матери.

Тут они обнимались, целовались и плакали. Хорошо им стало жить, было чем и добрых людей угостить.

Один раз шли мимо нищие старцы; их зазвали, накормили, напоили и с хлебом-солью отпустили. Случилось, те же старцы проходили мимо дворца

Ивана-царевича; он стоял на крыльце и начал их спрашивать:

—  Нищие старцы! Где вы были-побывали, что видали-повидали ?

—  А мы там были-побывали, то видели-пови­дали: где прежде был мох да болото, пень да колода, там теперь дворец — ни в сказке сказать, ни пером написать, там сад — во всем царстве не сыскать, там люди — в белом свете не видать! Там мы были-побывали, три родных братца нас угоща­ли: во лбу у них солнце, на затылке месяц, по бокам часты звезды, и живет с ними и любуется на них мать-царевна прекрасная.

Выслушал Иван-царевич и задумался... кольнуло его в грудь, забилося сердце; снял он свой верный меч, взял меткую стрелу, оседлал ретивого коня и, не сказав жене «Прощай!», полетел во дворец — что ни в сказке сказать, ни пером написать.

Очутился там, глянул на детей, глянул на же­ну — узнал, и душа его просветлела!

В это время я там была, мед пила, все видела, всем было очень весело, горько только одной стар­шей сестре.

Из сборника А.Н. Афанасьева "Народные русские сказки", в обработке В.П Аникина

Окаменелое царство

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был солдат; служил он долго и безупречно, службу знал хорошо, на смот­ры, на ученья приходил чист и исправен. Стал последний год дослуживать — как на беду, невзлю­било его начальство, не только большое, да и ма­лое: то и дело под палками отдувайся.

Тяжело стало солдату, и задумал он бежать; ранец через плечо, ружье на плечо и начал про­щаться с товарищами, а те его спрашивать:

—  Куда идешь? Аль батальонный требует?

—  Не спрашивайте, братцы! Подтяните-ка ра­нец покрепче да лихом не поминайте!

И пошел он, добрый молодец, куда глаза гля­дят.

Много ли, мало ли шел — оказался в ином государстве, усмотрел часового и спрашивает:

—  Нельзя ли где остановиться и отдохнуть?

Часовой сказал ефрейтору, ефрейтор — офице­ру, офицер — генералу, генерал доложил самому королю. Король приказал позвать служивого перед свои светлые очи.

Вот явился солдат — как следует, при форме, сделал ружьем на караул и стал как вкопанный. Говорит ему король:

—  Скажи мне по совести, откуда и куда идешь?

—  Ваше королевское величество, не велите каз­нить, велите слово вымолвить.

Признался во всем королю по совести и стал на службу проситься.

—  Хорошо, — сказал король, — наймись у меня сад караулить. У меня теперь в саду неблагопо­лучно — кто-то ломает мои любимые деревья, — так ты постарайся, сбереги его, а за труд дам тебе плату немалую.

Солдат согласился, стал в саду караул держать.

Год и два служит — все у него исправно; вот и третий год на исходе, пошел однажды сад оглядывать и видит: половина что ни есть лучших деревьев поломана.

«Боже мой! — думает сам с собою. — Вот какая беда приключилася! Как заметит это король, сейчас велит схватить меня и повесить».

Взял ружье в руки, прислонился к дереву и крепко-крепко призадумался.

Вдруг послышался треск и шум; очнулся добрый молодец, глядь — прилетела в сад огромная, страш­ная птица и ну валить деревья! Солдат выстрелил в нее из ружья, убить не убил, а только ранил ее в правое крыло; выпало из того крыла три пера, а сама птица по земле наутек пустилась. Солдат — за нею. Ноги у птицы быстрые, скорехонько добежала до провалища и скрылась из глаз.

Солдат не убоялся и вслед за нею кинулся в то провалище: упал в глубокую-глубокую пропасть, отшиб себе все печенки и целые сутки лежал без памяти.

После опомнился, встал, осмотрелся. Что же? — и под землей такой же свет.

Только стемнело, взял он книжку и начал читать.

Вдруг застучало, загремело — явилось во дво­рец целое войско, подступили к солдату его преж­ние начальники и бранят его и грозят за побег смер­тью; вот уж и ружья заряжают, прицеливаются. Но солдат на то не смотрит, книгу из рук не выпу­скает, знай себе читает.

Закричали петухи — и все разом сгинуло!

На другую ночь страшней было, а на третью и того пуще: прибежали палачи с пилами, топора­ми, молотами, хотят ему кости дробить, жилы тянуть, на огне его жечь, а сами только и думают, как бы книгу из рук выхватить. Такие страсти были, что едва солдат выдержал.

Запели петухи — и наваждение сгинуло!

В тот самый час все царство ожило, по улицам и в домах народ засуетился, во дворец явилась царевна с генералами, со свитою, и стали все благодарствовать солдату и величать его своим го­сударем.

На другой день женился он на прекрасной царевне и зажил с нею в любви и радости.

Из сборника А.Н. Афанасьева "Народные русские сказки"

Волшебная дудочка

Как   слышал сказку, так и рассказываю. В стародавние годы жили да были муж с женой. И росла у них дочка пригожая. Всем девица взяла: и ростом, и дородством, и угожеством.

Глядя на нее, люди радовались: со всеми де­вушка приветливая, ласковая, обходительная. Всем торопилась помочь чем могла.

Но вот пристигло несчастье, пришла беда. Умерла у девушки мать.

Много ли, мало времени прошло — женился отец на вдовице. А вдовица свою дочь в дом привела. И стало в семье четверо.

Сиротой жить нерадостно, а при мачехе стало и того хуже. Родную дочь она нежила, тешила, а падчерицу невзлюбила с первого дня.

С петухами сирота вставала, слезами умыва­лась, до полуночи по хозяйству управлялась. И пряла, и ткала, и по воду ходила, и дрова носила, и коров доила.

А злая баба только покрикивала:

—  Неумелица ты, негодница! Хлебоежа на мою голову досталась!

Вот открыл как-то раз отец сундук, что от первой жены остался. А в сундуке и душегрея, мехом отороченная, и кокошник, жемчугами уни­занный, и полсапожки сафьяновые, и перстенек золотой с камушком дорогим, и одежа разная.

—  Поделим поровну, и будет у наших дочерей приданое, — сказал отец.

А завистливые мачеха со своей дочерью затаили черную думу.

—  Экое богатство делить на две доли, — мачеха шептала дочери. — Да с таким-то приданым мы и купеческого сына найдем. Не за мужика вый­дешь, за лапотника. Только не оплошай!

Прошло сколько-то времени после того раз­говора, собрались девушки по ягоды идти. А отец шутейно им и говорит:

—  Ну вот, кто из вас больше ягод принесет, той при дележе приданого чуть побольше достанется.

Ходят девушки по лесу, аукаются, берут ягоды. А как завечерело, сошлись они на полянке. Глянула мачехина дочь — батюшки-светы, у стариковой до­чери корзинка полным-полна, а у нее всего ничего, лишь на донышке! Тут и припомнились материны речи: не делить приданого на две доли...

И как проходили через болото, выхватила ма­чехина дочь у сводной сестры корзину с ягодами и столкнула ее с перекладин-жердочек в бездонную топь.

—  Тону я, погибаю, сестрица милая, — взмоли­лась девица, — помоги мне!

—  Стану я тебе помогать! Тони, из этой топи не выкарабкаешься. А все приданое мне одной достанется! — крикнула мачехина дочь.

Перебралась через болото и бегом побежала домой. Дорогой пересыпала в свой кузов ягоды — чистые, крупные, одна к одной, а корзинку сводной сестры закопала в мох.

—  Умница, моя разумница! — встретила ее мать. — Посмотри, старик, сколько ягод моя дочка набрала!

—  А чего не вместе пришли? — спросил отец.

—  Разошлись мы с ней, — ответила мачехина дочь, — аукалась я, аукалась, да никто мне не откликнулся; думаю, раньше меня набрала корзинку и ушла домой.

—  Ну где ей, доченька, раньше тебя управить­ся. Уснула где-нибудь, вот и не услышала тебя! — засмеялась баба.

Вечер прошел и ночь прошла. Поутру старик рано встал.

—  Надо идти искать, — говорит, — видно, беда стряслась.

Собрал соседей. Пошли они в лес. И бабина дочь с ними.

—  Вот здесь, — рассказывает, — мы разошлись и больше не виделись.

Ходили-ходили день с утра до вечера, да так ни с чем и воротились.

Лето уже на исходе. Идет-бредет по тем тропам старичок странник. Ступил на жердочки-перекла­дины, а на топлом месте растет травяная дудка. Срезал ту дудку старик, приложил к губам и только подул в нее, как слышит: заиграла, запела дудка, жалобно запричитала:

— Поиграй, поиграй, дедушка,
Поиграй, поиграй, родимый.
Нас было две сводные сестрицы,
И вот меня загубили,
За красные ягодки
Да за матушкино приданое
В гнилом болоте утопили!

И вот пришел старик странник поздно вечером в ту деревню, попросился в крайнюю избу ночевать, как раз в тот дом, где сирота-девица потерялась.

После ужина заговорил старик странник:

—  Неподалеку от вашей деревни срезал я ду­дочку. Такая забавная: сама поет-выговаривает. Возьми-ка, хозяин, подуй в эту дудочку!

Чуть только подул хозяин в дудочку, как за­говорила, запела она:

— Поиграй, поиграй, мой батюшка,
Поиграй, поиграй, родимый.
Нас было две сводные сестрицы,
И вот меня загубили,
За красные ягодки
Да за матушкино приданое
В гнилом болоте утопили!

С лица старик сменился. Протянул дудочку пад­черице:

—  Ну-ка, ты поиграй!

Только поднесла она дудочку к губам, как за­играла, запела дудочка:

— Поиграй, поиграй, сестрица сводная,
Поиграй, поиграй, лиходейка,
Поиграй, поиграй, душегубка!
Ты меня убила,
В гнилом болоте утопила,
За красные ягодки
Да за матушкино приданое
Жизни лишила!

Кинулся отец за понятыми. Девку-лиходейку, а заодно и мать, злую бабу, связали, приставили караул.

А отец с понятыми да со стариком странником на болото побежали. Поискали, поискали и в ско­ром времени вытащили девушку. Обмыли ее, об­рядили. Тут она открыла глаза, промолвила:

—  Ой, как долго мне спалось да много во сне виделось! Не держи, родимый батюшка, ни бабы-лиходейки, ни дочери-злодейки. Не будет от них житья ни тебе, ни мне.

Простил отец на радости злую бабу и падче­рицу-злодейку, прогнал их со двора: — Ступайте, откуда пришли!

В пересказе А.Н. Нечаева

Белая уточка

Один князь женился на прекрасной княжне и не успел еще на нее нагля­деться, не успел с нею наговориться, не успел ее наслушаться, а уж надо было им расставаться, надо было ему ехать в дальний путь, покидать жену на чужих руках. Что делать! Говорят, век обнявшись не просидеть.

Много плакала княгиня, много князь ее угова­ривал, заповедовал не покидать высока терема, не ходить на беседу, с дурными людьми не ватажиться, худых речей не слушаться. Княгиня обещала все исполнить.

Князь уехал; она заперлась в своем покое и не выходит.

Долго ли, коротко ли, пришла к ней женщина, казалось — такая простая, сердечная!

—  Что,— говорит,— ты скучаешь? Хоть бы на божий свет поглядела, хоть бы по саду прошлась, тоску размыкала.

Долго княгиня отговаривалась, не хотела, нако­нец подумала: по саду походить не беда — и пошла.

В саду разливалась ключевая хрустальная вода.

—  Что, — говорит женщина, — день такой жар­кий, солнце палит, а водица студеная так и плещет, не искупаться ли нам здесь?

—  Нет, нет, не хочу! — А там подумала: ведь искупаться не беда!

Скинула сарафанчик и прыгнула в воду. Только окунулась, женщина ударила ее по спине.

—  Плыви ты, — говорит, — белою уточкой! И поплыла княгиня белою уточкой.

Ведьма тотчас нарядилась в ее платье, убралась, намалевалась и села ожидать князя.

Только щенок вякнул, колокольчик звякнул, она уж бежит навстречу, бросилась к князю, целует, милует. Он обрадовался, сам руки протянул и не распознал ее.

А белая уточка нанесла яичек, вывела деточек: двух хороших, а третьего — заморышка; и деточки ее вышли — ребяточки.

Она их вырастила, стали они по реченьке хо­дить, злату рыбку ловить, лоскутики сбирать, кафтаники сшивать, да выскакивать на бережок, да поглядывать на лужок.

—  Ох, не ходите туда, дети! — говорила мать. Дети не слушали; нынче поиграют на травке, завтра побегают по муравке, дальше, дальше — и забрались на княжий двор.

Ведьма чутьем их узнала, зубами заскрипела. Вот она позвала деточек, накормила-напоила и спать уложила, а там велела разложить огня, на­весить котлы, наточить ножи.

Легли два братца и заснули; а заморышка, чтоб не застудить, приказала им мать в пазушке но­сить, — заморышек-то и не спит, все слышит, все видит.

Ночью пришла ведьма под дверь и спрашивает:

—  Спите вы, детки, иль нет?

Заморышек отвечает:

—  Мы спим — не спим, думу думаем, что хотят нас всех порезати; огни кладут калиновые, котлы высят кипучие, ножи точат булатные!

—  Не спят!

Ведьма ушла, походила-походила, опять под дверь:

—  Спите, детки, или нет? Заморышек опять говорит то же:

—  Мы спим — не спим, думу думаем, что хотят нас всех порезати; огни кладут калиновые, котлы высят кипучие, ножи точат булатные!

«Что же это все один голос?» — подумала ведь­ма, отворила потихоньку дверь, видит: оба брата спят крепким сном, тотчас обвела их мертвой ру­кой — и они померли.

Поутру белая уточка зовет деток; детки нейдут. Зачуяло ее сердце, встрепенулась она и полетела на княжий двор.

На княжьем дворе, белы как платочки, холодны как пласточки, лежали братцы рядышком.

Кинулась она к ним, бросилась, крылышки рас­пустила, деточек обхватила и материнским голо­сом завопила:

— Кря, кря, мои деточки!
Кря, кря, голубяточки!
Я нуждой вас выхаживала,
Я слезой вас выпаивала,
Темну ночь недосыпала,
Сладок кус недоедала!

—  Жена, слышишь небывалое? Утка приго­варивает.

—  Это тебе чудится! Велите утку со двора про­гнать!

Ее прогонят, она облетит да опять к деткам:

— Кря, кря, мои деточки!
Кря, кря, голубяточки!
Погубила вас ведьма старая,
Ведьма старая, змея лютая,
Змея лютая, подколодная;
Отняла у вас отца родного,
Отца родного — моего мужа,
Потопила нас в быстрой реченьке,
Обратила нас в белых уточек,
А сама живет — величается!

«Эге!» — подумал князь и закричал:

—  Поймайте мне белую уточку!

Бросились все, а белая уточка летает и никому не дается; выбежал князь сам, она к нему на руки пала.

Взял он ее за крылышко и говорит:

—  Стань белая береза у меня позади, а красная девица впереди!

Белая береза вытянулась у него позади, а красная девица стала впереди, и в красной девице князь узнал свою молодую княгиню.

Тотчас поймали сороку, подвязали ей два пу­зырька, велели в один набрать воды живящей, в другой — говорящей. Сорока слетала, принесла во­ды. Сбрызнули деток живящею водою — они встре­пенулись, сбрызнули говорящею — они заговорили.

И стала у князя целая семья, и стали все жить-поживать, добро наживать, худо забывать.

А ведьму привязали к лошадиному хвосту, раз­мыкали по полю: где оторвалась нога — там стала кочерга; где рука — там грабли; где голова — там куст да колода. Налетели птицы — мясо поклевали, поднялися ветры — кости разметали, и не осталось от ней ни следа, ни памяти!

Из сборника А.Н. Афанасьева «Народные русские сказки»

Козел

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был купец, и было у него три дочери. Построил он себе новый дом и посылает на новоселье ночевать старшую дочь, чтоб после рассказала ему, что и как ей во сне привидится.

И привиделось ей во сне, что она выйдет замуж за купеческого сына.

На другую ночь посылает купец на новоселье среднюю дочь: что ей привидится?

И приснилось ей, что она выйдет замуж за дво­рянина.

На третью ночь дошла очередь до меньшой дочери, послал и ту; и приснилось ей, бедняжке, что выйдет она замуж за козла.

Перепугался отец, не велел своей любимой до­чери даже на крыльцо выходить. Так нет вот, не по­слушалась, вышла! А козел в это время подхватил ее  на высокие рога и унес за крутые берега.

Принес к себе и уложил на полати спать. Поут­ру проснулась наша красавица, глядь — ан двор огорожен частоколом, и на каждой тычинке по де­вичьей головке; только одна тычинка простая стоит. Обрадовалась бедняжка, что смерти избежала.

А слуги давно ее будят:

—  Не пора, сударыня, спать, пора вставать, в горницах мести, сор на улицу нести!

Выходит она на крылечко; летят гуси.

—  Ах вы, гуси мои серые! Не с родной ли вы со сторонушки, не от родного ли батюшки несете мне весточку?

А гуси ей в ответ:

—  С твоей-то мы со сторонушки, принесли-то мы тебе весточку: у вас дома сговор, старшую сестрицу твою замуж выдают за купеческого сына.

Козел с полатей все слышит и говорит слугам:

—  Эй вы, слуги мои верные! Несите платья самоцветные, закладывайте вороных коней, чтоб три раза скакнули и были на месте.

Принарядилась бедняжка и поехала; кони ми­гом привезли ее к отцу. На крыльце встречают гости, в доме пир горой!

А козел в то время обернулся добрым молодцем и ходит по двору с гуслями. Ну как на пир гусляра не зазвать? Он пришел в хоромы и начал выигрывать:

—  Козлова жена! Козлова жена!

А бедняжка по одной щеке его хлоп, по другой хлоп, а сама на коней — и была такова!

Приехала домой, а козел уж на полатях лежит. Поутру будят ее слуги:

—  Не пора, сударыня, спать, пора вставать, в горницах мести, сор на улицу нести!

Встала она, прибрала все в горницах и вышла на крылечко; летят гуси.

—  Ах вы, гуси мои серые! Не с родной ли вы со сторонушки, не от родного ли батюшки несете мне весточку?

А гуси в ответ:

—  С твоей-то мы со сторонушки, принесли-то мы тебе весточку: у вас дома сговор, среднюю се­стрицу твою замуж выдают за дворянина богатого.

Опять поехала бедняжка к отцу; на крыльце ее гости встречают, в доме пир горой!

А козел обернулся добрым молодцем и ходит по двору с гуслями; зазвали его, он и стал выигрывать:

—  Козлова жена! Козлова жена! Бедняжка по одной щеке его хлоп, по другой хлоп, а сама на коней — и была такова!

Воротилась домой; козел лежит на полатях.

Прошла еще ночь; поутру встала бедняжка, вышла на крылечко — опять летят гуси.

—  Ах вы, гуси мои серые! Не с родной ли вы со сторонушки, не от родного ли батюшки несете мне весточку?

А гуси в ответ:

—  С твоей-то мы со сторонушки, принесли тебе весточку: у отца твоего большой стол.

Поехала она к отцу: гости на крыльце встре­чают, в доме пир горой! На дворе гусляр похажи­вает, на гуслях выигрывает. Позвали его в хоромы; гусляр опять по-старому:

—  Козлова жена! Козлова жена! Бедняжка в одну щеку его хлоп, в другую хлоп, а сама мигом домой. Смотрит на полати, а там одна козлиная шкурка лежит: гусляр не успел еще оборотиться в козла.

Полетела шкурка в печь, очутилась меньшая купеческая дочь замужем не за козлом, а за доб­рым молодцем; стали они себе жить да поживать да добра наживать.

Из сборника А.Н. Афанасьева «Народные русские сказки», в обработке В.П. Аникина