Повела его в терем и стала потчевать. Иван-царевич не столько ест, сколько под стол кидает, не столько пьет, сколько под стол льет. Повела его прекрасная девица в спальню.

—  Ложись, Иван-царевич, спать-почивать.

А Иван-царевич столкнул ее на кровать, живо кровать повернул, девица и полетела в подполье, в яму глубокую.

Иван-царевич наклонился над ямой и кричит:

—  Кто там живой? А из ямы отвечают:

—  Федор-царевич да Василий-царевич.

Он их из ямы вынул — они лицом черны, землей уж стали порастать. Иван-царевич умыл братьев живой водой — стали они опять прежними.

Сели они на коней и поехали... Долго ли, ко­ротко ли, доехали до росстаней. Иван-царевич и говорит братьям:

—  Покараульте моего коня, а я лягу отдохну. Лег он на шелковую траву и богатырским сном заснул. А Федор-царевич и говорит Василию-ца­ревичу:

—  Вернемся мы без живой воды, без молодильных яблок — будет нам мало чести, нас отец пошлет гусей пасти.

Василий-царевич отвечает:

—  Давай Ивана-царевича в пропасть спустим, а эти вещи возьмем и отцу в руки отдадим.

Вот они у него из-за пазухи вынули молодильные яблоки и кувшин с живой водой, а его взяли и бросили в пропасть. Иван-царевич летел туда три дня и три ночи.

Упал Иван-царевич на самое взморье, опамято­вался и видит: только небо и вода, и под старым дубом у моря птенцы пищат — бьет их погода.

Иван-царевич снял с себя кафтан и птенцов покрыл, а сам укрылся под дуб.

Унялась погода, летит большая птица Нагай.

Прилетела, под дуб села и спрашивает птенцов:

—  Детушки мои милые, не убила ли вас пого­душка-ненастье?

—  Не кричи, мать, нас сберег русский человек, своим кафтаном укрыл.

Птица Нагай спрашивает Ивана-царевича:

—  Для чего ты сюда попал, милый человек?

—  Меня родные братья в пропасть бросили за молодильные яблоки да за живую воду.

—  Ты моих детей сберег, спрашивай у меня, чего хочешь: злата ли, серебра ли, камня ли дра­гоценного.

—  Ничего, Нагай-птица, мне не надо: ни злата, ни серебра, ни камня драгоценного. А нельзя ли мне попасть в родную сторону?

Нагай-птица ему отвечает:

—  Достань мне два чана — пудов по двена­дцати — мяса.

Вот Иван-царевич настрелял на взморье гусей лебедей, в два чана поклал, поставил один чан Нагай-птице на правое плечо, а другой чан — на левое, сам сел ей на хребет. Стал птицу Нагай кормить, она поднялась и летит в вышину.

Она летит, а он ей подает да подает... Долго ли, коротко ли так летели, скормил Иван-царевич оба чана. А птица Нагай опять оборачивается. Он взял нож, отрезал у себя кусок с ноги и Нагай-птице подал. Она летит, летит и опять оборачивается. Он с другой ноги срезал мясо и подал. Вот уже недалеко лететь осталось. Нагай-птица опять обо­рачивается. Он с груди у себя мясо срезал и ей подал.

Тут Нагай-птица донесла Ивана-царевича до родной стороны.

—  Хорошо ты кормил меня всю дорогу, но слаще последнего кусочка отродясь не едала.

Иван-царевич ей и показывает раны. Нагай-птица рыгнула, три куска вырыгнула:

—  Приставь на место.

Иван-царевич приставил — мясо и приросло к костям.

—  Теперь слезай с меня, Иван-царевич, я до­мой полечу.

Поднялась Нагай-птица в вышину, а Иван-ца­ревич пошел путем-дорогой на родную сторону.

Пришел он в столицу и узнаёт, что Федор-царе­вич и Василий-царевич привезли отцу живой воды и молодильных яблок и царь исцелился: по-прежнему стал здоровьем крепок и глазами зорок.

Не пошел Иван-царевич к отцу, к матери...

В ту пору за тридевять земель, в тридесятом царстве сильная богатырка Синеглазка родила двух сыновей. Они растут не по дням, а по часам. Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается — прошло три года. Синеглазка взяла сыновей, собрала войско и пошла искать Ивана-царевича.

Пришла она в его царство и в чистом поле, в широком раздолье, на зеленых лугах раскинула шатер белополотняный. От шатра дорогу устелила сукнами цветными. И посылает в столицу царю сказать:

—  Царь, отдай царевича. Не отдашь — все цар­ство потопчу, пожгу, тебя в полон возьму.

Царь испугался и посылает старшего — Федо­ра-царевича. Идет Федор-царевич по цветным сук­нам, подходит к шатру белополотняному. Выбегают два мальчика:

—  Матушка, это не наш ли батюшка идет?

—  Нет, детушки, это ваш дяденька.

—  А что прикажешь с ним делать?

—  А вы, детушки, угостите его хорошенько. Тут эти двое пареньков взяли трости и давай хлестать Федора-царевича пониже спины. Били, били, он едва ноги унес.

А Синеглазка опять посылает к царю:

—  Отдай царевича...

Пуще испугался царь и посылает середнего — Василия-царевича. Он приходит к шатру. Выбегают два мальчика:

—  Матушка, это не наш ли батюшка идет?

—  Нет, детушки, это ваш дяденька. Угостите его хорошенько.

Двое пареньков опять давай дядю тростями чесать. Били, били, Василий-царевич едва ноги унес. Синеглазка в третий раз посылает к царю:

—  Ступайте, ищите третьего сынка, Ивана-ца­ревича. Не найдете — все царство потопчу, пожгу.

Царь еще пуще испугался, посылает за Федо­ром-царевичем и Василием-царевичем, велит им найти брата, Ивана-царевича.  Тут братья упали отцу в ноги и во всем повинились: как у сонного Ивана-царевича взяли живую воду и молодильные яблоки, а самого бросили в пропасть.

Услышал это царь и залился слезами. А в ту пору Иван-царевич сам идет к Синеглазке...

Подходит он к белополотняному шатру. Выбе­гают два мальчика:

—  Матушка, матушка, к нам кто-то идет... А Синеглазка им:

—  Возьмите его за белые руки, ведите в шатер. Это ваш родной батюшка. Он безвинно три года страдал.

Тут Ивана-царевича взяли за белые руки, ввели в шатер. Синеглазка его умыла и причесала, одежду на нем сменила и спать уложила...

На другой день Синеглазка и Иван-царевич при­ехали во дворец. Тут начался пир на весь мир — честным пирком да и за свадебку. Федору-царевичу и Василию-царевичу мало было чести, прогнали их со двора — ночевать где ночь, где две, а третью и ночевать негде...

Иван-царевич не остался здесь, а уехал с Си­неглазкой в ее девичье царство.

Тут и сказке конец.

В обработке А.Н Толстого

Вернуться на предыдущую страницу

Иван-царевич не стал ночевать у этой старухи, а сел на ее доброго коня и поехал в ночное время. Этот конь поскакивает, мхи-болота перескакивает, реки, озера хвостом заметает.

Долго ли, коротко ли, низко ли, высоко ли, доезжает Иван-царевич в середине ночи до высокой стены. У ворот стража спит — тридцать могучих богатырей. Прижимает он своего доброго коня, бьет его плетью нехлестанной. Конь осерчал и пе­ремахнул через стену. Слез Иван-царевич с коня, входит в сад и видит — стоит яблоня с серебря­ными листьями, золотыми яблоками, а под яблоней колодец. Иван-царевич сорвал три яблока, а больше не стал брать да зачерпнул из колодца живой воды кувшинец о двенадцати рылец. И захотелось ему самою увидать сильную, могучую богатырку, девицу Синеглазку.

Входит Иван-царевич в терем, а там спят: по одну сторону шесть полениц — девиц-богатырок и по другую сторону шесть, а посредине разметалась девица Синеглазка, спит, как сильный речной порог шумит.

Не стерпел Иван-царевич, приложился, поцело­вал ее и вышел... Сел на доброго коня, а конь говорит ему человеческим голосом:

—  Не послушался ты, Иван-царевич, вошел в терем к девице Синеглазке! Теперь мне стены не перескочить.

Иван-царевич бьет коня плетью нехлестанной.

—  Ах ты конь, волчья сыть, травяной мешок, нам здесь не ночь ночевать, а голову потерять!

Осерчал конь пуще прежнего и перемахнул че­рез стену, да задел об нее одной подковой — на стене струны запели и колокола зазвонили.

Девица Синеглазка проснулась да увидала по­кражу:

—  Вставайте, у нас покража большая! Велела она оседлать своего богатырского коня и кинулась с двенадцатью поленицами в погоню за Иваном-царевичем.

Гонит Иван-царевич во всю прыть лошадиную, а девица Синеглазка гонит за ним. Доезжает он до старшей бабы-яги, а у нее уже конь выведенный, готовый. Он — со своего коня да на этого и опять вперед погнал... Иван-то царевич за дверь, а девица Синеглазка — в дверь и спрашивает у бабы-яги:

—  Бабушка, здесь зверь не прорыскивал ли?

—  Нет, дитятко.

—  Бабушка, здесь молодец не проезживал ли?

—  Нет, дитятко. А ты с пути-дороги поешь молочка.

—  Поела бы я, бабушка, да долго корову доить.

—  Что ты, дитятко, живо справлюсь...

Пошла баба-яга доить корову — доит, не торо­пится. Поела девица Синеглазка молочка и опять погнала за Иваном-царевичем.

Доезжает Иван-царевич до середней бабы-яги, коня сменил и опять погнал. Он — за дверь, а де­вица Синеглазка — в дверь:

—  Бабушка, не прорыскивал ли зверь, не про­езжал ли добрый молодец?

—  Нет, дитятко. А ты бы с пути-дороги поела блинков.

—  Да ты долго печь будешь.

—  Что ты, дитятко, живо справлю...

Напекла баба-яга блинков — печет, не торопит­ся. Девица Синеглазка поела и опять погнала за Иваном-царевичем.

Он доезжает до младшей бабы-яги, слез с коня, сел на своего коня богатырского и опять погнал. Он — за дверь, девица Синеглазка — в дверь и спрашивает у бабы-яги, не проезжал ли добрый молодец.

—  Нет, дитятко. А ты бы с пути-дороги в баньке попарилась.

—  Да ты долго топить будешь.

—  Что ты, дитятко, живо справлю...

Истопила баба-яга баньку, все изготовила. Де­вица Синеглазка попарилась, обкатилась и опять погнала в сугон. Конь ее с горки на горку поскакивает, реки, озера хвостом заметает. Стала она Ивана-царевича настигать.

Он видит за собой погоню: двенадцать богаты­рок с тринадцатой — девицей Синеглазкой — ладят на него наехать, с плеч голову снять. Стал он коня приостанавливать, девица Синеглазка наскакивает и кричит ему:

—  Что ж ты, вор, без спросу из моего колодца пил да колодец не прикрыл!

А он ей:

—  Что же, давай разъедемся на три прыска лошадиных, давай силу пробовать.

Тут Иван-царевич и девица Синеглазка заскака­ли на три прыска лошадиных, брали палицы бое­вые, копья долгомерные, сабельки острые. И съез­жались три раза, палицы поломали, копья-сабли исщербили — не могли друг друга с коня сбить. Не­зачем стало им на добрых конях разъезжаться, со­скочили они с коней и  схватились в охапочку.

Боролись с утра до вечера — красна солнышка до закату. У Ивана-царевича резва ножка подвер­нулась, упал он на сыру землю. Девица Синеглазка стала коленкой на его белу грудь и вытаскивает кинжалище  булатный — пороть  ему  белу грудь.

Иван-царевич и говорит ей:

—  Не губи ты меня, девица Синеглазка, лучше возьми за белые руки, подними со сырой земли, поцелуй в уста сахарные.

Тут девица Синеглазка подняла Ивана-царевича со сырой земли и поцеловала в уста сахарные. И раскинули они шатер в чистом поле, на широком раздолье, на зеленых лугах. Тут они гуляли три дня и три ночи. Здесь они и обручились и перстнями об­менялись.

Девица Синеглазка ему говорит:

—  Я поеду домой — и ты поезжай домой, да смотри никуда не сворачивай... Через три года жди меня в своем царстве.

Сели они на коней и разъехались... Долго ли, коротко ли, не скоро дело делается, скоро сказка сказывается — доезжает Иван-царевич до рос­станей, до трех дорог, где плита-камень, и ду­мает:

«Вот нехорошо! Домой еду, а братья мои про­падают без вести».

И не послушался он девицы Синеглазки, сво­ротил на ту дорогу, где женатому быть... И наез­жает на терем под золотой крышей. Тут под Ива­ном-царевичем конь заржал, и братьевы кони от­кликнулись. Кони-то были одностадные...

Иван-царевич взошел на крыльцо, стукнул коль­цом — маковки на тереме зашатались, оконницы покривились. Выбегает прекрасная девица.

—  Ах, Иван-царевич, давно я тебя поджидаю! Иди со мной хлеба-соли откушать и спать-почи­вать.

Продолжить

Вернуться на предыдущую страницу

Иван-царевич поутру встает ранехонько, умывается  белешенько. Благодарит бабу-ягу за ночлег и поехал на ее коне.

Вдруг он и говорит коню:

—  Стой! Перчатку обронил. А конь отвечает:

—  В кою пору ты говорил, я уже двести верст проскакал...

Едет Иван-царевич близко ли, далеко ли. День до ночи коротается. И завидел он впереди избушку на курьей ножке, об одном окошке.

—  Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом! Как мне в тебя зайти, так и выйти.

Избушка повернулась к лесу задом, к нему передом.

Вдруг слышно — конь заржал, и конь под Ива­ном-царевичем откликнулся. Кони-то были одностадные.

Услышала это баба-яга — еще старее той — и говорит:

—  Приехала ко мне, видно, сестрица в гости. И выходит на крыльцо:

—  Фу-фу, русского духу слыхом не слыхано, видом не видано, а нынче русский дух сам пришел.

А Иван-царевич ей:

—  Ах ты, баба-яга — костяная нога, встречай гостя по платью, провожай по уму. Ты бы моего коня убрала, меня бы, добра молодца, дорожного человека, накормила, напоила и спать уложила...

Баба-яга это дело все справила — коня убрала, а Ивана-царевича накормила, напоила, на постель уложила и стала спрашивать, кто он да откуда и куда путь держит.

—  Я, бабушка, из такого-то царства, из тако­го-то государства, царский сын Иван-царевич. Еду за живой водой и молодильными яблоками к силь­ной богатырке, девице Синеглазке...

—  Ну, дитя милое, не знаю, получишь ли ты добро. Мудро тебе, мудро добраться до девицы Синеглазки!

—  А ты, бабушка, дай свою голову моим мо­гутным плечам, направь меня на ум-разум.

—  Много молодцев проезживало, да не много вежливо говаривало. Возьми, дитятко, моего коня, поезжай к моей старшей сестре. Она лучше меня научит, что делать.

Вот Иван-царевич заночевал у этой старухи, поутру встает ранехонько, умывается белешенько. Благодарит бабу-ягу за ночлег и поехал на ее коне. А этот конь еще бойчей того.

Вдруг Иван царевич говорит:

—  Стой! Перчатку обронил. А конь отвечает:

—  В кою пору ты говорил, я уж триста верст проскакал.

Не скоро дело делается, скоро сказка сказы­вается. Едет Иван-царевич день до вечера — красна солнышка до закату. Наезжает на избушку на курьей ножке, об одном окошке.

—  Избушка, избушка, обернись к лесу задом, ко мне передом! Мне не век вековать, а одну ночь ночевать.

Вдруг заржал конь, и под Иваном-царевичем конь откликнулся. Выходит на крыльцо баба-яга, старых лет, еще старее той. Поглядела — конь ее сестры, а седок чужестранный, молодец прекрас­ный...

Тут Иван-царевич вежливо ей поклонился и ночевать попросился. Делать нечего! Ночлега с собой не возят — ночлег каждому: и пешему и конному, и бедному и богатому.

Баба яга все дело справила — коня убрала, а Ивана-царевича накормила, напоила и стала спрашивать, кто он да откуда и куда путь держит

—  Я, бабушка, такого-то царства, такого-то го­сударства, царский сын Иван-царевич. Был у твоей младшей сестры, она послала к середней, а середняя сестра к тебе послала. Дай свою голову моим могутным плечам, направь меня на ум-разум, как мне добыть у девицы Синеглазки живой воды и молодильных яблок.

—  Так и быть, помогу я тебе, Иван-царевич. Девица Синеглазка, моя племянница, — сильная и могучая богатырка. Вокруг ее царства — стена три сажени вышины, сажень толщины, у ворот стра­жа — тридцать богатырей. Тебя и в ворота не пропустят. Надо тебе ехать в середину ночи, ехать на моем добром коне. Доедешь до стены — бей коня по бокам плетью нехлестанной. Конь через стену перескочит. Ты коня привяжи и иди в сад. Увидишь яблоню с молодильными яблоками, а под яблоней колодец. Три яблока сорви, а больше не бери. И зачерпни из колодца живой воды кувшинец о двенадцати рылец. Девица Синеглазка будет спать, ты в терем к ней не заходи, а садись на коня и бей его по крутым бокам. Он тебя через стену перенесет.

Продолжить

Вернуться на предыдущую страницу

А там спрашивают:

—  Кто летит?

—  Василий-царевич. А кто сидит?

—  Федор-царевич.

—  Вот, братан, попали!

Долго ли, коротко ли — в третий раз царь со­бирает пир, зовет князей и бояр:

—  Кто бы выбрался из охотников привезти молодильных яблок и живой воды кувшинец о две­надцати рылец? Я бы этому седоку полцарства отписал.

Тут опять больший хоронится за середнего, середний за меньшого, а от меньшого ответу нет. Выходит Иван-царевич и говорит:

—  Дай мне, батюшка, благословеньице, с буй­ной головы до резвых ног, ехать в тридесятое царство — поискать тебе молодильных яблок и жи­вой воды да поискать еще моих братьецев.

Дал ему царь благословеньице. Пошел Иван-царевич в конюший двор — выбрать себе коня по разуму. На которого коня ни взглянет, тот дрожит, на которого руку положит — тот с ног валится...

Не мог выбрать Иван-царевич коня по разуму.

Идет, повесил буйну голову. Навстречу ему бабушка-задворенка:

—  Здравствуй, дитятко Иван-царевич! Что ходишь кручинен-печален?

—  Как же мне, бабушка, не печалиться — не могу найти коня по разуму.

—  Давно бы ты меня спросил. Добрый конь стоит закованный в погребу, на цепи железной. Сможешь его взять — будет тебе конь по разуму.

Приходит Иван-царевич к погребу, пнул плиту железную, свернулась плита с погреба. Вскочил ко добру коню, стал ему конь своими передними но­гами на плечи. Стоит Иван-царевич — не шелох­нется. Сорвал конь железную цепь, выскочил из погреба и Ивана-царевича вытащил. И тут Иван-царевич его обуздал уздою неузданной, оседлал седельцем неезженным, наложил двенадцать под­пруг с подпругою — не ради красы, ради славушки молодецкой.

Отправился Иван-царевич в путь-дорогу. Виде­ли, что садился, а не видели, в кою сторону ука­тился... Доехал он до росстаней и поразмыслил:

«Направо ехать — коня потерять. Куда мне без коня-то? Прямо ехать — женату быть. Не за тем я в путь-дорогу выехал. Налево ехать — коня спа­сти. Эта дорога самая лучшая для меня».

И поворотил он по той дороге, где коня спа­сти — себя потерять. Ехал он долго ли, коротко ли, низко ли, высоко ли, по зеленым лугам, по камен­ным горам, ехал день до вечеру — красна солныш­ка до закату — и наезжает на избушку.

Стоит избушка на курьей ножке, об одном окошке.

—  Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом! Как мне в тебя зайти, так и выйти.

Избушка повернулась к лесу задом, к Ивану­царевичу передом. Зашел он в нее, а там сидит баба-яга, старых лет, шелковый кудель мечет, а нитки через грядки бросает.

—  Фу, фу, — говорит, — русского духу слыхом не слыхано, видом не видано, а нынче русский дух сам пришел.

А Иван царевич ей:

—  Ах ты, баба-яга — костяная нога, не пой­мавши птицу — теребишь, не узнавши молодца — хулишь. Ты бы сейчас вскочила да меня, добра молодца, дорожного человека, накормила, напоила и для ночи постелю собрала. Я бы улегся, ты бы села к изголовью, стала бы спрашивать, а я бы стал сказывать — чей да откуда.

Бот баба-яга это дело все справила — Ивана-царевича накормила, напоила и на постелю уло­жила; села к изголовью и стала спрашивать:

—  Чей ты, дорожный человек, добрый молодец, да откуда? Какой ты земли? Какого отца, матери сын?

—  Я, бабушка, из такого-то царства, из тако­го-то государства, царский сын Иван-царевич. Еду за тридевять земель, за тридевять озер, в триде­сятое царство за живой водой и молодильными яблоками.

—  Ну, дитя мое милое, далеко же тебе ехать: живая вода и молодильные яблоки — у сильной богатырки, девицы Синеглазки, она мне родная племянница. Не знаю, получишь ли ты добро...

—  А ты, бабушка, дай свою голову моим мо­гутным плечам, направь меня на ум-разум.

—  Много молодцев проезживало, да не много вежливо говаривало. Возьми, дитятко, моего коня. Мой конь будет бойчее, довезет он тебя до моей середней сестры, она тебя научит.

Продолжить

Вернуться на предыдущую страницу

Сказка о молодильных яблоках и живой воде

В некотором царстве, в некотором государстве жил да был царь, и было у него три сына: старшего звали Федором, второго Василием, а младшего Иваном.

Царь очень устарел и глазами обнищал, а слы­хал он, что за тридевять земель, в тридесятом царстве есть сад с молодильными яблоками и ко­лодец с живой водой. Если съесть старику это яблоко — помолодеет, а водой этой умыть глаза слепцу — будет видеть.

Царь собирает пир на весь мир, зовет на пир князей и бояр и говорит им:

—  Кто бы, ребятушки, выбрался из избранни­ков, выбрался из охотников, съездил за тридевять земель, в тридесятое царство, привез бы молодильных яблок и живой воды кувшинец о двенадцати рылец? Я бы этому седоку полцарства отписал.

Тут больший стал хорониться за середнего, а середний за меньшого, а от меньшого ответу нет. Выходит царевич Федор и говорит:

—  Неохота нам в люди царство отдавать. Я по­еду в эту дорожку, привезу тебе, царю-батюшке, молодильных яблок и живой воды кувшинец о две­надцати рылец.

Пошел Федор-царевич на конюший двор, вы­бирает себе коня неезженного, уздает узду неузданную, берет плетку нехлестанную, кладет две­надцать подпруг с подпругою — не ради красы, а ради крепости... Отправился Федор-царевич в до­рожку. Видели, что садился, а не видели, в кою сторону укатился...

Ехал он близко ли, далеко ли, низко ли, высоко ли, ехал день до вечеру — красна солнышка до закату. И доезжает до росстаней, до трех дорог. Ле­жит на росстанях плита-камень, на ней надпись:

«Направо поедешь — себя спасать, коня поте­рять. Налево поедешь — коня спасать, себя поте­рять. Прямо поедешь — женату быть».

Поразмыслил Федор-царевич: «Давай поеду, где женату быть».

И повернул на ту дорожку, где женатому быть. Ехал, ехал и доезжает до терема под золотой крышей. Тут выбегает прекрасная девица и говорит ему:

—  Царский сын, я тебя из седла выну, иди со мной хлеба-соли откушать и спать-почивать.

—  Нет, девица, хлеба-соли я не хочу, а сном мне дороги не скоротать. Мне надо вперед дви­гаться.

—  Царский сын, не торопись ехать, а торопись делать, что тебе любо-дорого.

Тут прекрасная девица его из седла вынула и в терем повела. Накормила его, напоила и спать на кровать положила.

Только лег Федор-царевич к стенке, эта девица живо кровать повернула, он и полетел в подполье, в яму глубокую...

Долго ли, коротко ли — царь опять собирает пир, зовет князей и бояр и говорит им:

—  Вот, ребятушки, кто бы выбрался из охот­ников — привезти мне молодильных яблок и живой воды кувшинец о двенадцати рылец? Я бы этому седоку полцарства отписал.

Тут опять больший хоронится за середнего, а середний за меньшого, а от меньшого ответу нет. Выходит второй сын, Василий-царевич:

—  Батюшка, неохота мне царство в чужие руки отдавать. Я поеду в дорожку, привезу эти вещи, сдам тебе в руки.

Идет Василий-царевич на конюший двор, вы­бирает коня неезженного, уздает узду неузданную, берет плетку нехлестанную, кладет двенадцать под­пруг с подпругою.

Поехал Василий-царевич. Видели, как садился, а не видели, в кою сторону, укатился... Вот он доезжает до росстаней, где лежит плита-камень, и видит:

«Направо поедешь — себя спасать, коня поте­рять. Налево поедешь — коня спасать, себя потерять. Прямо поедешь — женату быть».

Думал, думал Василий-царевич и поехал доро­гой, где женатому быть. Доехал до терема с зо­лотой крышей. Выбегает к нему прекрасная девица и просит его откушать хлеба-соли и лечь почивать.

—  Царский сын, не торопись ехать, а торопись делать, что тебе любо-дорого...

Тут она его из седла вынула, в терем повела, накормила, напоила и спать положила.

Только Василий-царевич лег к стенке, она опять повернула кровать, и он полетел в подполье...

Продолжить