Летучий корабль

Жили-были старик да старуха. У них было три сына — два старших умниками слыли, а младшего все дурачком звали. Старших старуха любила — одевала чисто, кормила вкусно. А младший в дырявой рубашке ходил, чер­ную корку жевал.

—  Ему, дурачку, все равно: он ничего не смыс­лит, ничего не понимает!

Вот однажды дошла до той деревни весть: кто построит царю такой корабль, чтоб и по морям ходил и под облаками летал, — за того царь свою дочку выдаст.

Решили старшие братья счастья попытать.

—  Отпустите нас, батюшка и матушка! Авось который-нибудь из нас царским зятем станет!

Снарядила мать старших сыновей, напекла им в дорогу пирогов белых, нажарила-наварила куря­тины да гусятины:

—  Ступайте, сыночки!

Отправились братья в лес, стали деревья рубить да пилить. Много нарубили-напилили. А что дальше делать — не знают. Стали они спорить да бранить­ся, того и гляди, друг дружке в волосы вцепятся.

Подошел тут к ним старичок и спрашивает:

—  Из-за чего у вас, молодцы, спор да брань? Может, и я вам какое слово на пользу скажу?

Накинулись оба брата на старичка — слушать его не стали, нехорошими словами обругали и прочь прогнали. Ушел старичок.

Поругались еще братья, съели все свои припа­сы, что им мать дала, и возвратились домой ни с чем...

Как пришли они, начал проситься младший:

—  Отпустите теперь меня!

Стали мать и отец отговаривать его да удер­живать:

—  Куда тебе, дурню, — тебя волки по дороге съедят!

А дурень знай свое твердит:

—  Отпустите — пойду, и не отпустите — пойду! Видят мать и отец — никак с ним не сладишь.

Дали ему на дорогу краюху черного сухого хлеба и выпроводили вон из дому.

Взял дурень с собой топор и отправился в лес. Ходил-ходил по лесу и высмотрел высокую сосну: верхушкой в облака эта сосна упирается, обхватить ее впору только троим.

Срубил он сосну, стал ее от сучьев очищать. Подошел к нему старичок.

—  Здравствуй, — говорит, — дитятко!

—  Здравствуй, дедушка!

—  Что это, дитятко, ты делаешь, на что такое большое дерево срубил?

—  А вот, дедушка, царь обещал выдать свою дочку за того, кто ему летучий корабль построит, я и строю.

—  А разве ты сможешь такой корабль смасте­рить? Это дело мудреное, пожалуй, и не сладишь.

—  Мудреное не мудреное, а попытаться надо: глядишь, и слажу! Вот и ты кстати пришел: старые люди бывалые, сведущие. Может, ты мне что и присоветуешь.

Старичок говорит:

—  Ну, коли просишь совет тебе подать, слушай: возьми-ка ты свой топор и отеши эту сосну с боков: вот этак!

И показал, как надо обтесывать.

Послушался дурень старичка — обтесал сосну так, как он показывал. Обтесывает он, диву дается: топор так сам и ходит, так и ходит!

—  Теперь, — говорит старичок, — обделывай со­сну с концов: вот так и вот этак!

Дурень старичковы слова мимо ушей не про­пускает: как старичок показывает, так он и делает.

Закончил он работу, старичок похвалил его и говорит:

—  Ну, теперь не грех передохнуть да закусить малость.

—  Эх, дедушка, — говорит дурень, — для меня-то еда найдется, вот эта краюха черствая. А те­бя-то чем угостить? Ты небось и не угрызешь мое угощение?

—  А ну-ка, дитятко, — говорит старичок, — дай сюда свою краюху!

Дурень подал ему краюху. Старичок взял ее в руки, осмотрел, пощупал да и говорит:

—  Не такая уж черствая твоя краюха!

И подал ее дурню. Взял дурень краюху — гла­зам своим не верит: превратилась краюха в мягкий да белый каравай.

Как поели они, старик и говорит:

—  Ну, теперь станем паруса прилаживать! И достал из-за пазухи кусок холста. Старичок показывает, дурень старается, на со­весть все делает — и паруса готовы, прилажены.

—  Садись теперь в свой корабль, — говорит ста­ричок, — и лети, куда тебе надобно. Да смотри, помни мой наказ: по пути сажай в свой корабль всякого встречного!

Тут они и распрощались. Старичок своей до­рогой пошел, а дурень на летучий корабль сел, паруса расправил. Надулись паруса, взмыл корабль в небо, полетел быстрее сокола. Летит чуть пониже облаков  ходячих,  чуть  повыше  лесов стоячих...

Летел-летел дурень и видит: лежит на дороге человек — ухом к сырой земле припал. Спустился он и говорит:

—  Здорово, дядюшка!

—  Здорово, молодец!

—  Что это ты делаешь?

—  Слушаю я, что на том конце земли делается.

—  А что же там делается, дядюшка?

—  Поют-заливаются там пташки голосистые, одна другой лучше!

—  Экой ты, какой слухменный! Садись ко мне на корабль, полетим вместе.

Слухало не стал отговариваться, сел на корабль, и полетели они дальше.

Летели-летели, видят — идет по дороге человек, идет на одной ноге, а другая нога к уху привязана.

—  Здорово, дядюшка!

—  Здорово, молодец!

—  Что это ты на одной ноге скачешь?

—  Да если я другую ногу отвяжу, так за три шага весь свет перешагну!

—  Вот ты какой быстрый! Садись к нам. Скороход отказываться не стал, взобрался на корабль, и полетели они дальше.

Много ли, мало ли пролетели, глядь — стоит человек с ружьем, целится. А во что целится — неведомо.

—  Здорово, дядюшка! В кого это ты целишь­ся — ни зверя, ни птицы кругом не видно.

—  Экие вы! Да я и не стану близко стрелять. Целюсь я в тетерку, что сидит на дереве верст за тысячу отсюда. Вот такая стрельба по мне.

—  Садись с нами, полетим вместе!

Сел и Стреляло, и полетели все они дальше. Летели они, летели и видят: идет человек, несет за спиною большущий мешок хлеба.

—  Здорово, дядюшка! Куда идешь?

—  Иду добывать хлеба себе на обед.

—  На что тебе еще хлеб? У тебя и так полон мешок!

—  Что тут! Этот хлеб мне в рот положить да проглотить. А чтобы досыта наесться, мне надобно сто раз по столько!

—  Ишь ты какой! Садись к нам в корабль, полетим вместе.

Сел и Объедало на корабль, полетели они дальше.

Над лесами летят, над полями летят, над ре­ками летят, над селами да деревнями летят.

Глядь: ходит человек возле большого озера, головой качает.

—  Здорово, дядюшка! Что это ты ищешь?

—  Пить хочется, вот и ищу, где бы напиться.

—  Да перед тобой целое озеро. Пей в свое удовольствие!

—  Да этой воды мне всего на один глоточек станет.

Подивился дурень, подивились его товарищи и говорят:

—  Ну, не горюй, найдется для тебя вода. Садись с нами на корабль, полетим далеко, будет для тебя много воды!

Опивало сел в корабль, и полетели они дальше.

Сколько летели — неведомо, только видят: идет человек в лес, а за плечами у него вязанка хвороста.

—  Здорово, дядюшка! Скажи ты нам: зачем это ты в лес хворост тащишь?

—  А это не простой хворост. Коли разбросать его, тотчас целое войско появится.

—  Садись, дядюшка, с нами!

И этот сел к ним. Полетели они дальше. Летели-летели, глядь: идет старик, несет куль соломы.

—  Здорово, дедушка, седая головушка! Куда это ты солому несешь?

—  В село.

—  А разве в селе мало соломы?

—  Соломы много, а такой нету.

—  Какая же она у тебя?

—  А вот какая: стоит мне разбросать ее в жаркое лето — и станет враз холодно: снег выпа­дет, мороз затрещит.

—  Коли так, правда твоя: в селе такой соломы не найдешь. Садись с нами!

Холодило взобрался со своим кулем в корабль, и полетели они дальше.

Летели-летели и прилетели к царскому двору.

Царь в ту пору за обедом сидел. Увидел он летучий корабль и послал своих слуг:

—  Ступайте спросите: кто на том корабле при­летел — какие заморские царевичи и королевичи?

Слуги подбежали к кораблю и видят — сидят на корабле простые мужики.

Не стали царские слуги и спрашивать у них: кто таковы и откуда прилетели. Воротились и доложили царю:

—  Так и так! Нет на корабле ни одного царе­вича, нет ни одного королевича, а все черная кость — мужики простые. Что прикажешь с ними делать?

«За простого мужика нам дочку выдавать за­зорно, — думает царь. — Надобно от таких женихов избавиться».

Спросил он у своих придворных — князей да бояр:

—  Что нам теперь делать, как быть? Они и присоветовали:

—  Надо жениху задавать разные трудные за­дачи, авось он их и не разгадает. Тогда мы ему от ворот поворот и покажем!

Обрадовался царь, сейчас же послал слуг к дур­ню с таким приказом:

—  Пусть жених достанет нам, пока наш цар­ский обед не кончится, живой и мертвой воды!

Задумался дурень:

—  Что же я теперь делать буду? Да я и за год, а может быть, и весь свой век не найду такой воды.

—  А я на что? — говорит Скороход. — Мигом за тебя справлюсь.

Отвязал он ногу от уха и побежал за тридевять земель в тридесятое царство. Набрал два кувшина воды живой и мертвой, а сам думает: «Времени впереди много осталось, дай-ка малость посижу — успею к сроку возвратиться!»

Присел под густым развесистым дубом, да и задремал...

Царский обед к концу подходит, а Скорохода | нет как нет.

Загоревали все на летучем корабле — не знают, что и делать. А Слухало приник ухом к сырой земле, прислушался и говорит:

—  Экой сонливый да дремливый! Спит себе под деревом, храпит вовсю!

—  А вот я его сейчас разбужу! — говорит Стреляло.

Схватил он свое ружье, прицелился и выстрелил в дуб, под которым Скороход спал. Посыпались с дуба желуди — прямо на голову Скороходу. Про­снулся тот.

—  Батюшки, да, никак, я заснул!

Вскочил он и в ту же минуту принес кувшины с водой:

—  Получайте!

Встал царь из-за стола, глянул на кувшины и говорит:

—  А может, эта вода не настоящая?

Поймали петуха, оторвали ему голову и спрыс­нули мертвой водой. Голова вмиг приросла. Спрыс­нули живой водой — петух на ноги вскочил, крыль­ями захлопал, «ку-ка-реку!» закричал.

Досадно стало царю.

—  Ну, — говорит он дурню,— эту мою задачу ты выполнил. Задам теперь другую! Коли ты такой ловкий, съешь со своими сватами за один присест двенадцать быков жареных да столько хлебов, сколько в сорока печах испечено!

Опечалился дурень, говорит своим товарищам:

—  Да я и одного хлеба за целый день не съем!

—  А я на что? — говорит Объедало. — Я и с быками и с хлебами их один управлюсь. Еще мало будет!

Велел дурень сказать царю:

—  Тащите быков и хлебы. Будем есть! Привезли двенадцать быков жареных да столько хлебов, сколько в сорока печах испечено.

Объедало давай быков поедать — одного за дру­гим. А хлебы так в рот и мечет каравай за кара­ваем. Все возы опустели.

—  Давайте еще! — кричит Объедало. — Почему так мало припасли? Я только во вкус вошел!

А у царя больше ни быков, ни хлебов нет.

—  Теперь, — говорит он, — новый вам приказ: чтобы выпито было зараз сорок бочек пива, каждая бочка по сорок ведер.

—  Да я и одного ведра не выпью, — говорит дурень своим сватам.

—  Эка печаль! — отвечает Опивало. — Да я один все у них пиво выпью, еще мало будет!

Прикатили сорок бочек-сороковок. Стали черпать пиво ведрами да подавать Опивале. Он как глотнет — ведро и пусто.

—  Что это вы мне ведрами подносите? — го­ворит Опивало.— Этак мы целый день проканите­лимся!

Поднял он бочку да и опорожнил ее зараз, без роздыху. Поднял другую бочку — и та пустая от­катилась. Так все сорок бочек и осушил.

—  Нет ли, — спрашивает, — еще пивца? Не вво­лю я напился! Не промочил горло!

Видит царь: ничем дурня нельзя взять. Решил погубить его хитростью.

—  Ладно, — говорит, — выдам я за тебя свою дочку, готовься к венцу! Только перед свадьбой сходи в баню, вымойся-выпарься хорошенько.

И приказал топить баню.

А баня-то была вся чугунная.

Трое суток баню топили, докрасна раскалили.

Огнем-жаром от нее пышет, за пять саженей к ней не подойти.

—  Как буду мыться? — говорит дурень.— Сго­рю заживо.

—  Не печалься,— отвечает Холодило.— Я с то­бой пойду!

Побежал он к царю, спрашивает:

—  Не дозволите ли и мне с женихом в баню сходить? Я ему соломки подстелю, чтобы он пятки не испачкал!

Царю что? Он дозволил: «Что один сгорит, что оба!»

Привели дурня с Холодилой в баню, заперли там.

А Холодило разбросал в бане солому — и стало холодно, стены инеем подернулись, в чугунах вода замерзла.

Сколько-то времени прошло, отворили слуги дверь. Смотрят, а дурень жив-здоров, и старичок тоже.

—  Эх, вы, — говорит дурень,— да в вашей бане не париться, а разве на салазках кататься!

Побежали слуги к царю. Доложили: так, мол, и так. Заметался царь, не знает, что и делать, как от дурня избавиться.

Думал-думал и приказал ему:

—  Выстави поутру перед моим дворцом целый полк солдат. Выставишь — выдам за тебя дочку. Не выставишь — вон прогоню!

А у самого на уме: «Откуда простому мужику войско достать? Уж этого он выполнить не сможет. Тут-то мы его и выгоним в шею!»

Услышал дурень царский приказ — говорит сво­им сватам:

—  Выручали вы меня, братцы, из беды не раз и не два... А теперь что делать будем?

—  Эх, ты, нашел о чем печалиться! — говорит старичок с хворостом. — Да я хоть семь полков с генералами выставлю! Ступай к царю, скажи — бу­дет ему войско!

Пришел дурень к царю.

—  Выполню, — говорит, — твой приказ, только в последний раз. А если отговариваться будешь — на себя пеняй!

Рано поутру старик с хворостом кликнул дурня и вышел с ним в поле. Раскидал он вязанку, и появилось несметное войско — и пешее, и конное, и с пушками. Трубачи в трубы трубят, барабанщики в барабаны бьют, генералы команды подают, кони в землю копытами бьют...

Дурень впереди стал, к царскому двору войско повел. Остановился перед дворцом, приказал громче в трубы трубить, сильнее в барабаны бить.

Услышал царь, выглянул в окошко, от испугу белее полотна стал. Приказал он воеводам свое войско выводить, на дурня войной идти.

Вывели воеводы царское войско, стали в дурня стрелять да палить. А дурневы солдаты стеной идут, царское войско мнут, как траву. Напугались воеводы и побежали вспять, а за ними вслед и все царское войско.

Вылез царь из дворца, на коленках перед дур­нем ползает, просит дорогие подарки принять да с царевной скорее венчаться.

Говорит дурень царю:

—  Теперь ты нам не указчик! У нас свой разум есть!

Прогнал он царя прочь и не велел никогда в то царство возвращаться. А сам на царевне женился.

—  Царевна — девка молодая да добрая. На ней никакой вины нет!

И стал он в том царстве жить, всякие дела вершить.

В обработке М.А. Булатова

Финист - ясный сокол

Жил да был крестья­нин. Умерла у него жена, осталось три дочки. Хотел старик нанять работницу — в хозяйстве по­могать. Но меньшая дочь, Марьюшка, сказала:

—  Не надо, батюшка, нанимать работницу, са­ма я буду хозяйство вести.

Ладно. Стала дочка Марьюшка хозяйство вести. Все-то она умеет, все-то у нее ладится. Любил отец Марьюшку: рад был, что такая умная да работящая дочка растет. Из себя-то Марьюшка красавица писаная. А сестры ее завидущие да жаднющие; из себя-то они некрасивые, а модницы-перемодни­цы — весь день сидят да белятся, да румянятся, да в обновки наряжаются, платье им — не платье, сапожки — не сапожки, платок — не платок.

Поехал отец на базар и спрашивает дочек:

—  Что вам, дочки, купить, чем порадовать? И говорят старшая и средняя дочки:

—  Купи по полушалку, да такому, чтоб цветы покрупнее, золотом расписанные.

А Марьюшка стоит да молчит. Спрашивает ее отец:

—  А что тебе, доченька, купить?

—  Купи мне, батюшка, перышко Финиста — ясна сокола.

Приезжает отец, привозит дочкам полушалки, а перышка не нашел.

Поехал отец в другой раз на базар.

—  Ну, — говорит, — дочки, заказывайте по­дарки.

Обрадовались старшая и средняя дочки:

—  Купи нам по сапожкам с серебряными под­ковками.

А Марьюшка опять заказывает:

—  Купи мне, батюшка, перышко Финиста — ясна сокола.

Ходил отец весь день, сапожки купил, а пе­рышка не нашел. Приехал без перышка.

Ладно. Поехал старик в третий раз на базар, а старшая и средняя дочки говорят:

—  Купи нам по платью.

А Марьюшка опять просит:

—  Батюшка, купи перышко Финиста — ясна сокола.

Ходил отец весь день, а перышка не нашел. Выехал из города, а навстречу старенький старичок.

—  Здорово, дедушка!

—  Здравствуй, милый! Куда путь-дорогу держишь?

—  К себе, дедушка, в деревню. Да вот горе у меня: меньшая дочка наказывала купить перышко Финиста — ясна сокола, а я не нашел.

—  Есть у меня такое перышко, да оно заветное; но для доброго человека, куда ни шло, отдам.

Вынул дедушка перышко и подает, а оно самое обыкновенное. Едет крестьянин и думает: «Что в нем Марьюшка нашла хорошего!»

Привез старик подарки дочкам; старшая и сред­няя наряжаются да над Марьюшкой смеются:

—  Как была ты дурочка, так и есть. Нацепи свое перышко в волоса да красуйся!

Промолчала Марьюшка, отошла в сторону; а когда все спать полегли, бросила Марьюшка пе­рышко на пол и проговорила:

—  Любезный Финист — ясный сокол, явись ко мне, жданный мой жених!

И явился ей молодец красоты неописанной. К утру молодец ударился об пол и сделался со­колом. Отворила ему Марьюшка окно, и улетел сокол к синему небу.

Три дня Марьюшка привечала к себе молодца; днем он летает соколом по синему поднебесью, а к ночи прилетает к Марьюшке и делается добрым молодцем.

На четвертый день сестры злые заметили — на­говорили отцу на сестру.

—  Милые дочки,— говорит отец,— смотрите лучше за собой.

«Ладно,— думают сестры,— посмотрим, как бу­дет дальше».

Натыкали они в раму острых ножей, а сами притаились, смотрят.

Вот летит ясный сокол. Долетел до окна и не может попасть в комнату Марьюшки. Бился-бился, всю грудь изрезал, а Марьюшка спит и не слышит. И сказал тогда сокол:

—  Кому я нужен, тот меня найдет. Но это будет нелегко. Тогда меня найдешь, когда трое башмаков железных износишь, трое посохов же­лезных изломаешь, трое колпаков железных по­рвешь.

Услышала это Марьюшка, вскочила с кровати, посмотрела в окно, а сокола нет, и только кровавый след на окне остался. Заплакала Марьюшка горь­кими слезами — смыла слезками кровавый след и стала еще краше.

Пошла она к отцу и проговорила:

—  Не брани меня, батюшка, отпусти в путь-до­рогу дальнюю. Жива буду — свидимся, умру — так, знать, на роду написано.

Жалко было отцу отпускать любимую дочку, но отпустил.

Заказала Марьюшка трое башмаков железных, трое посохов железных, трое колпаков железных и отправилась в путь-дорогу дальнюю, искать желан­ного Финиста — ясна сокола. Шла она чистым по­лем, шла темным лесом, высокими горами. Птички веселыми песнями ей сердце радовали, ручейки ли­цо белое умывали, леса темные привечали. И никто не мог Марьюшку тронуть: волки серые, медведи, лисицы — все звери к ней сбегались. Износила она башмаки железные, посох железный изломала и колпак железный порвала.

И вот выходит Марьюшка на поляну и видит: стоит избушка на курьих ножках — вертится. Го­ворит Марьюшка:

—  Избушка, избушка, встань к лесу задом, ко мне передом! Мне в тебя лезть, хлеба есть.

Повернулась избушка к лесу задом, к Марь­юшке передом. Зашла Марьюшка в избушку и ви­дит: сидит там баба-яга — костяная нога, ноги из угла в угол, губы на грядке, а нос к потолку прирос.

Увидела баба-яга Марьюшку, зашумела:

—  Тьфу, тьфу, русским духом пахнет! Красная девушка, дело пытаешь аль от дела лытаешь?

—  Ищу, бабушка, Финиста — ясна сокола.

—  О красавица, долго тебе искать! Твой ясный сокол за тридевять земель, в тридевятом государ­стве. Опоила его зельем царица-волшебница и же­нила на себе. Но я тебе помогу. Вот тебе сере­бряное блюдечко и золотое яичко. Когда придешь в тридевятое царство, наймись работницей к цари­це. Покончишь работу — бери блюдечко, клади зо­лотое яичко, само будет кататься. Станут поку­пать — не продавай. Просись Финиста — ясна со­кола повидать.

Поблагодарила Марьюшка бабу-ягу и пошла. Потемнел лес, страшно стало Марьюшке, боится и шагнуть, а навстречу кот. Прыгнул к Марьюшке и замурлыкал:

—  Не бойся, Марьюшка, иди вперед. Будет еще страшнее, а ты иди и иди, не оглядывайся.

Потерся кот спинкой и был таков, а Марьюшка пошла дальше. А лес стал еще темней. Шла, шла Марьюшка, сапоги железные износила, посох по­ломала, колпак порвала и пришла к избушке на курьих ножках. Вокруг тын, на кольях черепа, и каждый череп огнем горит.

Говорит Марьюшка:

—  Избушка, избушка, встань к лесу задом, ко мне передом! Мне в тебя лезть, хлеба есть.

Повернулась избушка к лесу задом, к Марь­юшке передом. Зашла Марьюшка в избушку и ви­дит: сидит там баба-яга — костяная нога, ноги из угла в угол, губы на грядке, а нос к потолку прирос.

Увидела баба-яга Марьюшку, зашумела:

—  Тьфу, тьфу, русским духом пахнет! Красная девушка, дело пытаешь аль от дела лытаешь?

—  Ищу, бабушка, Финиста — ясна сокола.

—  А у моей сестры была?

—  Была, бабушка.

—  Ладно, красавица, помогу тебе. Бери сереб­ряные пяльцы, золотую иголочку. Иголочка сама будет вышивать серебром и золотом по малиновому бархату. Будут покупать — не продавай. Просись Финиста — ясна сокола повидать.

Поблагодарила Марьюшка бабу-ягу и пошла. А в лесу стук, гром, свист, черепа лес освещают. Страшно стало Марьюшке. Глядь, собака бежит:

—  Ав, ав, Марьюшка, не бойся, родная, иди! Будет еще страшнее, не оглядывайся.

Сказала и была такова. Пошла Марьюшка, а лес стал еще темнее. За ноги ее цепляет, за рукава хва­тает... Идет Марьюшка, идет и назад не оглянется.

Долго ли, коротко ли шла — башмаки железные износила, посох железный поломала, колпак же­лезный порвала. Вышла на полянку, а на полянке избушка на курьих ножках, вокруг тын, а на кольях лошадиные черепа; каждый череп огнем горит.

Говорит Марьюшка:

—  Избушка, избушка, встань к лесу задом, а ко мне передом!

Повернулась избушка к лесу задом, а к Марь­юшке передом. Зашла Марьюшка в избушку и ви­дит: сидит баба-яга — костяная нога, ноги из угла в угол, губы на грядке, а нос к потолку прирос. Сама черная, а во рту один клык торчит.

Увидела баба-яга Марьюшку, зашумела:

—  Тьфу, тьфу, русским духом пахнет! Красная девушка, дело пытаешь аль от дела лытаешь?

—  Ищу, бабушка, Финиста — ясна сокола.

—  Трудно, красавица, тебе будет его отыскать, да я помогу. Вот тебе серебряное донце, золотое веретенце. Бери в руки, само прясть будет, потя­нется нитка не простая, а золотая.

—  Спасибо тебе, бабушка.

—  Ладно, спасибо после скажешь, а теперь слушай, что тебе накажу: будут золотое веретенце покупать — не продавай, а просись Финиста — яс­на сокола повидать.

Поблагодарила Марьюшка бабу-ягу и пошла, а лес зашумел, загудел; поднялся свист, совы закру­жились, мыши из нор повылезли — да все на Марь­юшку. И видит Марьюшка — бежит навстречу се­рый волк.

—  Не горюй,— говорит он, — а садись на меня и не оглядывайся.

Села Марьюшка на серого волка, и только ее и видели. Впереди степи широкие, луга бархатные, реки медовые, берега кисельные, горы в облака упираются. А Марьюшка скачет и скачет. И вот пе­ред Марьюшкой хрустальный терем. Крыльцо рез­ное, оконца узорчатые, а в оконце царица глядит.

—  Ну,— говорит волк, — слезай, Марьюшка, иди и нанимайся в прислуги.

Слезла Марьюшка, узелок взяла, поблагодарила волка и пошла к хрустальному дворцу. Поклони­лась Марьюшка царице и говорит:

—  Не знаю, как вас звать, как величать, а не нужна ли вам будет работница?

Отвечает царица:

—  Давно я ищу работницу, но такую, которая могла бы прясть, ткать, вышивать.

—  Все это я могу делать.

—  Тогда проходи и садись за работу.

И стала Марьюшка работницей. День работает, а наступит ночь — возьмет Марьюшка серебряное блюдечко и золотое яичко и скажет:

—   Катись, катись, золотое яичко, по серебря­ному блюдечку, покажи мне моего милого.

Покатится яичко по серебряному блюдечку, и предстанет Финист — ясный сокол. Смотрит на не­го Марьюшка и слезами заливается:

—  Финист мой, Финист — ясный сокол, зачем ты меня оставил одну, горькую, о тебе плакать!

Подслушала царица ее слова и говорит:

—  Продай ты мне, Марьюшка, серебряное блю­дечко и золотое яичко.

—  Нет, — говорит Марьюшка,— они непродаж­ные. Могу я тебе их отдать, если позволишь на Финиста — ясна сокола поглядеть.

Подумала царица, подумала.

—  Ладно, — говорит, — так и быть. Ночью, как он уснет, я тебе его покажу.

Наступила ночь, и идет Марьюшка в спальню к Финисту — ясну соколу.  Видит она — спит ее сердечный друг сном непробудным. Смотрит Марьюшка — не насмотрится, целует в уста сахарные, прижимает к груди белой, — спит, не пробудится сердечный друг.

Наступило утро, а Марьюшка не добудилась милого...

Целый день работала Марьюшка, а вечером взяла серебряные пяльцы да золотую иголочку. Сидит вышивает, сама приговаривает:

—  Вышивайся, вышивайся, узор, для Фини­ста — ясна сокола. Было бы чем ему по утрам вы­тираться.

Подслушала царица и говорит:

—  Продай, Марьюшка, серебряные пяльцы, зо­лотую иголочку.

—  Я не продам,— говорит Марьюшка,— а так отдам, разреши только с Финистом — ясным со­колом свидеться.

Подумала та, подумала.

—  Ладно,— говорит,— так   и   быть, приходи ночью.

Наступает ночь. Входит Марьюшка в спаленку к Финисту-ясну соколу, а тот спит сном непро­будным.

—  Финист ты мой, ясный сокол, встань, про­будись!

Спит Финист — ясный сокол крепким сном. Бу­дила его Марьюшка — не добудилась. Наступает день.

Сидит Марьюшка за работой, берет в руки серебряное донце, золотое веретенце. А царица увидала:

—  Продай да продай!

—  Продать не продам, а могу и так отдать, если позволишь с Финистом — ясным соколом хоть ча­сок побыть.

—  Ладно, — говорит та. А сама думает: «Все равно не разбудит». Настала ночь. Входит Марьюшка в спальню к Финисту — ясну соколу, а тот спит сном непро­будным.

—  Финист ты мой, ясный сокол, встань, про­будись!

Спит Финист, не просыпается. Будила, будила — никак не может добудиться, а рассвет близко.

Заплакала Марьюшка:

—  Любезный ты мой Финист — ясный сокол, встань, пробудись, на Марьюшку свою погляди, к сердцу своему ее прижми!

Упала Марьюшкина слеза на голое плечо Финиста — ясна сокола и обожгла. Очнулся Финист — ясный сокол, осмотрелся и видит Марьюш­ку. Обнял ее, поцеловал:

—  Неужели это ты, Марьюшка! Трое башмаков износила, трое посохов железных изломала, трое колпаков железных поистрепала и меня нашла? Поедем же теперь на родину.

Стали они домой собираться, а царица увидела и приказала в трубы трубить, об измене своего мужа оповестить.

Собрались князья да купцы, стали совет дер­жать, как Финиста — ясна сокола наказать.

Тогда Финист — ясный сокол говорит:

—  Которая, по-вашему, настоящая жена: та ли, что крепко любит, или та, что продает да обма­нывает?

Согласились все, что жена Финиста — ясна сокола — Марьюшка.

И стали они жить-поживать да добра наживать. Поехали в свое государство, пир собрали, в трубы затрубили, в пушки запалили, и был пир такой, что и теперь помнят.

Из сборника "Сказки" А.Н. Королевой

Иван-царевич и серый волк

Жил-был царь Берен­дей, у него было три сына, младшего звали Иваном.

И был у царя сад великолепный; росла в том саду яблоня с золотыми яблоками.

Стал кто-то царский сад посещать, золотые яблоки воровать. Царю жалко стало свой сад. По­сылает он туда караулы. Никакие караулы не могут уследить похитника.

Царь перестал и пить и есть, затосковал. Сы­новья отца утешают:

—  Дорогой наш батюшка, не печалься, мы сами станем сад караулить.

Старший сын говорит:

—  Сегодня моя очередь, пойду стеречь сад от похитника.

Отправился старший сын. Сколько ни ходил с вечеру, никого не уследил, припал на мягкую траву и уснул.

Утром царь его спрашивает:

—  Ну-ка, не обрадуешь ли меня: не видал ли ты похитника?

—  Нет, родимый батюшка, всю ночь не спал, глаз не смыкал, а никого не видал.

На другую ночь пошел средний сын караулить и тоже проспал всю ночь, а наутро сказал, что не видал похитника.

Наступило время младшего брата идти стеречь. Пошел Иван-царевич стеречь отцов сад и даже присесть боится, не то что прилечь. Как его сон задолит, он росой с травы умоется, сон и прочь с глаз.

Половина ночи прошла, ему и чудится: в саду свет. Светлее и светлее. Весь сад осветило. Он видит — на яблоню села Жар-птица и клюет зо­лотые яблоки.

Иван-царевич тихонько подполз к яблоне и пой­мал птицу за хвост. Жар-птица встрепенулась и улетела, осталось у него в руке одно перо от ее хвоста.

Наутро приходит Иван-царевич к отцу.

—  Ну что, дорогой мой Ваня, не видал ли ты похитника?

—  Дорогой батюшка, поймать не поймал, а проследил, кто наш сад разоряет. Вот от похитника память вам принес. Это, батюшка, Жар-птица.

Царь взял это перо и с той поры стал пить, и есть, и печали не знать. Вот в одно прекрасное время ему и раздумалось об этой об Жар-птице.

Позвал он сыновей и говорит им:

—  Дорогие мои дети, оседлали бы вы добрых коней, поездили бы по белу свету, места познавали, не напали бы где на Жар-птицу.

Дети отцу поклонились, оседлали добрых коней и отправились в путь-дорогу: старший в одну сто­рону, средний в другую, а Иван-царевич в третью сторону.

Ехал Иван-царевич долго ли, коротко ли. День был летний. Приустал Иван-царевич, слез с коня, спутал его, а сам свалился спать.

Много ли, мало ли времени прошло, пробудился Иван-царевич, видит — коня нет. Пошел его ис­кать, ходил, ходил и нашел своего коня — одни кости обглоданные.

Запечалился Иван-царевич: куда без коня идти в такую даль?

«Ну что же,— думает,— взялся — делать нечего».

И пошел пеший.

Шел, шел, устал до смерточки. Сел на мягкую траву и пригорюнился, сидит.

Откуда ни возьмись, бежит к нему серый волк:

—  Что, Иван-царевич, сидишь пригорюнился, голову повесил?

—  Как же мне не печалиться, серый волк? Остался я без доброго коня.

—  Это я, Иван-царевич, твоего коня съел...

Жалко мне тебя! Расскажи, зачем в даль поехал, куда путь держишь?

—  Послал меня батюшка поездить по белу све­ту, найти Жар-птицу.

—  Фу, фу, тебе на своем добром коне в три года не доехать до Жар-птицы. Я один знаю, где она живет. Так и быть — коня твоего съел, буду тебе служить верой-правдой. Садись на меня да держись крепче.

Сел Иван-царевич на него верхом, серый волк и поскакал — синие леса мимо глаз пропускает, озера хвостом заметает. Долго ли, коротко ли, добегают они до высокой крепости. Серый волк и говорит:

—  Слушай меня, Иван-царевич, запоминай: по­лезай через стену, не бойся — час удачный, все сторожа спят. Увидишь в тереме окошко, на окош­ке стоит золотая клетка, а в клетке сидит Жар-птица. Ты птицу возьми, за пазуху положи, да смотри клетки не трогай!

Иван-царевич через стену перелез, увидел этот терем — на окошке стоит золотая клетка, в клетке сидит Жар-птица. Он птицу взял, за пазуху поло­жил, да засмотрелся на клетку. Сердце его и раз­горелось: «Ах, какая — золотая, драгоценная! Как такую не взять!» И забыл, что волк ему наказывал. Только дотронулся до клетки, пошел по крепости звук: трубы затрубили, барабаны забили, сторожа пробудились, схватили Ивана-царевича и повели его к царю Афрону.

Царь Афрон разгневался и спрашивает:

—  Чей ты, откуда?

—  Я царя Берендея сын, Иван-царевич.

—  Ай, срам какой! Царский сын да пошел воровать.

—  А что же, когда ваша птица летала, наш сад разоряла?

—  А ты бы пришел ко мне, по совести попро­сил, я бы ее так отдал, из уважения к твоему роди­телю, царю Берендею. А теперь по всем городам пу­щу нехорошую славу про вас... Ну да ладно, сослу­жишь мне службу, я тебя прощу. В таком-то царстве у царя Кусмана есть конь златогривый. Приведи его ко мне, тогда отдам тебе Жар-птицу с клеткой.

Загорюнился Иван-царевич, идет к серому вол­ку. А волк ему:

—  Я же тебе говорил, не шевели клетку! По­чему не слушал мой наказ?

—  Ну прости же ты меня, прости, серый волк.

—  То-то, прости... Ладно, садись на меня. Взялся за гуж, не говори, что не дюж.

Опять поскакал серый волк с Иваном-цареви­чем. Долго ли, коротко ли, добегают они до той кре­пости, где стоит конь златогривый.

—  Полезай, Иван-царевич, через стену, сторо­жа спят, иди на конюшню, бери коня, да смотри уздечку не трогай!

Иван-царевич перелез в крепость, там все сто­рожа спят, зашел на конюшню, поймал коня зла­тогривого, да позарился на уздечку — она золотом, дорогими камнями убрана; в ней златогривому ко­ню только и гулять.

Иван-царевич дотронулся до уздечки, пошел звук по всей крепости: трубы затрубили, барабаны забили, сторожа проснулись, схватили Ивана-ца­ревича и повели к царю Кусману.

—  Чей ты, откуда?

—  Я Иван-царевич.

—  Эка, за какие глупости взялся — коня во­ровать! На это простой мужик не согласится. Ну ладно, прощу тебя, Иван-царевич, если сослужишь мне службу. У царя Далмата есть дочь Елена

Прекрасная. Похить ее, привези ко мне, подарю тебе златогривого коня с уздечкой.

Еще пуще пригорюнился Иван-царевич, пошел к серому волку.

—  Говорил я тебе, Иван-царевич, не трогай уздечку! Не послушал ты моего наказа.

—  Ну прости же меня, прости, серый волк.

—  То-то, прости... Да уж ладно, садись мне на спину.

Опять поскакал серый волк с Иваном-цареви­чем. Добегают они до царя Далмата. У него в крепости в саду гуляет Елена Прекрасная с ма­мушками, нянюшками. Серый волк говорит:

—  В этот раз я тебя не пущу, сам пойду. А ты ступай обратно путем-дорогой, я тебя скоро нагоню.

Иван-царевич пошел обратно путем-дорогой, а серый волк перемахнул через стену — да в сад. Засел за куст и глядит: Елена Прекрасная вышла со своими мамушками, нянюшками. Гуляла, гуляла и только приотстала от мамушек и нянюшек, серый волк ухватил Елену Прекрасную, перекинул через спину — и наутек.

Иван-царевич идет путем-дорогой, вдруг насти­гает его серый волк, на нем сидит Елена Прекрас­ная. Обрадовался Иван-царевич, а серый волк ему:

—  Садись на меня скорей, как бы за нами погони не было.

Помчался серый волк с Иваном-царевичем, с Еленой Прекрасной обратной дорогой — синие леса мимо глаз пропускает, реки, озера хвостом за­метает. Долго ли, коротко ли, добегают они до царя Кусмана. Серый волк спрашивает:

—  Что, Иван-царевич, приумолк, пригорю­нился?

—  Да как же мне, серый волк, не печалиться?

Как расстанусь с такой красотой? Как Елену Прекрасную на коня буду менять? Серый волк отвечает:

—  Не разлучу я тебя с такой красотой — спрячем ее где-нибудь, а я обернусь Еленой Прекрас­ной, ты и веди меня к царю.

Тут они Елену Прекрасную спрятали в лесной избушке. Серый волк перевернулся через голову и сделался точь-в-точь Еленой Прекрасной. Повел его Иван-царевич к царю Кусману. Царь обрадо­вался, стал его благодарить:

—  Спасибо тебе, Иван-царевич, что достал мне невесту. Получай златогривого коня с уздечкой.

Иван-царевич сел на этого коня и поехал за Еленой Прекрасной. Взял ее, посадил на коня, и едут они путем-дорогой.

А царь Кусман устроил свадьбу, пировал весь день до вечера, а как надо было спать ложиться, повел он Елену Прекрасную в спальню, да только лег с ней на кровать, глядит — волчья морда вместо молодой жены! Царь со страху свалился с кровати, а волк удрал прочь.

Нагоняет серый волк Ивана-царевича и спра­шивает:

—  О чем задумался, Иван-царевич?

—  Как же мне не думать? Жалко расставаться с таким сокровищем — конем златогривым, менять его на Жар-птицу.

—  Не печалься, я тебе помогу.

Вот доезжают они до царя Афрона. Волк и говорит:

—  Этого коня и Елену Прекрасную ты спрячь, а я обернусь конем златогривым, ты меня и веди к царю Афрону.

Спрятали они Елену Прекрасную и златогри­вого коня в лесу. Серый волк перекинулся через спину, обернулся златогривым конем. Иван-царевич повел его к царю Афрону. Царь обрадовался и от­дал ему Жар-птицу с золотой клеткой.

Иван-царевич вернулся пеший в лес, посадил Елену Прекрасную на златогривого коня, взял зо­лотую клетку с Жар-птицей и поехал путем-доро­гой в родную сторону.

А царь Афрон велел подвести к себе дареного коня и только хотел сесть на него — конь обер­нулся серым волком. Царь со страху где стоял, там и упал, а серый волк пустился наутек и скоро догнал Ивана-царевича:

—  Теперь прощай, мне дальше идти нельзя.

Иван-царевич слез с коня и три раза покло­нился до земли, с уважением отблагодарил серого волка. А тот говорит:

—  Не навек прощайся со мной, я еще тебе пригожусь.

Иван-царевич думает: «Куда же ты еще приго­дишься? Все желанья мои исполнены». Сел на златогривого коня, и опять поехали они с Еленой Прекрасной, с Жар-птицей. Доехал он до своих краев, вздумалось ему пополдневать. Было у него с собой немного хлебушка. Ну, они поели, ключе­вой воды попили и легли отдыхать.

Только Иван-царевич заснул, наезжают на него его братья. Ездили они по другим землям, искали Жар-птицу, вернулись с пустыми руками. Наехали и видят — у Ивана-царевича все добыто. Вот они и сговорились:

—  Давай убьем брата, добыча вся будет наша.

Решились и убили Ивана-царевича. Сели на златогривого коня, взяли Жар-птицу, посадили на коня Елену Прекрасную и устрашили ее:

—  Дома не сказывай ничего!

Лежит Иван-царевич мертвый, над ним уже вороны летают. Откуда ни возьмись, прибежал се­рый волк и схватил ворона с вороненком:

—  Ты лети-ка, ворон, за живой и мертвой во­дой. Принесешь мне живой и мертвой воды, тогда отпущу твоего вороненка.

Ворон, делать нечего, полетел, а волк держит его вороненка. Долго ли ворон летал, коротко ли, принес он живой и мертвой воды. Серый волк спрыснул мертвой водой раны Ивану-царевичу, ра­ны зажили; спрыснул его живой водой — Иван-ца­ревич ожил.

—  Ох, крепко же я спал!..

—  Крепко ты спал, — говорит серый волк. — Кабы не я, совсем бы не проснулся. Родные братья тебя убили и всю добычу твою увезли. Садись на меня скорей!

Поскакали они в погоню и настигли обоих братьев. Тут их серый волк растерзал и клочки по полю разметал.

Иван-царевич поклонился серому волку и про­стился с ним навечно.

Вернулся Иван-царевич домой на коне злато­гривом, привез отцу своему Жар-птицу, а себе — невесту, Елену Прекрасную.

Царь Берендей обрадовался, стал сына спраши­вать. Стал Иван-царевич рассказывать, как помог ему серый волк достать добычу, да как братья убили его, сонного, да как серый волк их растерзал.

Погоревал царь Берендей и скоро утешился. А Иван-царевич женился на Елене Прекрасной, и стали они жить-поживать да горя не знать.

В обработке А.Н. Толстого

Иван - коровий сын

В некотором царстве жил царь с царицей, и не было у них детей. Сколько ни горевали, сколько знахарей ни звали — нет и нет у них детей.

Раз приходит к ним бабушка-задворенка.

—  Пустите,— говорит,— невода в море, выловится рыбка — золотое перо. Сварите ее в семи водах, пусть царица поест, тогда и понесет.

Царь велел сплести невода, спустить в море, выловить рыбку — золотое перо. Рыбаки опустили невода в синее море — в первый раз ничего не попалось; опустили в другой раз — опять ничего не попалось; опустили в третий и выловили рыбку — золотое перо.

Взяли ее и принесли к царю. Он наградил рыбаков и приказал рыбку отнести в поварню, сварить в семи водах и подать царице. Повара рыбку вычистили, вымыли, сварили, а помои на двор выплеснули. Проходила мимо корова, помои полизала. Девка-чернавка положила рыбку на блю­до — отнести царице — да дорогой оторвала золо­тое перышко и попробовала. А царица рыбку съела.

И все три понесли в один день, в один час: корова, девка-чернавка и царица. И разрешились они в одно время тремя сыновьями: у царицы родился Иван-царевич, у девки-чернавки Иван — девкин сын; и корова родила человека, назвали его Иван — коровий сын.

Ребята уродились в одно лицо, голос в голос, волос в волос. Растут они не по дням, а по часам, как тесто на опаре поднимается, так и они растут.

Долго ли, коротко ли, стало им годков по де­сяти. Стали они с ребятами гулять, шутить шутки нехорошие. Какого парня возьмут за руку — рука прочь, возьмут за голову — голова прочь. Стал добрый народ на них жаловаться.

Вот Иван — коровий сын и говорит братьям:

—  Чем нам у батюшки-царя жить, народ сму­щать, поедем лучше в чужие края.

Иван-царевич, Иван — девкин сын и Иван — коровий сын пришли к царю и просят, чтобы велел он сковать им три железные палицы и дал бы им благословеньице — ехать в чужие края, искать себе поединщиков.

Царь приказал сковать три железные палицы. Кузнецы неделю ковали, сделали три палицы; никто их за один конец приподнять не может, а Иван-царевич, Иван — девкин сын и Иван — коровий сын их между пальцами поворачивают, словно перо гусиное.

Вышли братья на широкий двор.

—  Ну, братаны,— говорит Иван-царевич,— да­вайте силу пробовать, кому быть набольшим. Кто выше палицу забросит, тот и больший брат.

—  Ладно, бросай ты первый. Иван-царевич бросил, улетела палица высоко, едва видать, через час только назад упала. После него бросил Иван — девкин сын, улетела палица еще выше, совсем не видать, через два часа назад упала. А Иван — коровий сын стал бросать палицу, улетела она за облако, назад упала через три часа.

—  Ну, Иван — коровий сын, быть тебе большим братом.

Оседлали братья коней, попросили у батюшки благословеньице и поехали в чистое поле — куда глаза глядят.

Ехали они по горам, по долам, по зеленым лугам, долго ли, коротко ли, скоро сказка сказы­вается, не скоро дело делается,— подъезжают они к реке Смородине. Через реку стоит калиновый мост, по берегам кости человеческие валяются, по колено будет навалено.

Увидали братья избушку, вошли в нее — пусте­хонька, и вздумали тут остановиться. Коней рас­седлали, сами поели, попили. Пришло дело к ве­черу, Иван — коровий сын говорит братьям:

—  Давайте каждую ночь поочередно ходить в дозор, не будет ли кто проезжать по этому мосту.

Бросили жребий: в первую ночь досталось идти в дозор Ивану-царевичу, во вторую ночь Ивану — девкину сыну, в третью Ивану — коровьему сыну.

Иван-царевич обулся, оделся и пошел в дозор на реку Смородину, на калиновый мост. Походил, походил, да и заснул. А Ивану — коровьему сыну в избушке не спится, в головах подушечка вертит­ся. Встал он, обулся, оделся, взял палицу и по­шел на мост. А там Иван-царевич спит. Взял его Иван — коровий сын под плечи и снес под мост, а сам стал караулить.

Вдруг на реке воды взволновались, на дубах орлы раскричались, мост загудел — выезжает чу­до-юдо змей шестиглавый; под ним конь споткнул­ся, черный ворон на плече встрепенулся, позади хорт ощетинился.

Говорит им чудо-юдо:

—  Что ты, волчья сыть, спотыкаешься? Ты, воронье перо, трепещешься? А ты, песья шерсть, ощетинилась? Слышите друга аль недруга?

—  Слышим недруга.

—  Врешь! Нет мне во всем свете ни спорщика, ни наговорщика, есть один только Иван — коровий сын. Так его костей сюда и ворон не занашивал, не только ему самому быть.

Тут Иван — коровий сын выскочил из-под моста:

—  Я здесь!

Чудо-юдо его спрашивает:

—  Зачем приехал, Иван — коровий сын? Сва­тать моих сестер али дочерей?

—  Ох ты, чудо-юдо змей шестиглавый, в поле съезжаться — родней не считаться. Давай поспорим!

Вот они сошлись, поравнялись, жестоко уда­рились.

Чуду-юду не посчастливилось: Иван — коровий сын с одного размаху снес ему три головы.

—  Стой, Иван — коровий сын, дай мне роз­дыху.

—  Нет тебе роздыху, чудо-юдо! По-нашему: бей да руби, себя не береги.

Тут они снова сошлись. Чудо-юдо ударил, во­гнал Ивана — коровьего сына по колена в сырую землю, а Иван — коровий сын ударил, снес ему остальные три головы; туловище разрубил и в речку побросал, а шесть голов сложил под калиновый мост. Сам вернулся в избушку и лег спать.

Поутру возвращается Иван-царевич.

—  Что, брат, не видал ли: кто ходил, кто ездил по калиновому мосту? — спрашивают братья.

—  Никто, братцы, не ходил, не ездил. Мимо меня и муха не пролётывала.

На другую ночь пошел в дозор Иван — девкин сын. Походил, походил, забрался в кусты и заснул.

А Ивану — коровьему сыну не спится, в головах подушечка вертится. Как пошло время за полночь, он обулся, оделся, взял палицу, вышел и стал под калиновый мост.

На реке воды взволновались, на дубах орлы раскричались, мост загудел — выезжает чудо-юдо змей девятиглавый. У коня дым из ушей валит, из ноздрей пламя пышет. Вдруг конь под ним спотк­нулся, черный ворон на плече встрепенулся, позади хорт ощетинился.

—  Что ты, волчья сыть, спотыкаешься? Ты, воронье перо, трепещешься? А ты, песья шерсть, ощетинилась? Слышите друга аль недруга?

—  Слышим недруга. Не Иван ли здесь — ко­ровий сын?

—  Его костей сюда и ворон не занашивал, не только ему самому быть.

Тут Иван — коровий сын выскочил из-под моста:

—  Врешь ты! Я здесь. Чудо-юдо говорит ему:

—  Зачем приехал? Сватать моих сестер аль дочерей?

—  Ох ты, чудо-юдо девятиглавое, в поле съез­жаться — родней не считаться. Давай биться!

Вот они сошлись, поравнялись, жестоко удари­лись, кругом земля простонала. Иван — коровий сын размахнулся палицей — три головы чуду-юду, как кочки, снес; в другой раз размахнулся — еще три головы снес. А чудо-юда ударил — по пояс вогнал его в сырую землю.

Иван — коровий сын захватил земли горсть и бросил ему в очи. Чудо-юдо схватился протирать глазища, Иван — коровий сын сбил ему остальные головы, туловище рассек на части, покидал в реку Смородину, а девять голов сложил под калиновый мост. Сам пошел в избушку и лег спать.

Наутро возвращается Иван — девкин сын.

—  Что, брат, не видал ли: кто ходил, кто ездил по калиновому мосту?

—  Нет, братцы, мимо меня и муха не пролётывала и комар не пропискивал.

Иван — коровий сын повел братьев под калиновый мост, показал змеевы головы и давай стыдить:

—  Эх вы, богатыри! Где вам воевать — вам дома на печи лежать!

На третью ночь собирается Иван — коровий сын идти на дозор. Воткнул он нож в стену, повесил на него белое полотенце, а под ним на полу миску поставил.

—  Я на страшный бой иду. А вы, братья, всю ночь не спите, присматривайте, как будет с полотенца кровь течь: если половина миски набежит — ладно дело, если полная миска набежит — все ни­чего, а если через край польется — тогда спешите мне на помощь.

Вот стоит Иван — коровий сын под калиновым мостом; пошло время за полночь. На реке воды взволновались, на дубах орлы раскричались, мост загудел — выезжает чудо-юдо змей двенадцатиглавый. У коня его дым из ушей валит, из ноздрей пламя пышет, из-под копыт ископоть по копне летит.

Вдруг конь под ним споткнулся, на плече ворон встрепенулся, позади хорт ощетинился.

—  Что ты, волчья сыть, спотыкаешься? Ты, воронье перо, трепещешься? А ты, песья шерсть, ощетинилась? Слышите друга аль недруга?

—  Слышим недруга: здесь Иван — коровий сын.

—  Врешь! Его костей сюда и ворон не зана­шивал.

—  Ах ты, чудо-юдо двенадцатиглавое! — Иван — коровий сын отозвался, из-под моста вы­скочил. — Ворон моих костей не занашивал, я сам здесь погуливаю.

—  Зачем пришел?

—  Пришел на тебя, нечистая сила, поглядеть, твоей крепости испробовать.

—  Так ты моих братьев убил? И меня думаешь победить? Я дуну только — от тебя и праху не останется.

—  Я пришел с тобой не сказки сказывать, давай биться насмерть!

Иван — коровий сын размахнулся палицей, сбил чуду-юду три головы. Чудо-юдо подхватил эти голо­вы, чиркнул по ним огненным пальцем — головы приросли, будто и с плеч не падали. Да в свой черед ударил Ивана — коровьего сына и вбил его по колена в сырую землю.

Тут ему плохо пришлось.

—  Стой, нечистая сила, дай мне роздыху! Чудо-юдо дал ему роздыху. Иван — коровий сын снял правую рукавицу и кинул в избушку. Рукавица двери-окна вышибла, а братья его спят, ничего не слышат.

Иван — коровий сын размахнулся в другой раз, сильнее прежнего, снес чуду-юду шесть голов. Чу­до-юдо подхватил их, чиркнул огненным паль­цем — и опять все головы на местах, ударил в свой черед и вбил Ивана — коровьего сына по пояс в сырую землю.

—  Стой, нечистая сила, дай мне роздыху!

Иван — коровий сын снял левую рукавицу, ки­нул — рукавица крышу у избушки снесла, а братья всё спят, ничего не слышат.

Размахнулся он палицей в третий раз, еще сильнее того, и сбил чуду-юду девять голов. Чу­до-юдо подхватил их, чиркнул огненным паль­цем — головы опять приросли; а Ивана — коровь­его сына вбил на этот раз по плечи в сырую землю.

—  Стой, нечистая сила, дай мне третий раз роздыху!

Снял Иван — коровий сын шапку и кинул в избушку, от того удара избушка развалилась, вся по бревнам раскатилась.

Тут братья проснулись, глянули — все полотен­це в крови, из миски кровь через край льется.

Испугались они, палицы взяли, поспешили на помощь старшему брату. А он тем временем при­ловчился и отсек чуду-юду огненный палец. Да вместе с братьями давай сбивать ему головы... Бились они день до вечера и одолели чудо-юдо змея двенадцатиглавого, посшибали ему головы все до единой, туловище на части разрубили, побросали в реку Смородину. Утром ранешенько братья осед­лали коней и поехали в путь-дорогу. Вдруг Иван — коровий сын говорит:

—  Стой, рукавицы забыл! Поезжайте, братья, шажком, я вас скоро догоню.

Он отъехал от них, слез с коня, пустил его в зеленые луга, сам обернулся воробушком и полетел через калиновый мост, через реку Смородину к бе­локаменным палатам, сел у открытого окошка и слушает.

А в палатах белокаменных сидела старая змеиха и три ее снохи, чудо-юдовы жены, и говорили между собой, как бы им злодея Ивана — коровьего сына с братьями погубить.

—  Я напущу на них голод,— младшая сноха говорит,— а сама обернусь яблоней с наливными яблоками. Они съедят по яблочку — их на части разорвет.

Средняя сноха говорит:

—  Я напущу на них жажду, сама обернусь колодцем — пусть попробуют из меня выпить.

А старшая сноха:

—  Я напущу на них сон, сама перекинусь мяг­кой постелью. Кто на меня ляжет — огнем сгорит.

А старая змеиха, чудо-юдова мать, говорит:

—  Я обернусь свиньей, разину пасть от земли до неба, всех троих сожру.

Иван — коровий сын выслушал эти речи, поле­тел назад в зеленые луга, ударился об землю и стал по-прежнему добрым молодцем. Догнал братьев, и едут они дальше путем-дорогой. Ехали долго ли, коротко ли, стал их мучить голод, а есть нечего. Глядят, у дороги стоит яблоня, на ветвях — наливные яблоки. Иван-царевич и Иван — девкин сын пустились было яблоки рвать, а Иван — коровий сын вперед их заскакал и давай рубить яблоню крест-накрест, из нее только кровь брызжет.

—  Видите, братья, какая это яблоня!

Едут они дальше по степям, по лугам, а день все жарче, терпения нет. Стала их мучить жажда. Вдруг видят — колодец, холодный ключ. Младшие братья кинулись к нему, а Иван — коровий сын вперед их соскочил с коня и давай этот колодец рубить, только кровь брызжет.

—  Видите, братья, какой это колодец!

Вдруг день затуманился, жара спала, и пить не хочется. Поехали они дальше путем-дорогой. На­стигает их темная ночь, стал их одолевать сон — мочи нет. Видят они — избенка, свет в окошке, в избенке стоит тесовая кровать, пуховая по­стель.

—  Иван — коровий сын, давай здесь заночуем. Он выскочил вперед братьев и давай рубить кровать вдоль и поперек, только кровь брызжет.

—  Видите, братья, какая это пуховая постель! Тут у них и сон прошел. Едут они дальше путем-дорогой и слышат — за ними погоня: летит старая змеиха, разинула рот от земли до неба. Иван — коровий сын видит, что им коротко при­ходится. Как спастись? И бросил он ей в пасть три пуда соли. Змеиха сожрала, пить захотела и по­бежала к синему морю.

Покуда она пила, братья далеко уехали; змеиха напилась и опять кинулась за ними. Они припу­стили коней и наезжают в лесу на кузницу. Иван — коровий сын с братьями зашел туда.

—  Кузнецы, кузнецы, скуйте двенадцать пруть­ев железных да накалите клещи докрасна. Прибе­жит большая свинья и скажет: «Отдайте винова­того». А вы ей говорите: «Пролижи языком две­надцать железных дверей да бери сама».

Вдруг прибегает старая змеиха, обернулась большой свиньей и кричит:

—  Кузнецы, кузнецы, отдайте виноватого! Кузнецы ей ответили, как научил их Иван — коровий сын:

—  Пролижи языком двенадцать железных две­рей да бери сама.

Змеиха начала лизать железные двери, про­лизала все двенадцать дверей, язык просунула. Иван — коровий сын ухватил ее калеными щипца­ми за язык, а братья начали бить ее железными прутьями, пробили шкуру до костей. Убили змеиху, сожгли и пепел по ветру развеяли.

И поехали Иван — коровий сын, Иван — девкин сын и Иван-царевич домой.

Стали жить да поживать, гулять да пировать. На том пиру и я был, мед-пиво пил, по усам текло, в рот не попало. Тут меня угощали: отняли лоханку от быка да налили молока. Я не пил, не ел, вздумал упираться, стали со мной драться. Я надел колпак, стали в шею толкать...

В обработке А.Н. Толстого

Поди туда - не знаю куда, принеси то - не знаю что

В некотором государ­стве жил-был царь, холост — не женат. Был у него на службе стрелок по имени Андрей.

Пошел раз Андрей-стрелок на охоту. Ходил, хо­дил целый день по лесу — не посчастливилось, не мог на дичь напасть. Время было к вечеру, идет он обратно — кручинится. Видит — сидит на дереве горлица.

«Дай, — думает, — стрельну хоть эту».

Стрельнул и ранил ее — свалилась горлица с дерева.на сырую землю. Поднял ее Андрей, хотел свернуть ей голову, положить в сумку.

А горлица говорит ему человеческим голосом:

—  Не губи меня, Андрей-стрелок, не руби моей головы, возьми меня живую, принеси домой, посади на окошко. Да смотри, как найдет на меня дремота — в ту пору бей меня правой рукой наотмашь: добудешь себе великое счастье.

Удивился Андрей-стрелок: что такое? С виду совсем птица, а говорит человеческим голосом. Принес он горлицу домой, посадил на окошечко, а сам стоит дожидается.

Прошло немного времени, горлица положила головку под крылышко и задремала. Андрей вспом­нил, что она ему наказывала, ударил ее правой рукой наотмашь. Упала горлица наземь и оберну­лась девицей, Марьей-царевной, да такой прекрас­ной, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать.

Говорит Марья-царевна стрелку:

—  Сумел меня взять, умей и удержать — не­спешным пирком да за свадебку. Буду тебе честной да веселой женой.

На том они и поладили. Женился Андрей-стре­лок на Марье-царевне и живет с молодой женой, потешается. А службы не забывает: каждое утро ни свет ни заря идет в лес, настреляет дичи и несет на царскую кухню.

Пожили они так недолго, Марья-царевна го­ворит:

—  Бедно живешь ты, Андрей!

—  Да, как сама видишь.

—  Добудь-ка рублей сотню, купи на эти деньги разного шелку, я все дело поправлю.

Послушался Андрей, пошел к товарищам, у ко­го рубль, у кого два занял, накупил разного шел­ку и принес жене. Марья-царевна взяла шелк и говорит:

—  Ложись спать, утро вечера мудренее. Андрей лег спать, а Марья-царевна села ткать.

Всю ночь ткала и выткала ковер, какого в целом свете не видывали: на нем все царство расписано, с городами и деревнями, с лесами и нивами, и птицы в небе, и звери на горах, и рыбы в морях; кругом луна и солнце ходят...

Наутро Марья-царевна отдает ковер мужу:

—  Понеси на гостиный двор, продай купцам, да смотри — своей цены не запрашивай, а что дадут, то и бери.

Андрей взял ковер, повесил на руку и пошел по гостиным рядам.

Подбегает к нему один купец:

—  Послушай, почтенный, сколько спраши­ваешь?

—  Ты торговый человек, ты и цену давай. Вот купец думал, думал — не может оценить
ковра. Подскочил другой, за ним — еще. Собралась купцов толпа великая, смотрят на ковер, дивуются, а оценить не могут.

В то время проезжал мимо рядов царский со­ветник, и захотелось ему узнать, про что толкует купечество. Вышел из кареты, насилу пропихался через великую толпу и спрашивает:

—  Здравствуйте, купцы, заморские гости! О чем речь у вас?

—  Так и так, ковра оценить не можем. Царский советник посмотрел на ковер и сам дался диву:

—  Скажи, стрелок, скажи по правде истинной: откуда добыл такой славный ковер?

—  Так и так, моя жена вышила.

—  Сколько же тебе дать за него?

—  А я и сам не знаю. Жена наказала не тор­говаться: сколько дадут, то и наше.

—  Ну, вот тебе, стрелок, десять тысяч. Андрей взял деньги, отдал ковер и пошел домой.

А царский советник поехал к царю и показывает ему ковер.

Царь взглянул — на ковре все его царство как на ладони. Он так и ахнул:

—  Ну, что хочешь, а ковра я тебе не отдам!

Вынул царь двадцать тысяч рублей и отдает советнику из рук в руки. Советник деньги взял и думает: «Ничего, я себе другой, еще лучше, закажу».

Сел опять в карету и поскакал в слободу. Ра­зыскал избушку, где живет Андрей-стрелок, и сту­чится в дверь. Марья-царевна отворяет ему. Цар­ский советник одну ногу через порог занес, а другую не переносит, замолчал и про свое дело забыл: стоит перед ним такая красавица, век бы глаз от нее не отвел, все бы смотрел да смотрел.

Марья-царевна ждала, ждала ответа да поверну­ла царского советника за плечи и дверь закрыла. Насилу он опомнился, нехотя поплелся домой. И с той поры и ест — не заест и пьет — не запьет: все ему представляется Стрелкова жена.

Заметил это царь и стал выспрашивать, что за кручина у него такая.

Советник говорит царю:

—  Ах, видел я у одного стрелка жену, все о ней думаю! И не запить это, не заесть, никаким зельем не заворожить.

Пришла царю охота самому посмотреть Стрел­кову жену. Оделся он в простое платье, поехал в слободу, нашел избенку, где живет Андрей-стрелок, и стучится в дверь. Марья-царевна отворила ему. Царь одну ногу через порог занес, другую и не мо­жет, совсем онемел: стоит перед ним несказанная красота.

Марья-царевна ждала, ждала ответа, повернула царя за плечи и дверь закрыла.

Защемила царя сердечная зазноба. «Чего, — ду­мает, — хожу холост, не женат? Вот бы жениться на этой красавице! Не стрельчихой ей быть, на роду ей написано быть царицей».

Воротился царь во дворец и задумал думу не хорошую — отбить жену от живого мужа. Призывает он советника и говорит:

—  Надумай, как извести Андрея-стрелка. Хочу на его жене жениться. Придумаешь — награжу го­родами и деревнями и золотой казной, не приду­маешь — сниму голову с плеч.

Закручинился царский советник, пошел и нос повесил. Как извести стрелка, не придумает. Да с горя и завернул в кабак винца испить.

Подбегает к нему кабацкая теребень в рваном кафтанишке:

—  О чем, царский советник, пригорюнился, за­чем нос повесил?

—  Поди прочь, кабацкая теребень!

—  А ты меня не гони; лучше стаканчик винца поднеси, я тебя на ум наведу.

Поднес ему царский советник стаканчик винца и рассказал про свое горе.

Кабацкая теребень и говорит ему:

—  Извести Андрея-стрелка дело нехитрое — сам-то он прост, да жена у него больно хитра. Ну, да мы загадаем загадку такую, что ей не спра­виться. Воротись к царю и скажи: пускай он по­шлет Андрея-стрелка на тот свет узнать, как поживает покойный царь-батюшка. Андрей уйдет и назад не вернется.

Царский советник поблагодарил кабацкую теребень — и бегом к царю:

—  Так и так, можно стрелка извести.

И рассказал, куда нужно его послать и за­чем. Царь обрадовался, велел позвать Андрея-стрелка.

—  Ну, Андрей, служил ты мне верой-правдой, сослужи еще службу: сходи на тот свет, узнай, как поживает мой батюшка. Не то мой меч — твоя голова с плеч.

—  Андрей воротился домой, сел на лавку и голову повесил. Марья-царевна его спрашивает:

—  Что невесел? Или невзгода какая? Рассказал ей Андрей, какую царь задал ему службу.

Марья-царевна говорит:

—  Есть о чем горевать! Это не служба, а служ­бишка, служба будет впереди. Ложись спать, утро вечера мудренее.

Утром рано, только проснулся Андрей, Марья-царевна дает ему мешок сухарей и золотое колечко.

—  Поди к царю и проси себе в товарищи цар­ского советника, а то, скажи, тебе не поверят, что был ты на том свете. А как выйдешь с товарищем в путь-дорогу, брось перед собой колечко, оно тебя доведет.

Андрей взял мешок сухарей и колечко, попро­щался с женой и пошел к царю просить себе дорожного товарища. Делать нечего, царь согла­сился, велел советнику идти с Андреем на тот свет.

Вот они вдвоем и вышли в путь-дорогу. Андрей бросил колечко — оно катится, Андрей идет за ним полями чистыми, мхами-болотами, реками-озерами, а за Андреем царский советник тащится.

Устанут идти, поедят сухарей — и опять в путь.

Близко ли, далеко ли, скоро ли, коротко ли, пришли они в густой, дремучий лес, спустились в глубокий овраг, и тут колечко остановилось.

Андрей и царский советник сели поесть сухарей. Глядь, мимо их на старом-престаром царе два черта дрова везут — большущий воз — и погоняют царя дубинками, один с правого бока, другой с левого.

Андрей говорит:

—  Смотри: никак, это наш покойный царь-батюшка?

—  Твоя правда, это он самый дрова везет.

—  Андрей и закричал чертям:

—  Эй, господа черти! Освободите мне этого покойничка хоть на малое время, мне нужно кой о чем его расспросить.

Черти отвечают:

—  Есть нам время дожидаться! Сами, что ли, дрова повезем?

—  А вы возьмите у меня свежего человека на смену.

Ну, черти отпрягли старого царя, на его место впрягли в воз царского советника и давай его с обеих сторон погонять дубинками — тот гнется, а везет.

Андрей стал спрашивать старого царя про его житье-бытье.

—  Ах, Андрей-стрелок, — отвечает царь, — пло­хое мое житье на том свете! Поклонись от меня сыну да скажи, что я накрепко заказываю людей не обижать, а то и с ним то же станется.

Только успели они поговорить, черти уж назад едут с порожней телегой. Андрей попрощался со старым царем, взял у чертей царского советника, и пошли они в обратный путь.

Приходят в свое царство, являются во дворец.

Царь увидал стрелка и в сердцах накинулся на него:

—  Как ты смел назад воротиться? Андрей-стрелок отвечает:

—  Так и так, был я на том свете у вашего по­койного родителя. Живет он плохо, велел вам кла­няться да накрепко наказывал людей не обижать.

—  А чем докажешь, что ходил на тот свет и моего родителя видел?

—  А тем я докажу, что у вашего советника на спине и теперь еще знаки видны, как его черти дубинками погоняли.

Тут царь уверился, делать нечего — отпустил Андрея домой. А сам говорит советнику:

—  Вздумай, как извести стрелка, не то мой меч — твоя голова с плеч.

Пошёл царский советник, еще ниже нос пове­сил. Заходит в кабак, сел за стол, спросил вина. Подбегает к нему кабацкая теребень:

—  Что, царский советник, пригорюнился? Поднеси-ка мне стаканчик, я тебя на ум наведу.

Советник поднес ему стаканчик винца и расска­зал про свое горе. Кабацкая теребень ему и говорит:

—  Воротись назад и скажи царю, чтобы задал он стрелку вот какую службу — ее не то что вы­полнить, трудно и выдумать: послал бы его за тридевять земель, в тридесятое царство добыть кота Баюна...

Царский советник побежал к царю и рассказал, какую службу задать стрелку, чтобы он назад не вернулся. Царь посылает за Андреем.

—  Ну, Андрей, сослужил ты мне службу, со­служи другую: ступай в тридесятое царство и до­будь мне кота Баюна. Не то мой меч — твоя голова с плеч.

Пошел Андрей домой, ниже плеч голову повесил и рассказывает жене, какую царь задал ему службу.

—  Есть о чем кручиниться! — Марья-царевна говорит. — Это не служба, а службишка, служба. будет впереди. Ложись спать, утро вечера мудренее.

Андрей лег спать, а Марья-царевна пошла на кузницу и велела кузнецам сковать три колпака железных, железные клещи и три прута: один же­лезный, другой медный, третий оловянный.

Утром рано Марья-царевна разбудила Андрея:

—  Вот тебе три колпака да клещи и три прута, ступай за тридевять земель, в тридесятое царст­во. Трех верст не дойдешь, станет одолевать тебя сильный сон — кот Баюн на тебя дремоту напустит. Ты не спи, руку за руку закидывай, ногу за ногу волочи, а где и катком катись. А если уснешь, кот Баюн убьет тебя.

И тут Марья-царевна научила его, как и что делать, и отпустила в дорогу.

Скоро сказка сказывается, не скоро дело дела­ется — пришел Андрей-стрелок в тридесятое цар­ство. За три версты стал его одолевать сон. На­девает Андрей на голову три колпака железных, руку за руку закидывает, ногу за ногу волочит — идет, а где и катком катится.

Кое-как выдержал дремоту и очутился у высо­кого столба.

Кот Баюн увидел Андрея, заворчал, зауркал да со столба прыг ему на голову — один колпак раз­бил и другой разбил, взялся было за третий. Тут Андрей-стрелок ухватил кота клещами, сволок на­земь и давай оглаживать прутьями. Наперво сек железным прутом; изломал железный, принялся угощать медным — и этот изломал и принялся бить оловянным.

Оловянный прут гнется, не ломится, вокруг хребта обвивается. Андрей бьет, а кот Баюн начал сказки рассказывать: про попов, про дьяков, про поповых дочерей. Андрей его не слушает, знай охаживает прутом.

Невмоготу стало коту, видит, что заговорить нельзя, он и взмолился:

—  Покинь меня, добрый человек! Что надо, все тебе сделаю.

—  А пойдешь со мной?

—  Куда хочешь пойду.

Андрей пошел в обратный путь и кота за собой повел. Добрался до своего царства, приходит с ко­том во дворец и говорит царю:

—  Так и так, службу выполнил, добыл вам кота Баюна.

Царь удивился и говорит:

—  А ну, кот Баюн, покажи большую страсть. Тут кот свои когти точит, на царя их ладит, хочет у него белую грудь раздирать, из живого сердце вынимать. Царь испугался:

—  Андрей-стрелок, уйми кота Баюна! Андрей кота унял и в клетку запер, а сам пошел домой, к Марье-царевне. Живет-поживает, тешится с молодой женой. А царя еще пуще знобит зазноба сердечная. Опять призвал он советника:

—  Что хочешь придумай, изведи Андрея-стрел­ка, не то мой меч — твоя голова с плеч.

Царский советник идет прямо в кабак, нашел там кабацкую теребень в рваном кафтанишке и просит его выручить, на ум навести. Кабацкая теребень стаканчик вина выпил, усы вытер.

—  Ступай, — говорит, — к царю и скажи: пусть пошлет Андрея-стрелка туда — не знаю куда, при­нести то — не знаю что. Этой задачи Андрей во веки веков не выполнит и назад не вернется.

Советник побежал к царю и все ему доложил. Царь посылает за Андреем.

—  Сослужил ты мне две службы, сослужи третью: сходи туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что. Сослужишь — награжу по-царски, а не то мой меч — твоя голова с плеч.

Пришел Андрей домой, сел на лавку и заплакал. Марья-царевна его спрашивает:

—  Что, милый, невесел? Или еще невзгода какая?

—  Эх, — говорит, — через твою красу все напа­сти несу! Велел мне царь идти туда — не знаю куда, принести то — не знаю что.

—  Вот это служба так служба! Ну ничего ложись спать, утро вечера мудренее.

Марья-царевна дождалась ночи, развернула вол­шебную книгу, читала, читала, бросила книгу и за голову схватилась: про цареву загадку в книге ничего не сказано. Марья-царевна вышла на крыль­цо, вынула платочек и махнула. Налетели всякие птицы, набежали всякие звери.

Марья-царевна их спрашивает:

—  Звери лесные, птицы поднебесные, вы, звери, всюду рыскаете, вы, птицы, всюду летаете, — не слыхали ль, как дойти туда — не знаю куда, при­нести то — не знаю что?

Звери и птицы ответили:

—  Нет, Марья-царевна, мы про то не слы­хивали.

Марья-царевна махнула платочком — звери и птицы пропали, как не бывали. Махнула в другой раз — появились перед ней два великана:

—  Что угодно? Что надобно?

—  Слуги мои верные, отнесите меня на сере­дину Океан-моря.

Подхватили великаны Марью-царевну, отнесли на Океан-море и стали на середине, на самой пучине, — сами стоят, как столбы, а ее на руках держат. Марья-царевна махнула платочком и при­плыли к ней все гады и рыбы морские.

—  Вы, гады и рыбы морские, вы везде плаваете, на всех островах бываете, не слыхали ль, как дойти туда — не знаю куда, принести то — не знаю что?

—  Нет, Марья-царевна, мы про то не слыхали. Закручинилась Марья-царевна и велела отнести себя домой. Великаны подхватили ее, принесли на Андреев двор, поставили у крыльца.

Утром рано Марья-царевна собрала Андрея в до­рогу и дала ему клубок ниток и вышитую ширинку.

—  Брось клубок перед собой — куда он покатится, туда и ты иди. Да смотри, куда бы ни пришел, будешь умываться, чужой ширинкой не утирайся, а утирайся моей.

Андрей попрощался с Марьей-царевной, покло­нился на четыре стороны и пошел за заставу. Бросил клубок перед собой, клубок покатился — катится да катится, Андрей идет за ним следом.

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело де­лается. Много царств и земель прошел Андрей. Клубок катится, нитка от него тянется. Стал клу­бок маленький, с куриную головочку; вот уж до чего стал маленький, не видно и на дороге. Дошел Андрей до леса, видит — стоит избушка на курьих ножках.

—  Избушка, избушка, повернись ко мне пере­дом, к лесу задом!

Избушка повернулась, Андрей вошел и ви­дит — на лавке сидит седая старуха, прядет кудель.

—  Фу, фу, русского духу слыхом не слыхано, видом не видано, а нынче русский дух сам пришел! Вот изжарю тебя в печи да съем и на косточках покатаюсь.

Андрей отвечает старухе:

—  Что ты, старая баба-яга, станешь есть до­рожного человека! Дорожный человек костоват и черен, ты наперед баньку истопи, меня вымой, вы­пари, тогда и ешь.

Баба-яга истопила баньку. Андрей выпарился, вымылся, достал женину ширинку и стал ею ути­раться.

Баба-яга спрашивает:

—  Откуда у тебя ширинка? Ее моя дочь вы­шивала.

—  Твоя дочь мне жена, мне и ширинку дала.

—  Ах, зять возлюбленный, чем же мне тебя потчевать?

Тут баба-яга собрала ужин, наставила всяких кушаньев и медов. Андрей не чванится — сел за стол, давай уплетать. Баба-яга села рядом. Он ест, она выспрашивает: как он на Марье-царевне женил­ся да живут ли они хорошо? Андрей все рассказал: как женился и как царь послал его туда — не знаю куда, добыть то — не знаю что.

—  Вот бы ты помогла мне, бабушка!

—  Ах, зятюшка, ведь про это диво дивное даже я не слыхивала. Знает про это одна старая ля­гушка, живет она в болоте триста лет... Ну ничего, ложись спать, утро вечера мудренее.

Андрей лег спать, а баба-яга взяла два голика, полетела на болото и стала звать:

—  Бабушка, лягушка-скакушка, жива ли?

—  Жива.

—  Выдь ко мне из болота.

Старая лягушка вышла из болота, баба-яга ее спрашивает:

—  Знаешь ли, где то — не знаю что?

—  Знаю.

—  Укажи, сделай милость. Зятю моему дана служба: пойти туда — не знаю куда, взять то — не знаю что.

Лягушка отвечает:

—  Я б его проводила, да больно стара, мне туда не допрыгать. Донесет твой зять меня в парном молоке до огненной реки, тогда скажу.

Баба-яга взяла лягушку-скакушку, полетела до­мой, надоила молока в горшок, посадила туда ля­гушку и утром рано разбудила Андрея:

—  Ну, зять дорогой, одевайся, возьми горшок с парным молоком, в молоке — лягушка, да садись на моего коня, он тебя довезет до огненной реки. Там коня брось и вынимай из горшка лягушку, она тебе скажет.

Андрей оделся, взял горшок, сел на коня ба­бы-яги. Долго ли, коротко ли, конь домчал его до огненной реки. Через нее ни зверь не перескочит, ни птица не перелетит.

Андрей слез с коня, лягушка ему говорит:

—  Вынь меня, добрый молодец, из горшка, надо нам через реку переправиться.

Андрей вынул лягушку из горшка и пустил наземь.

—  Ну, добрый молодец, теперь садись мне на спину.

—  Что ты, бабушка, эка маленькая, чай, я те­бя задавлю.

—  Не бойся, не задавишь. Садись да держись крепче.

Андрей сел на лягушку-скакушку. Начала она дуться. Дулась, дулась — сделалась словно копна сена.

—  Крепко ли держишься?

—  Крепко, бабушка.

Опять лягушка дулась, дулась — сделалась еще больше, словно стог сена.

—  Крепко ли держишься?

—  Крепко, бабушка.

Опять она дулась, дулась — стала выше темного леса, да как скакнет — и перепрыгнула через ог­ненную реку, перенесла Андрея на тот берег и сде­лалась опять маленькой.

—  Иди, добрый молодец, по этой тропинке, увидишь терем — не терем, избу — не избу, са­рай — не сарай, заходи туда и становись за печью. Там найдешь то — не знаю что.

Андрей пошел по тропинке, видит: старая из­ба — не изба, тыном обнесена, без окон, без крыль­ца. Он туда вошел и спрятался за печью.

Вот немного погодя застучало, загремело по лесу, и входит в избу мужичок с ноготок, борода с локоток, да как крикнет:

—  Эй, сват Наум, есть хочу!

Только крикнул, откуда ни возьмись, появля­ется стол накрытый, на нем бочонок пива да бык печеный, в боку нож точеный. Мужичок с ноготок, борода с локоток, сел возле быка, вынул нож точеный, начал мясо порезывать, в чеснок помакивать, покушивать да похваливать.

Обработал быка до последней косточки, выпил целый бочонок пива.

—  Эй, сват Наум, убери объедки!

И вдруг стол пропал, как и не бывало, — ни костей, ни бочонка... Андрей дождался, когда уйдет мужичок с ноготок, вышел из-за печки, набрался смелости и позвал:

—  Сват Наум, покорми меня...

Только позвал, откуда ни возьмись, появился стол, на нем разные кушанья, закуски и заедки, и меды.

Андрей сел за стол и говорит:

—  Сват Наум, садись, брат, со мной, станем есть-пить вместе.

Отвечает ему невидимый голос:

—  Спасибо тебе, добрый человек! Столько лет я здесь служу, горелой корки не видывал, а ты меня за стол посадил.

Смотрит Андрей и удивляется: никого не видно, а кушанья со стола словно кто метелкой сметает, пиво и меды сами в ковш наливаются — и скок, скок да скок.

Андрей просит:

—  Сват Наум, покажись мне!

—  Нет, меня никто не может видеть, я то — не знаю что.

—  Сват Наум, хочешь у меня служить?

—  Отчего не хотеть? Ты, я вижу, человек доб­рый.

Вот они поели. Андрей и говорит:

—  Ну, прибирай все да пойдем со мной. Пошел Андрей из избенки, оглянулся:

—  Сват Наум, ты здесь?

—  Здесь.  Не  бойся,  я  от  тебя  не отстану. Дошел Андрей до огненной реки, там его до­жидается лягушка:

—  Добрый молодец, нашел то — не знаю что?

—  Нашел, бабушка.

—  Садись на меня.

Андрей опять сел на нее, лягушка начала раз­дуваться, раздулась, скакнула и перенесла его через огненную реку.

Тут он лягушку-скакушку поблагодарил и по­шел путем-дорогой в свое царство. Идет, идет, обернется:

—  Сват Наум, ты здесь?

—  Здесь. Не бойся, я от тебя не отстану. Шел, шел Андрей, дорога далека — прибились его резвые ноги, опустились его белые руки.

—  Эх, — говорит, — до чего же я уморился! А сват Наум ему:

—  Что же ты мне давно не сказал? Я бы тебя живо на место доставил.

Подхватил Андрея буйный вихрь и понес — го­ры и леса, города и деревни так внизу и мелькают. Летит Андрей над глубоким морем, и стало ему страшно.

—  Сват Наум, передохнуть бы!

Сразу ветер ослаб, и Андрей стал спускаться на море. Глядит — где шумели одни синие волны, по­явился островок, на островке стоит дворец с золо­той крышей, кругом сад прекрасный... Сват Наум говорит Андрею:

Отдыхай, ешь, пей да на море поглядывай. Будут плыть мимо три купеческих корабля. Ты купцов зазови да угости, употчевай хорошень­ко — у них есть три диковинки. Ты меня променяй на эти диковинки; не бойся, я к тебе назад вернусь.

Долго ли, коротко ли, с западной стороны плы­вут три корабля. Корабельщики увидали остров, на нем дворец с золотой крышей и кругом сад пре­красный.

—  Что за чудо? — говорят. — Сколько раз мы тут плавали, ничего, кроме синего моря, не видели. Давай пристанем!

Три корабля бросили якоря, три купца-кора­бельщика сели на легкую лодочку, поплыли к ост­рову. А уж Андрей-стрелок их встречает:

—  Пожалуйте, дорогие гости. Купцы-корабельщики идут дивуются: на тереме крыша как жар горит, на деревах птицы поют, по дорожкам чудные звери прыгают.

—  Скажи, добрый человек, кто здесь выстроил это чудо чудное?

—  Мой слуга, сват Наум, в одну ночь построил. Андрей повел гостей в терем:

—  Эй, сват Наум, собери-ка нам попить, поесть! Откуда ни возьмись, явился накрытый стол, на нем — кушанья, чего душа захочет. Купцы-кора­бельщики только ахают.

—  Давай, — говорят, — добрый человек, менять­ся: уступи нам своего слугу, свата Наума, возьми у нас за него любую диковинку.

—  Отчего ж не поменяться? А каковы будут ваши диковинки?

Один купец вынимает из-за пазухи дубинку. Ей только скажи: «Ну-ка, дубинка, обломай бока этому человеку!» — дубинка сама начнет колотить, како­му хочешь силачу обломает бока.

Другой купец вынимает из-под полы топор, повернул его обухом кверху — топор сам начал тяпать: тяп да ляп — вышел корабль; тяп да ляп — еще корабль. С парусами, с пушками, с храбрыми моряками. Корабли плывут, пушки палят, храбры моряки приказа спрашивают.

Повернул топор обухом вниз — сразу корабли пропали, словно их и не было.

Третий купец вынул из кармана дудку, задудел — войско появилось: и конница, и пехота, с ружьями, с пушками. Войска идут, музыка гремит, знамена развеваются, всадники скачут, приказа спрашивают.

Купец задудел с другого конца в дудку — нет ничего, все пропало.

Андрей-стрелок говорит:

—  Хороши ваши диковинки, да моя стоит до­роже. Хотите меняться — отдавайте мне за моего слугу, свата Наума, все три диковинки.

—  Не много ли будет?

—  Как знаете, иначе меняться не стану.

Купцы думали, думали: «На что нам дубинка, то­пор да дудка? Лучше поменяться, со сватом Нау­мом будем безо всякой заботы день и ночь и сыты и пьяны».

Отдали купцы-корабельщики Андрею дубинку, топор и дудку и кричат:

—  Эй, сват Наум, мы тебя берем с собой! Будешь нам служить верой-правдой?

Отвечает им невидимый голос:

—  Отчего не служить? Мне все равно, у кого ни жить.

Купцы-корабельщики вернулись на свои кораб­ли и давай пировать — пьют, едят, знай покри­кивают:

—  Сват Наум, поворачивайся, давай того, давай этого!

Перепились все допьяна, где сидели, там и спать повалились.

А стрелок сидит один в тереме, пригорюнился. «Эх, — думает, — где-то теперь мой верный слу­га, сват Наум?»

—  Я здесь. Чего надобно? Андрей обрадовался:

—  Сват Наум, не пора ли нам на родную сто­ронушку, к молодой жене? Отнеси меня домой.

Опять подхватил Андрея вихрь и понес в его царство, на родную сторону.

А купцы проснулись, и захотелось им опо­хмелиться:

—  Эй, сват Наум, собери-ка нам попить-поесть, живо поворачивайся!

Сколько ни звали, ни кричали, все нет толку. Глядят, и острова нет: на месте его шумят одни синие волны.

Погоревали купцы-корабельщики: «Эх, надул нас недобрый человек!» — да делать нечего, под­няли паруса и поплыли, куда им было надобно.

А Андрей-стрелок прилетел на родимую сторо­ну, опустился возле своего домишки, смотрит: вме­сто домишки обгорелая труба торчит.

Повесил он голову ниже плеч и пошел из города на синее море, на пустое место. Сел и сидит. Вдруг, откуда ни возьмись, прилетает сизая горлица, уда­рилась об землю и оборотилась его молодой женой, Марьей-царевной.

Обнялись они, поздоровались, стали друг друга расспрашивать, друг другу рассказывать.

Марья-царевна рассказала:

—  С той поры как ты из дому ушел, я сизой горлицей летаю по лесам да по рощам. Царь три раза за мной посылал, да меня не нашли и до­мишко сожгли.

Андрей говорит:

—  Сват Наум, нельзя ли нам на пустом месте у синего моря дворец поставить?

—  Отчего нельзя? Сейчас будет исполнено. Не успели оглянуться — и дворец поспел, да такой славный, лучше царского, кругом зеленый сад, на деревьях птицы поют, по дорожкам чудные звери скачут.

Взошли Андрей-стрелок с Марьей-царевной во дворец, сели у окошка и разговаривают, друг на друга любуются. Живут, горя не знают, и день, и другой, и третий.

А царь в то время поехал на охоту, на синее море, и видит — на том месте, где ничего не было, стоит дворец.

—  Какой это невежа без спросу вздумал на моей земле строиться?

Побежали гонцы, все разведали и докладывают царю, что тот дворец поставлен Андреем-стрелком и живет он в нем с молодой женой, Марьей-ца­ревной.

Еще пуще разгневался царь, посылает узнать, ходил ли Андрей туда — не знаю куда, принес ли то — не знаю что.

Побежали  гонцы,  разведали  и докладывают:

—  Андрей-стрелок ходил туда — не знаю куда и добыл то — не знаю что.

Тут царь и совсем осерчал, приказал собрать войско, идти на взморье, тот дворец разорить дотла, а самого Андрея-стрелка и Марью-царевну предать лютой смерти.

Увидал Андрей, что идет на него сильное вой­ско, скорее схватил топор, повернул его обухом кверху. Топор тяп да ляп — стоит на море корабль, опять тяп да ляп — стоит другой корабль. Сто раз тяпнул, сто кораблей поплыло по синему морю.

Андрей вынул дудку, задудел — появилось войско: и конница, и пехота, с пушками, со знаменами.

Начальники приказа ждут. Андрей приказал начинать сражение. Музыка заиграла, барабаны ударили, полки двинулись. Пехота ломит царских солдат, конница скачет, в плен забирает. А со ста кораблей пушки так и бьют по столичному городу.

Царь видит, войско его бежит, кинулся сам к войску — останавливать. Тут Андрей вынул ду­бинку:

—  Какой это невежа без спросу вздумал на моей земле строиться?

—  Ну-ка, дубинка, обломай бока этому царю!

Дубинка сама пошла колесом, с конца на конец перекидывается по чистому полю; нагнала царя и ударила его в лоб, убила до смерти.

Тут и сражению конец пришел. Повалил из города народ и стал просить Андрея-стрелка, чтобы взял он в свои руки все государство.

Андрей спорить не стал. Устроил пир на весь мир и вместе с Марьей-царевной правил он этим царством до глубокой старости.

В обработке А.Н. Толстого