Морской царь и Василиса Премудрая

За тридевять земель, в тридесятом государстве жил-был царь с царицею; детей у них не было. Поехал царь по чужим землям, по дальним сторонам; долгое время дома не бывал; на ту пору родила ему царица сына, Ивана-царевича, а царь про то и не ведает.

Стал он держать путь в свое государство, стал подъезжать к своей земле, а день-то был жаркий-жаркий, солнце так и пекло! И напала на него жажда великая; что ни дать, только бы воды ис­пить! Осмотрелся кругом и видит невдалеке боль­шое озеро; подъехал к озеру, слез с коня, прилег на брюхо и давай глотать студеную воду. Пьет и не чует беды; а царь морской ухватил его за бороду.

—  Пусти! — просит царь.

—  Не пущу, не смей пить без моего ве­дома!

—  Какой хочешь возьми откуп — только отпусти!

—  Давай то, чего дома не знаешь.

Царь подумал-подумал — чего он дома не зна­ет? Кажись, все знает, все ему ведомо, — и согла­сился. Попробовал — бороду никто не держит; встал с земли, сел на коня и поехал восвояси.

Вот приезжает домой, царица встречает его с царевичем, такая радостная; а он как узнал про свое милое детище, так и залился горькими сле­зами. Рассказал царице, как и что с ним было, поплакали вместе, да ведь делать-то нечего, сле­зами дела не поправишь.

Стали они жить по-старому; а царевич растет себе да растет, словно тесто на опаре — не по дням, а по часам, и вырос большой.

«Сколько ни держать при себе, — думает царь, — а отдавать надобно: дело неминучее!» Взял Ивана-царевича за руку, привел прямо к озеру.

—  Поищи здесь, — говорит, — мой перстень; я ненароком вчера обронил.

Оставил одного царевича, а сам повернул домой. Стал царевич искать перстень, идет по берегу, и попадается ему навстречу старушка.

—  Куда идешь, Иван-царевич?

—  Отвяжись, не докучай, старая ведьма! И без тебя досадно.

—  Ну, оставайся... — И пошла старушка в сто­рону.

А Иван-царевич пораздумался: «За что обругал я старуху? Дай ворочу ее; старые люди хитры и догадливы! Авось что и доброе скажет». И стал ворочать старушку:

—  Воротись, бабушка, да прости мое слово глупое! Ведь я с досады вымолвил: заставил меня отец перстень искать, хожу-высматриваю, а пер­стня нет как нет!

—  Не за перстнем ты здесь; отдал тебя отец морскому царю: выйдет морской царь и возьмет тебя с собою в подводное царство.

Горько заплакал царевич.

—  Не тужи, Иван-царевич! Будет и на твоей улице праздник; только слушайся меня, старуху. Спрячься вон за тот куст смородины и притаись тихохонько. Прилетят сюда двенадцать голубиц — всё красных девиц, а вслед за ними и тринадцатая; станут в озере купаться; а ты тем временем унеси у последней сорочку и до тех пор не отдавай, пока не подарит она тебе своего колечка. Если не су­меешь этого сделать, ты погиб навеки; у морского царя кругом всего дворца стоит частокол высокий, на целые на десять верст, и на каждой спице по голове воткнуто; только одна порожняя, не угоди на нее попасть!

Иван-царевич поблагодарил старушку, спрятал­ся за смородиновый куст и ждет поры-времени.

Вдруг прилетают двенадцать голубиц; ударились о сыру землю и обернулись красными девицами, все до единой красоты несказанной: ни вздумать, ни взгадать, ни пером написать! Поскидали платья и пустились в озеро: играют, плещутся, смеются, песни поют.

Вслед за ними прилетела и тринадцатая голу­бица; ударилась о сыру землю, обернулась красной девицей, сбросила с белого тела сорочку и пошла купаться; и была она всех пригожее, всех красивее!

Долго Иван-царевич не мог отвести очей своих, долго на нее заглядывался, да припомнил, что говорила ему старуха, подкрался и унес сорочку.

Вышла из воды красная девица, хватилась — нет сорочки, унес кто-то; бросились все искать, искали, искали — не видать нигде.

—  Не ищите, милые сестрицы! Улетайте домой; я сама виновата — недосмотрела, сама и отвечать буду.

Сестрицы — красные девицы ударились о сыру землю, сделались голубицами, взмахнули крыльями и полетели прочь. Осталась одна девица, осмотре­лась кругом и промолвила:

—  Кто бы ни был таков, у кого моя сорочка, выходи сюда; коли старый человек — будешь мне родной батюшка, коли средних лет — будешь бра­тец любимый, коли ровня мне — будешь милый друг!

Только сказала последнее слово, показался Иван-царевич. Подала она ему золотое колечко и го­ворит:

—  Ах, Иван-царевич! Что давно не приходил? Морской царь на тебя гневается. Вот дорога, что ведет в подводное царство; ступай по ней смело! Там и меня найдешь; ведь я дочь морского царя, Василиса Премудрая.

Обернулась Василиса Премудрая голубкою и улетела от царевича.

А Иван-царевич отправился в подводное царст­во; видит — и там свет такой же, как у нас, и там поля, и луга, и рощи зеленые, и солнышко греет.

Приходит он к морскому царю. Закричал на него морской царь:

—  Что так долго не бывал? За вину твою вот те­бе служба: есть у меня пустошь на тридцать верст и в длину и поперек — одни рвы, буераки да каменье острое! Чтоб к завтрему было там как ладонь гладко, и была бы рожь посеяна, и выросла б к раннему утру так высока, чтобы в ней галка могла схорониться. Если того не сделаешь — голова твоя с плеч долой!

Идет Иван-царевич от морского царя, сам сле­зами обливается. Увидала его в окно из своего терема высокого Василиса Премудрая и спрашивает:

—  Здравствуй, Иван-царевич! Что слезами об­ливаешься?

—  Как же мне не плакать? — отвечает царе­вич. — Заставил меня царь морской за одну ночь сровнять рвы, буераки и каменье острое и засеять рожью, чтоб к утру она выросла и могла в ней галка спрятаться.

—  Это не беда, беда впереди будет. Ложись с богом спать; утро вечера мудренее, все будет го­тово!

Лег спать Иван-царевич, а Василиса Премудрая вышла на крылечко и крикнула громким голосом:

—  Гей вы, слуги мои верные! Ровняйте-ка рвы глубокие, сносите каменье острое, засевайте рожью колосистою, чтоб к утру поспело.

Проснулся на заре Иван-царевич, глянул — все готово: нет ни рвов, ни буераков, стоит поле как ладонь гладкое, и красуется на нем рожь — столь высока, что галка схоронится.

Пошел к морскому царю с докладом.

—  Спасибо тебе, — говорит морской царь, — что сумел службу сослужить. Вот тебе другая работа: есть у меня триста скирдов, в каждом скирду по триста копен — все пшеница белоярая; обмолоти мне к завтрему всю пшеницу чисто-начисто, до единого зернышка, а скирдов не ломай и снопов не разбивай. Если не сделаешь — голова твоя с плеч долой!

—  Слушаю, ваше величество! — сказал Иван-царевич; опять идет по двору да слезами об­ливается.

—  О чем горько плачешь? — спрашивает его Василиса Премудрая.

—  Как же мне не плакать? Приказал мне царь морской за одну ночь все скирды обмолотить, зерна не обронить, а скирдов не ломать и снопов не разбивать.

—  Это не беда, беда впереди будет! Ложись спать с богом, утро вечера мудренее.

Царевич лег спать, а Василиса Премудрая вы­шла на крылечко и закричала громким голосом:

—  Гей вы, муравьи ползучие! Сколько вас на бе­лом свете ни есть — все ползите сюда и повыберите зерно из батюшкиных скирдов чисто-начисто.

Поутру зовет морской  царь Ивана-царевича:

—  Сослужил ли службу?

—  Сослужил, ваше величество!

—  Пойдем посмотрим.

Пришли на гумно — все скирды стоят нетрону­ты, пришли в житницы — все закрома полнехонь­ки зерном.

—  Спасибо тебе, брат! — сказал морской царь. — Сделай мне еще церковь из чистого воску, чтобы к рассвету была готова: это будет твоя последняя служба.

Опять идет Иван-царевич по двору, слезами умывается.

—  О чем горько плачешь? — спрашивает его из высокого терема Василиса Премудрая.

—  Как мне не плакать, доброму молодцу? При­казал морской царь за одну ночь сделать церковь из чистого воску.

—  Ну, это еще не беда, беда впереди будет. Ложись-ка спать, утро вечера мудренее.

Царевич улегся спать, а Василиса Премудрая вышла на крылечко и закричала громким голосом:

—  Гей вы, пчелы работящие! Сколько вас на белом свете ни есть — все летите сюда и слепите из чистого воску церковь божию, чтоб к утру была готова!

Поутру встал Иван-царевич, глянул — стоит церковь из чистого воску, и пошел к морскому царю с докладом.

—  Спасибо тебе, Иван-царевич! Каких слуг у меня ни было, никто не сумел так угодить, как ты. Будь же за то моим наследником, всего царства сберегателем; выбирай себе любую из тринадцати дочерей моих в жены.

Иван-царевич выбрал Василису Премудрую; тот­час их обвенчали и на радостях пировали целых три дня.

Ни много ни мало прошло времени, стосковался Иван-царевич по своим родителям, захотелось ему на святую Русь.

—  Что так грустен, Иван-царевич?

—  Ах, Василиса Премудрая, сгрустнулось по отцу, по матери, захотелось на святую Русь.

—  Вот это беда пришла! Если уйдем мы, будет за нами погоня великая; царь морской разгневается и предаст нас смерти. Надо ухитряться!

Плюнула Василиса Премудрая в трех углах, заперла двери в своем тереме и побежала с Ива­ном-царевичем на святую Русь.

На другой день ранехонько приходят посланные от морского царя — молодых подымать, во дворец к царю звать. Стучатся в двери:

—  Проснитеся, пробудитеся! Вас батюшка зовет.

—  Еще рано, мы не выспались, приходите по­сле! — отвечает одна слюнка.

Вот посланные ушли, обождали час-другой и опять стучатся:

—  Не пора-время спать, пора-время вставать!

—  Погодите немного: встанем, оденемся! — от­вечает вторая слюнка.

В  третий  раз  приходят  посланные: царь-де морской гневается, зачем так долго они прохлаж­даются.

—  Сейчас будем! — отвечает третья слюнка. Подождали-подождали   посланные и давай опять стучаться: нет отклика, нет отзыва! Выло­мали двери, а в тереме пусто.

Доложили царю, что молодые убежали; озло­бился он и послал за ними погоню великую.

А Василиса Премудрая с Иваном-царевичем уже далеко-далеко! Скачут на борзых конях без останов­ки, без роздыху.

—  Ну-ка, Иван-царевич, припади к сырой земле да послушай, кет ли погони от морского царя?

Иван-царевич соскочил с коня, припал ухом к сырой земле и говорит:

—  Слышу я людскую молвь и конский топ!

—  Это за нами гонят! — сказала Василиса Пре­мудрая и тотчас обратила коней зеленым лугом, Ивана-царевича — старым пастухом, а сама сдела­лась смирною овечкою.

Наезжает погоня:

—  Эй, старичок! Не видал ли ты — не про­скакал ли здесь добрый молодец с красной девицей?

—  Нет, люди добрые, не видал, — отвечает Иван-царевич. — Сорок лет, как пасу на этом ме­сте — ни одна птица мимо не пролетывала, ни один зверь мимо не прорыскивал!

Воротилась погоня назад:

—  Ваше царское величество! Никого в пути не наехали, видали только: пастух овечку пасет.

—  Что ж не хватали? Ведь это они были! — закричал морской царь и послал новую погоню.

А Иван-царевич с Василисою Премудрой дав­ным-давно скачут на борзых конях.

—  Ну, Иван-царевич, припади к сырой земле да послушай, нет ли погони от морского царя?

Иван-царевич слез с коня, припал ухом к сырой земле и говорит:

—  Слышу я людскую молвь и конский топ.

—  Это за нами гонят! — сказала Василиса Пре­мудрая; сама сделалась церковью, Ивана-цареви­ча обратила стареньким попом, а лошадей — де­ревьями.

Наезжает погоня:

—  Эй, батюшка! Не видал ли ты, не проходил ли здесь пастух с овечкою?

—  Нет, люди добрые, не видал. Сорок лет тру­жусь в этой церкви — ни одна птица мимо не пролетывала, ни один зверь мимо не прорыскивал!

Повернула погоня назад:

—  Ваше царское величество! Нигде не нашли пастуха с овечкою; только в пути и видели, что церковь да попа-старика.

—  Что же вы церковь не разломали, попа не захватили? Ведь это они самые были! — закричал морской царь и сам поскакал вдогонь за Иваном-царевичем и Василисою Премудрою.

А они далеко уехали.

Опять говорит Василиса Премудрая:

—  Иван-царевич! Припади к сырой земле — не слыхать ли погони?

Слез Иван-царевич с коня, припал ухом к сырой земле и говорит:

—  Слышу я людскую молвь и конский топ пуще прежнего.

—  Это сам царь скачет.

Оборотила Василиса Премудрая коней озером, Ивана-царевича — селезнем, а сама сделалась ут­кою.

Прискакал царь морской к озеру, тотчас дога­дался, кто таковы утка и селезень, ударился о сы­ру землю и обернулся орлом. Хочет орел убить их до смерти, да не тут-то было: что ни разлетится сверху... вот-вот ударит селезня, а селезень в воду нырнет; вот-вот ударит утку, а утка в воду нырнет! Бился, бился, так ничего и не смог сделать. По­скакал царь морской в свое подводное царство, а Василиса Премудрая с Иваном-царевичем выждали доброе время и поехали на святую Русь.

Долго ли, коротко ли, приехали они в триде­сятое царство.

—  Подожди меня в этом лесочке, — говорит Иван-царевич Василисе Премудрой, — я пойду до­ложусь наперед отцу, матери.

—  Ты меня забудешь, Иван-царевич!

—  Нет, не забуду.

—  Нет, Иван-царевич, не говори, позабудешь! Вспомни обо мне хоть тогда, когда станут два голубка в окна биться!

Пришел Иван-царевич во дворец; увидали его родители, бросились ему на шею и стали целовать-миловать его. На радостях позабыл Иван-царевич про Василису Премудрую.

Живет день и другой с отцом, с матерью, а на третий задумал свататься к какой-то королевне.

Василиса Премудрая пошла в город и нанялась к просвирне в работницы. Стали просвиры готовить, она взяла два кусочка теста, слепила пару голубков и посадила в печь.

—  Разгадай, хозяюшка, что будет из этих го­лубков!

—  А что будет? Съедим их — вот и все!

—  Нет, не угадала!

Открыла Василиса Премудрая печь, отворила окно — и в ту же минуту голуби встрепенулися, полетели прямо во дворец и начали биться в окна; сколько прислуга царская ни старалась, ничем не могла отогнать их прочь.

Тут только Иван-царевич вспомнил про Василису Премудрую, послал гонцов во все концы рас­спрашивать да разыскивать и нашел ее у просвир­ни; взял за руки белые, целовал в уста сахарные, привел к отцу, к матери, и стали все вместе жить да поживать да добра наживать.

Из сборника А.Н. Афанасьева "Народные русские сказки".

Иван - крестьянский сын и чудо-юдо

В некотором царстве, в некотором государстве жили-были старик и старуха, и было у них три сына. Млад­шего звали Иванушка. Жили они — не ленились, с утра до ночи трудились: пашню пахали да хлеб засевали.

Разнеслась вдруг в том царстве-государстве дурная весть: собирается чудо-юдо поганое на их землю напасть, всех людей истребить, все города-села огнем спалить. Затужили старик со старухой, загоревали. А старшие сы­новья утешают их:

—  Не горюйте, батюшка и матушка! Пойдем мы на чудо-юдо, будем с ним биться насмерть! А чтобы вам одним не тосковать, пусть с вами Иванушка останется: он еще очень молод, чтоб на бой идти.

—  Нет, — говорит Иванушка, — не хочу я дома оста­ваться да вас дожидаться, пойду и я с чудом-юдом биться!

Не стали старик со старухой его удерживать да отговаривать.

Снарядили   они всех троих   сыновей в путь-дорогу. Взяли братья дубины тяжелые, взяли котомки с хлебом-солью, сели на добрых коней и поехали.

Долго ли, коротко ли ехали — встречается им старый человек:

—  Здорово, добрые молодцы!

—  Здравствуй, дедушка!

—  Куда это вы путь держите?

—  Едем мы с поганым чудом-юдом биться, сражаться, родную сторону защищать!

—  Доброе это дело! Только для битвы вам нужны не дубинки, а мечи булатные.

—  А где же их достать, дедушка?

—  А я вас научу. Поезжайте-ка вы, добрые молодцы, все прямо. Доедете вы до высокой горы. А в той го­ре — пещера глубокая. Вход в нее большим камнем за­вален. Отвалите камень, войдите в пещеру и найдете там мечи булатные.

Поблагодарили братья прохожего и поехали прямо, как он учил. Видят — стоит гора высокая, с одной сторо­ны большой серый камень привален. Отвалили братья тот камень и вошли в пещеру. А там оружия всяко­го — и не сочтешь! Выбрали они себе по мечу и поехали дальше.

—  Спасибо, — говорят, — прохожему человеку. С ме­чами-то нам куда сподручнее биться будет!

Ехали они, ехали и приехали в какую-то деревню. Смотрят — кругом ни одной живой души нет. Все повыжжено, поломано. Стоит одна маленькая избушка. Вошли братья в избушку. Лежит на печке старуха да охает.

—  Здравствуй, бабушка! — говорят братья.

—  Здравствуйте, молодцы! Куда путь держите?

Едем мы, бабушка, на реку Смородину, на кали­новый мост. Хотим с. чудом-юдом сразиться, на свою землю не допустить.

—  Ох, молодцы, за доброе Дело взялись! Ведь он, злодей, всех разорил, разграбил! И до нас добрался. Только я одна здесь уцелела...

Переночевали братья у старухи, поутру рано встали и отправились снова в путь-дорогу.

Подъезжают к самой реке Смородине, к калиновому мосту. По всему берегу лежат мечи да луки поломанные, лежат кости человеческие...

Нашли братья пустую избушку и решили остановить­ся в ней.

—  Ну, братцы, — говорит Иван, — заехали мы в чу­жедальнюю сторону, надо нам ко всему прислушиваться да приглядываться. Давайте по очереди в дозор ходить, чтоб чудо-юдо через калиновый мост не пропустить.

В первую ночь отправился в дозор старший брат. Прошел он по берегу, посмотрел за реку Смородину — все тихо, никого не видать, ничего не слыхать. Лег стар­ший брат под ракитов куст и заснул крепко, захрапел громко.

А Иван лежит в избушке — не спится ему, не дрем­лется. Как пошло время за полночь, взял он свой меч булатный и отправился к реке Смородине.

Смотрит — под кустом старший брат спит, во всю мочь храпит. Не стал Иван его будить. Спрятался под калиновый мост, стоит, переезд сторожит.

Вдруг на реке воды взволновались, на дубах орлы за­кричали — подъезжает чудо-юдо о шести головах. Вы­ехал он на середину калинового моста — конь под ним споткнулся, черный ворон на плече встрепенулся, позади черный пес ощетинился.

Говорит чудо-юдо шестиголовое:

—  Что ты, мой конь, споткнулся? Отчего ты, черный ворон, встрепенулся? Почему ты, черный пес, ощетинил­ся? Или вы чуете, что Иван — крестьянский сын здесь? Так он еще не родился, а если и родился, так на бой не сгодился! Я его на одну руку посажу, другой прихлопну!

Вышел тут Иван — крестьянский сын из-под моста и говорит:

—  Не хвались, чудо-юдо поганое! Не подстрелил ясно­го сокола — рано перья щипать! Не узнал доброго мо­лодца — нечего срамить его! Давай-ка лучше силы пробовать: кто одолеет, тот и похвалится.

Вот сошлись они, поравнялись, да так ударились, что кругом земля загудела.

Чуду-юду не посчастливилось: Иван — крестьянский сын с одного взмаху сшиб ему три головы.

—  Стой, Иван — крестьянский сын! — кричит чудо-юдо. — Дай мне передохнуть!

—  Что за отдых! У тебя, чудо-юдо, три головы, а у меня одна. Вот как будет у тебя одна голова, тогда и отдыхать станем.

Снова они сошлись, снова ударились.

Иван — крестьянский сын отрубил чуду-юду и пос­ледние три головы. После того рассек туловище на мел­кие частики побросал в реку Смородину, а шесть голов под калиновый мост сложил. Сам в избушку вернулся и спать улегся.

Поутру приходит старший брат. Спрашивает его Иван:

—  Ну что, не видал ли чего?

—  Нет, братцы, мимо меня и муха не пролетала! Иван ему ни словечка на это не сказал.

На другую ночь отправился в дозор средний брат. Походил он, походил, посмотрел по сторонам и успоко­ился. Забрался в кусты и заснул.

Иван и на него не понадеялся, Как пошло время за полночь, он тотчас снарядился, взял свой острый меч и пошел к реке Смородине. Спрятался под калиновый мост и стал караулить.

Вдруг на реке воды взволновались, на дубах орлы раскричались — подъезжает чудо-юдо девятиголовое. Только на калиновый мост въехал — конь под ним спотк­нулся, черный ворон на плече встрепенулся, позади черный пес ощетинился... Чудо-юдо коня плеткой по бокам, ворона — по перьям, пса — по ушам!

—  Что ты, мой конь, споткнулся? Отчего ты, черный ворон, встрепенулся? Почему ты, черный пес, ощетинился? Или чуете вы, что Иван — крестьянский, сын здесь? Так он еще не родился, а если и родился, так на бой не сгодился: я его одним пальцем убью!

Выскочил Иван — крестьянский сын из-под калиново­го моста:

—  Погоди, чудо-юдо, не хвались, прежде за дело примись! Еще посмотрим, чья возьмет!

Как взмахнул Иван своим булатным мечом раз-дру­гой, так и снес у чуда-юда шесть голов. А чудо-юдо ударил — по колени Ивана в сырую землю вогнал. Иван — крестьянский сын захватил горсть песку и бро­сил своему врагу прямо в глазищи. Пока чудо-юдо гла­зищи протирал да прочищал, Иван срубил ему и осталь­ные головы. Потом рассек туловище на мелкие части, побросал в реку Смородину, а девять голов под калино­вый мост сложил. Сам в избушку вернулся. Лег и заснул, будто ничего не случилось.

Утром приходит средний брат.

—  Ну что, — спрашивает Иван, — не видал ли ты за ночь чего?

—  Нет, возле меня ни одна муха не пролетала, ни один комар не пищал.

—  Ну, коли так, пойдемте со мной, братцы дорогие, я вам и комара и муху покажу.

Привел Иван братьев под калиновый мост, показал им чудо-юдовы головы.

—  Вот, — говорит, — какие здесь по ночам мухи да комары летают! А вам, братцы, не воевать, а дома на печке лежать!

Застыдились братья.

—  Сон, — говорят, — повалил...

На третью ночь собрался идти в дозор сам Иван.

—  Я, — говорит, — на страшный бой иду! А вы, брат­цы, всю ночь не спите, прислушивайтесь: как услышите мой посвист — выпустите моего коня и сами ко мне на помощь спешите.

Пришел Иван — крестьянский сын к реке Смородине, стоит под калиновым мостом, дожидается.

Только пошло время за полночь, сырая земля заколе­балась, воды в реке взволновались, буйные ветры завы­ли, на дубах орлы закричали. Выезжает чудо-юдо двевадцатиголовое. Все двенадцать голов свистят, все две­надцать огнем-пламенем пышут. Конь у чуда-юда о двенадцати крылах, шерсть у коня медная, хвост и грива железные. Только въехал чудо-юдо на калиновый мост — конь под ним споткнулся, черный ворон на плече встре­пенулся, черный пес позади ощетинился. Чудо-юдо коня Плеткой по бокам, ворона — по перьям, пса — по ушам!

—  Что ты, мой конь, споткнулся? Отчего, черный во­рон, встрепенулся? Почему, черный пес, ощетинился? Или чуете, что Иван — крестьянский сын здесь? Так он еще не родился, а если и родился, так на бой не сгодил­ся: только дуну — и духу его не останется!

Вышел тут из-под калинового моста Иван — крестьян­ский сын:

—  Погоди, чудо-юдо, хвалиться: как бы тебе не осра­миться!

—  А, так это ты, Иван — крестьянский сын? Зачем пришел, сюда?

—  На тебя, вражья, сила, посмотреть, твоей храброс­ти испробовать!

—  Куда тебе мою храбрость пробовать! Ты муха пе­редо мной! -

Отвечает Иван — крестьянский сын чуду-юду:

—  Пришел я не сказки тебе рассказывать и не твои слушать. Пришел я насмерть биться, от тебя, проклято­го, добрых людей избавить!

Размахнулся, тут Иван своим острым мечом и срубил чуду-юду три головы. Чудо-юдо подхватил эти головы, чиркнул по ним своим огненным пальцем, к шеям при­ложил, и тотчас все головы приросли, будто и с плеч не падали.

Плохо пришлось Ивану: чудо-юдо свистом его оглу­шает, огнем его жжет-палит,  искрами его осыпает, по колени в сырую землю его вгоняет... Асам посмеивается: — Не хочешь ли отдохнуть, Иван    крестьянский сын?

—  Что за отдых? По-нашему — бей, руби, себя не береги! — говорит Иван.

Свистнул он, бросил свою правую рукавицу в избуш­ку, где братья его дожидались. Рукавица все стекла в окнах повыбила, а братья спят, ничего не слышат.

Собрался Иван с силами, размахнулся еще раз, силь­нее прежнего, и срубил чуду-юду шесть голов. Чудо-юдо подхватил свои головы, чиркнул огненным пальцем, к шеям приложил — и опять все головы на местах, ринул­ся он тут на Ивана, забил его по пояс в сырую землю.

Видит Иван — дело плохо. Снял левую рукавицу, запустил в избушку. Рукавица крышу пробила, а братья спят, ничего не слышат.

В третий раз размахнулся Иван - крестьянский сын, срубил чуду-юду девять голов. Чудо-юдо подхватил их, чиркнул огненным пальцем, к шеям приложил — голо­вы опять приросли. Бросился он тут на Ивана и вогнал его в сырую землю по самые плечи...

Снял Иван свою шапку и бросил в избушку. От того удара избушка зашаталась, чуть по бревнам не раскати­лась. Тут только братья проснулись, слышат — Иванов конь громко ржет да с цепей рвется.

Бросились они на конюшню, спустили коня, а следом за ним и сами побежали.

Иванов конь прискакал, стал бить чудо-юдо копыта­ми. Засвистел чудо-юдо, зашипел, начал коня искрами осыпать.

А Иван — крестьянский сын тем временем вылез из земли, изловчился и отсек чуду-юду огненный палец. После того давай рубить ему головы. Сшиб все до единой Туловнще на мелкие части рассек и побросал в реку Смородину.

Прибегают тут братья.

—  Эх, вы! — говорит Иван. — Из-за сонливости ва­шей я чуть головой, не поплатился!

Привели его братья к избушке, умыли, накормили, напоили и спать уложили.

Поутру рано Иван встал, начал одеваться-обуваться.

—  Куда это ты в такую рань поднялся? — говорят братья. — Отдохнул бы после такого побоища!

—  Нет, — отвечает Иван,— не до отдыха мне: пойду к реке Смородине свой кушак искать — обронил там.

—  Охота тебе! — говорят братья. — Заедем в город — новый купишь.

—  Нет, мне мой нужен!

Отправился Иван к реке Смородине, да не кушак стал искать, а перешел на тот берег через калиновый мост и прокрался незаметно к чудо-юдовым каменным палатам. Подошел к открытому окошку и стал слу­шать — не замышляют ли здесь еще чего?

Смотрит — сидят в палатах три чудо-юдовы жены да мать, старая змеиха. Сидят они да сговариваются.

Первая говорит:

—  Отомщу я Ивану — крестьянскому сыну за моего мужа! Забегу вперед, когда он с братьями домой возвращаться будет, напущу жары, а сама обернусь колодцем. Захотят они воды выпить — и с первого же глотка мерт­выми свалятся!

—  Это ты хорошо придумала! — говорит старая змеиха.

Вторая говорит:

—  А я забегу вперед и обернусь яблоней. Захотят они по яблочку съесть — тут их и разорвет на мелкие ку­сочки!

—  И ты хорошо придумала! — говорит старая змеиха.

—  А я, — говорит третья, — напущу на них сон да дрему, а сама забегу вперед и обернусь мягким ковром с шелковыми подушками. Захотят братья полежать-от­дохнуть — тут-то их и спалит огнем!

—  И ты хорошо придумала! — молвила змеиха. — Ну, а если вы их не сгубите, я сама обернусь огромной сви­ньей, догоню их и всех троих проглочу!

Подслушал Иван — крестьянский сын эти речи и вер­нулся к братьям.

—  Ну что, нашел ты свой кушак? — спрашивают братья.

—  Нашел.

—  И стоило время на это тратить!

—  Стоило, братцы!

После того собрались братья и поехали домой.

Едут они степями, едут лугами. А день такой жаркий, такой знойный! Пить хочется — терпенья нет! Смотрят братья — стоит колодец, в колодце серебряный ковшик плавает. Говорят они Ивану:

—  Давай, братец, остановимся, холодной водицы попьем и коней напоим!

—  Неизвестно, какая в том колодце вода, — отвечает Иван. — Может, гнилая да грязная.

Соскочил он с коня и принялся мечом сечь да ру­бить этот колодец. Завыл колодец, заревел дурным го­лосом... Тут спустился туман, жара спала, и пить не хо­чется.

—  Вот видите, братцы, какая вода в колодце была, — говорит Иван.

Поехали они дальше.

Долго ли, коротко ли ехали — увидели яблоню. Ви­сят на ней яблоки крупные да румяные.

Соскочили братья с коней, хотели было яблоки рвать. А Иван забежал вперед и давай яблоню мечом под са­мый корень рубить. Завыла яблоня, закричала...

—  Видите, братцы, какая это яблоня? Невкусные на ней яблочки!

Сели братья на коней и поехали дальше.

Ехали они, ехали и сильно утомились. Смотрят — ра­зостлан на поле ковер узорчатый, мягкий, а на нем по­душки пуховые.

—  Полежим на этом ковре, отдохнем, подремлем часок! — говорят братья.

—  Нет, братцы, не мягко будет на этом ковре лежать! — отвечает им Иван.

Рассердились на него братья:

—  Что ты за указчик нам: того нельзя, другого нельзя!

Иван в ответ ни словечка не сказал. Снял он свой ку­шак, на ковер бросил. Вспыхнул кушак пламенем и сгорел.

—  Вот и с вами то же было бы! — говорит Иван братьям.

Подошел он к ковру и давай мечом ковер да подушки на мелкие лоскутья рубить. Изрубил, разбросал в сторо­ны и говорит:

—  Напрасно вы, братцы, ворчали на меня! Ведь и колодец, и яблоня, и ковер — все это чудо-юдовы жены были. Хотели они нас погубить, да не удалось им это: сами все погибли!

Поехали братья дальше.

Много ли, мало ли проехали — вдруг небо потемнело, ветер завыл, земля загудела: бежит за ними большущая свинья. Разинула пасть до ушей — хочет Ивана с братья­ми проглотить. Тут молодцы, не будь дурны, вытащили из своих котомок дорожных по пуду соли и бросили свинье в пасть.

Обрадовалась свинья — думала, что Ивана — кресть­янского сына с братьями схватила. Остановилась и стала жевать соль. А как распробовала — снова помчалась в погоню.

Бежит, щетину подняла, зубищами щелкает. Вот-вот нагонит...

Тут Иван приказал братьям в разные стороны ска­кать: один направо поскакал, другой — налево, а сам Иван — вперед.

Подбежала свинья, остановилась — не знает, кого прежде догонять.

Пока она раздумывала да в разные стороны мордой вертела, Иван подскочил к ней сзади, поднял ее да: со всего размаху ударил о землю. Тут из нее и дух вон...

С тех пор все чуда-юда да змеи в том краю повыве­лись — без страха люди жить стали.

А Иван — крестьянский сын с братьями вернулся домой, к отцу, к матери. И стали они жить да поживать, поле пахать да пшеницу сеять.

Хрустальная гора

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь; у царя было три сына. Вот дети и говорят ему:

—  Милостивый государь-батюшка! Благослови нас, мы на охоту поедем.

Отец благословил, и они поехали в разные стороны.

Малый сын ездил, ездил и заплутался; выезжает на поляну, на поляне лежит палая лошадь; около этой па­дали собралось много всякого зверя, птицы и гаду.

Поднялся сокол, прилетел к царевичу, сел ему на плечо и говорит:

—  Иван-царевич, раздели нам эту лошадь: лежит она здесь тридцать три года, а мы все спорим, а как поделить — не придумаем.

Царевич слез с своего доброго коня и разделил па­даль: зверям — кости, птицам — мясо, кожа — гадам, а голова — муравьям.

—  Спасибо, Иван-царевич! — сказал сокол.— За эту услугу можешь ты обращаться ясным соколом и му­равьем всякий раз, как захочешь.

Иван-царевич ударился о сырую землю, сделался ясным соколом, взвился и полетел в тридесятое государ­ство; а того государства больше чем наполовину втянуло в хрустальную гору.

Прилетел прямо во дворец, оборотился добрым молодцем и спрашивает придворную стражу:

—  Не возьмет ли ваш государь меня на службу к себе?

—  Отчего не взять такого молодца?

Вот он поступил к тому царю на службу и живет у него неделю, другую и третью. Стала просить царевна:

—  Государь мой батюшка! Позволь мне с Иваном-царевичем на хрустальной горе погулять.

Царь позволил. Сели они на добрых коней и поехали.

Подъезжают к хрустальной горе, вдруг откуда ни возьмись — выскочила золотая коза.

Царевич погнал за ней, скакал, скакал, козы не до­был, а воротился назад — и царевны нету! Что делать? Как к царю на глаза показаться?

Нарядился он таким древним старичком, что и при­знать нельзя; пришел во дворец и говорит царю:

Ваше величество! Найми меня стадо пасти.

Хорошо, будь пастухом, коли прилетит змей о трех головах — дай ему три коровы, коли о шести голо­вах — дай шесть коров, а коли о двенадцати головах — то отсчитывай двенадцать коров.

Иван-царевич погнал стадо по горам, по долам; вдруг летит с озера змей о трех головах:

—  Эх, Иван-царевич, за какое ты дело взялся? Где бы сражаться доброму молодцу, а он стадо пасет! Ну-ка, — говорит, — отгони мне трех коров.

—  Не жирно ли будет? — отвечает царевич. — Я сам в суточки ем по одной уточке, а ты трех коров захотел... Нет тебе ни одной!

Змей осерчал и вместо трех захватил шесть коров: Иван-царевич тотчас обернулся ясным соколом, снял у змея три головы и погнал стадо домой.

—  Что, дедушка? — спрашивает царь. — Прилетал ли трехголовый змей, дал ли ему трех коров?

—  Нет, ваше величество, ни одной не дал!

На другой день гонит царевич стадо по горам, по до­лам; прилетает с озера змей о шести головах и требует шесть коров.

—  Ах ты, чудо-юдо обжорливое! Я сам в суточки ем по одной уточке, а ты чего захотел! Не дам тебе ни еди­ной!

Змей осерчал, вместо шести захватил двенадцать ко­ров, а царевич обратился ясным соколом, бросился на змея и снял у него шесть голов.

Пригнал домой стадо; царь и спрашивает:

—  Что, дедушка, прилетал ли шестиглавый змей, много ли мое стадо поубавилось?

—  Прилетать-то прилетал, да ничего не взял! Поздним вечером оборотился Иван-царевич в муравья

и сквозь малую трещину заполз в хрустальную гору, смотрит — в хрустальной горе сидит царевна.

—  Здравствуй, — говорит Иван-царевич, — как ты сю­да попала?

—  Меня унес змей о двенадцати головах, живет он на батюшкином озере; в том змее сундук таится, в сун­дуке — заяц, в зайце — утка, в утке — яичко, в яичке — семечко; коли ты убьешь его да достанешь это семечко, в те поры можно хрустальную гору извести и меня избавить.

Иван-царевич вылез из той горы, снарядился пасту­хом и погнал стадо.

Вдруг прилетает змей о двенадцати головах:

—  Эх, Иван-царевич! Не за свое ты дело взялся, чем бы тебе, доброму молодцу, сражаться, а ты стадо па­сешь... Ну-ка отсчитай мне двенадцать коров!

—  Жирно будет! Я сам в  суточки ем по одной уточ­ке, а ты чего захотел!

Начали они сражаться, и долго ли, коротко ли сра­жались — Иван-царевич победил змея о двенадцати го­ловах, разрезал его туловище и на правой стороне на­шел сундук; в сундуке — заяц, в зайце — утка, в утке — яйцо, в яйце — семечко.

Взял он семечко, зажег и поднес к хрустальной горе — гора скоро растаяла..

Иван-царевич вывел оттуда царевну и привез ее к отцу; отец возрадовался и говорит царевичу:

—  Будь ты моим зятем!

Тут их обвенчали; на той свадьбе и я был, мед-пиво пил, по бороде текло, в рот не попало.

Козьма Скоробогатый

Жил-проживал Кузенька один-одинешенек в темном лесу; у него был худой домишко, да один петушок, да пять курочек.

К этому Кузеньке повадилась ходить лисичка; пошел он раз на охоту, и только из дому, а лисичка как тут, прибежала, заколола одну курочку, изжарила и скушала.

Воротился Кузенька, хвать — нет курочки! И дума­ет: верно, коршун утащил.

На другой день пошел опять на охоту. Попадается ему навстречу лисичка и спрашивает!

—  Куда, Кузенька, идешь?

—  На охоту, лисичка!

—  Ну, прощай! — И тотчас же побежала к нему в избу, заколола курочку, изжарила и скушала.

Пришел домой Кузенька, хватился курочки — нету! Пало ему в догадку: «Уж не лисичка ли кушает моих курочек?»

Вот на третий день он крепко-накрепко заколотил у себя в избе окна и двери, а сам пустился на промысел. Неоткуль взялась лисичка и спрашивает:

—  Куда идешь, Кузенька?.

—  На охоту, лисичка!

Лисичка тут же и побежала к дому Кузеньки, а он поворотил да вслед за нею. Прибежала лисичка, обо­шла кругом избу, видит: окна и двери заколочены креп-ко-накрепко, как попасть в избу? Взяла да и спустилась в трубу. Тут Кузенька и поймал лисичку.

—  Ба, — говорит, — вот какой вор ко мне жалует. Постой-ка, сударушка, я тебя теперь живу из рук не выпущу!

Лисичка стала просить Кузеньку:

—  Не убивай меня! Я тебя сделаю Козьмою Скоро-богатым, только изжарь для меня одну курочку с масличком пожирнее.

Кузенька согласился, а лисонька, накушавшись тако­го жирного обеда, побежала на царские заповедные луга и стала на тех заповедных лугах кататься.

Бежит волк и говорит:

—  Эх ты, проклятая лиса! Где так жирно обтреска­лась?

—  Ах, любезный волченёк-куманек! Ведь я была у царя на пиру. Неужели тебя, куманек, не звали? А нас там было всяких разных зверей, куниц, соболей, видимо-невидимо!

Волк и просит:

—  Лисонька, не сведешь ли и меня к царю на обед? Лисонька обещалась и велела собрать сорок сороков серых волков и привести с собою.

Волк согнал сорок сороков серых волков. Лиса пове­ла их к царю; как привела, сейчас же вошла в бело­каменные палаты и поклонилась царю сорокам сороков серых волков от Козьмы Скоробогатого.

Царь весьма тому обрадовался, приказал всех волков загнать в ограду и запереть накрепко.

А лисичка бросилась к Кузеньке; прибежала, велела зажарить еще одну курочку; пообедала сытно и пусти­лась на заповедные луга и стала кататься по траве.

Бежит медведь мимо, увидел лисоньку и говорит:

—  Эк ведь ты, проклятая хвостомеля, как обтрескалась!

Она отвечает:

—  Я была у царя в гостях, нас там было всяких раз­ных зверей, куниц, соболей, видимо-невидимо! Да и те­перь еще остались — пируют волки. Ты знаешь, любезный куманек, какие они объедалы! По сию пору все обедают.

Мишка и просит:

—  Лисонька, не сведешь ли и меня на царский обед? Лисичка согласилась и велела ему собрать сорок со­роков черных медведей:

—  Для одного тебя царь-де и беспокоиться не захочет. Мишка собрал сорок сороков черных медведей. Лиса повела их к царю, привела и поклонилась ему со'роком сороков черных медведей от Козьмы Скоробогатого.

Царь тому и рад, приказал загнать их и запереть на­крепко.

А лисичка отправилась к Кузеньке; прибежала и ве­лела зажарить последнюю курочку с петушком.

Кузенька не пожалел, зажарил ей последнюю куроч­ку с петушком; лисичка скушала на здоровье и пусти­лась на заповедные луга и стала валяться по зеленой траве.

Бежит мимо соболь с куницею и спрашивает:

—  Эк ты, лукавая лиса, где так жирно накушалась?

—  Ах вы, соболь и куница! Я у царя в превеликом почете. У него нынче пир и обед на всяких зверей, я что-то порадела, таки много жирного поела, а что зверей на обеде-то было, видимо-невидимо! Только вас там и не­доставало. Вы сами знаете волков, как они завистливы, будто сроду жирного не едали, о сю пору трескают у царя! А про косолапого Мишку и говорить нечего: он потуль ест, что чуть дышит!

Соболь и куница стали лису упрашивать:

—  Кумушка, своди ты нас к царю, мы хоть посмот­рим!

Лиса согласилась и велела им согнать к себе сорок сороков соболей и куниц.

Согнали; лиса привела их во дворец и поклонилась царю со'роком сороков соболей и куниц от Козьмы Ско­робогатого.

Царь не может надивиться богатству Козьмы Скоро-богатого, с радостью принял дар и приказал всех зве­рей перебить и поснимать с них шкуры.

На другой день лисичка опять прибежала к царю и говорит:

—  Ваше царское величество! Козьма Скоробогатый приказал тебе низко кланяться и попросить пудовки: нужно размеривать серебряны деньги. Свои-то пудовки все запростаны у него золотом.

Царь без отказу дал лисе пудовку.

Она прибежала к Кузеньке и велела мерить пудовкою песок, чтобы высветлить у ней бочок! Как высветлило, она заткнула в зауторы сколько-то мелких денег и по­несла назад к царю.

Пришла и стала сватать у него прекрасную царевну за Козьму Скоробогатого.

Царь не отказывает, велит Козьме совсем изготовить­ся и приезжать.

Поехал Кузенька к царю, а лисичка забежала впе­ред и подрядила работников подпилить мостик. Кузенька только что въехал на мостик — мостик вместе с ним и рушился в воду.

Лисичка стала кричать: — Ахти! Пропал Козьма Скоробогатый!

Царь услышал и тотчас же послал людей перехватить Козьму. Вот они перехватили его, переодели в нарядное платье и привели к царю.

Обвенчался он на царевне и живет у царя неделю и две.

—  Ну, — говорит царь, — пойдем теперь, любезный зять, к тебе в гости. Козьме делать нечего, надо собираться. Запрягли лошадей и поехали.

А лисичка отправилась вперед. Бежала, бежала, глядит: пастухи пасут стадо овец, она спрашивает их:

—  Пастухи, пастухи! Чье стадо пасете? Пастухи отвечают:

—  Стадо царя Змиулана. Лисичка начала их учить:

—  Сказывайте всем, что это стадо Козьмы Скоробогатого, а не Змиулана-царя, а то едут царь Огонь да царица Маланьйца; коли не скажете им, что это стадо Козьмы Скоробогатого, — они всех вас и с овцами-то сожгут и спалят.

Пастухи видят, что дело неминучее, надо слушаться, и обещаются всякому сказывать про Козьму Скоро-богатого, как лиса учила.

А лисичка пустилась вперед, видит — пастухи стере­гут свиней, и спрашивает:

—  Пастухи, пастухи! Чье стадо пасете?.

—  Царя Змиулана.

—  Сказывайте, что стадо это Козьмы Скоробогатого, а то едут царь Огонь и царица Маланьица; они всех вас сожгут и спалят, коли станете поминать царя Змиулана.

Пастухи согласились.

Лиса опять побежала вперед, добегает до коровьего стада царя Змиулана, потом до конского стада и велит пастухам сказывать, что эти стада Козьмы Скоробога­того, а о царе же Змиулане ничего не говорить.

Добегает лиса и до стада верблюжьего.

—  Пастухи, пастухи! Чье стадо пасете?

—  Царя Змиулана.

Лиса строго запретила им сказывать о царе Змиула­не, а велела говорить, что это стадо Козьмы Скоробога­того, а то царь Огонь и царица Маланьица сожгут и спа­лят все стадо!

Лисонька опять побежала вперед, прибегает в царство царя Змиулана и прямо в белокаменные палаты. — Что скажешь, лисонька?

—  Ну, царь Змиулан, теперь-то надо скоро-наскоро спрятаться. Едет грозный царь Огонь и царица Маланьи­ца, все жгут и палят. Стада твои и с пастухами при­жгли: сначала овечье, потом свиное, а тут коровье и кон­ское. Я не стала мешкать, пустилась к тебе сказать и чуть от дыма не задохнулась!

Царь Змиулан закручинился-запечалился. — Ах, лисонька, куда же я подеваюсь?

—  Есть в твоем саду старый заповедный дуб, среди­на вся повыгнила; беги и схоронись в дупло, пока они мимо не проедут.

Царь Змиулан. вмиг собрался и по сказаному, как по писаному, сделал так, как лиса научила.

А Козьма Скоробогатый едет себе да едет с женою и тестем. Доезжают они до стада овечьего. Молодая кня­гиня и спрашивает:

—  Пастушки, пастушки, чье стадо пасете?

—  Козьмы Скоробогатого, — отвечают пастухи. Царь тому и рад:

—  Ну, любезный зять, много же у тебя овец. Едут они дальше, доезжают до стада свиного.

—  Пастушки, пастушки, — спрашивает молодая княгиня,— чье стадо пасете?

—  Козьмы Скоробогатого.

—   Ну, любезный зять, много же у тебя свиней.

Едут они все дальше и дальше; тут пасется стадо ко­ров, там конское, а там и верблюжье. Спросят у пас­тухов: «Чье стадо пасете?» — они знай отвечают одно: «Козьмы Скоробогатого».

Вот приехали к царскому дворцу; лисонька встречает и вводит их в палаты белокаменные. Царь вошел и задивился: столь хорошо было убрано! Давай пировать, пить-есть и веселиться!

Живут они день, живут и неделю.

—  Ну, Кузенька, — говорит лисонька, — перестань гулять, надо дело исправлять. Ступай с тестем в зеленый сад, в том саду стоит старый дуб, а в том дубе сидит царь Змиулан — от вас спрятался. Расстреляйте дерево на мелкие части!

Тогда Кузенька по сказаному, как по писаному, пошел вместе с тестем в зеленый сад, и стали они в тот дуб стрелять и убили царя Змиулана до смерти.

Козьма Скоробогатый воцарился в том государстве, и стал он с царевною жить да поживать, и теперь жи­вут — хлеб жуют.

Лисоньку всякий день угощали они курочками, и она до тех пор у них гостила, докуда всех кур не испакос­тила.

Иван-царевич и Белый Полянин

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь; у этого царя было три дочери и один сын, Иван-царевич. Царь состарился и помер, а корону при­нял Иван-царевич.

Как узнали про то соседние короли, сейчас собрали несчетные войска и пошли на него войною.

Иван-царевич не знает, как ему быть, приходит к своим  сестрам  и спрашивает:

—  Любезные мои сестрицы! Что мне делать? Все короли  поднялись  на  меня войною.

—  Ах ты, храбрый воин! Чего убоялся? Как же Белый Полянин воюет с бабой-ягою золотой ногою, тридцать лет с коня не слезает, роздыху не знает? А ты, ничего не видя, испугался!

Иван-царевич тотчас оседлал своего доброго коня, надел на себя сбрую ратную, взял меч-кладенец, копье долгомерное и плетку шелковую, помолился богу и выехал против неприятеля; не столько мечом бьет,  сколько конем топчет; перебил все воинство вражее, воротился в город, лег спать и спал трое суток беспро­будным сном.

На четвертые сутки проснулся, вышел на балкон, глянул в чистое поле — короли больше того войск со­брали, и опять под самые стены подступили.

Запечалился царевич, идет к своим сестрам:  — Ах, сестрицы! Что мне делать? Одну силу истре­бил, другая под городом стоит, пуще прежнего грозит.

—  Какой же ты воин! Сутки воевал, да трое суток без просыпа спал. Как же Белый Полянин воюет с ба­бой-ягою золотой ногою, тридцать лет с коня не слеза­ет,  роздыху не знает?

Иван-царевич побежал в белокаменные конюшни, оседлал доброго коня богатырского, надел сбрую рат­ную, опоясал меч-кладенец, в одну руку взял копье долгомерное, в другую плетку шелковую, помолился богу и выехал против неприятеля.

Не ясен сокол налетает на стадо гусей, лебедей и на серых утиц, нападает Иван-царевич на войско вражее; не столько сам бьет, сколько конь его топчет. Побил рать-силу великую, воротился домой, лег спать и спал непробудным сном шесть суток.

На седьмые сутки проснулся, вышел на балкон, гля­нул в чистое поле — короли больше того войск собрала и опять весь город обступили.

Идет  Иван-царевич  к сестрам:

—  Любезные мои сестрицы! Что мне делать? Две силы истребил, третья под стенами стоит, еще пуще грозит.

—  Ах ты, храбрый воин! Одни сутки воевал, да шесте­ро без просыпа спал. Как же Белый Полянин воюет с бабой-ягою золотой ногою, тридцать лет с коня не сле­зает, роздыху не знает?

Горько показалось то царевичу, побежал он в бело­каменные конюшни, оседлал своего доброго коня бога­тырского, надел на себя сбрую ратную, опоясал меч-кладенец, в одну руку взял копье долгомерное, в другую плет­ку шелковую, помолился богу и выехал против неприя­теля.

Не ясен сокол налетает на стадо гусей, лебедей и на серых утиц, нападает Иван-царевич на войско вражее; не столько сам бьет, сколько конь его топчет. Побил рать-силу великую, воротился домой, лег спать и спал непробудным сном девять суток.

На десятые сутки проснулся, призвал всех министров и сенаторов.

—  Господа мои министры да сенаторы! Вздумал я в чужие страны ехать, на Бела Полянина посмотреть, про­шу вас судить и рядить, все дела разбирать  в правду.

Затем попрощался с сестрами, сел на коня и поехал в путь-дорогу.

Долго ли, коротко ли — заехал он в темный лес, ви­дит — избушка стоит, в той избушке стар человек жи­вет. Иван-царевич зашел к нему:

—  Здравствуй, дедушка!

—  Здравствуй, русский царевич! Куда бог несет?

—  Ищу Белого Полянина, не знаешь ли, где он?

—  Сам я не ведаю, а вот подожди, соберу своих вер­ных слуг и спрошу у них.

Старик выступил на крылечко, заиграл в серебряную трубу — и вдруг начали к нему со всех сторон- птицы слетаться. Налетело их видимо-невидимо, черной тучею все небо покрыли.

Крикнул стар человек громким голосом, свистнул мо­лодецким посвистом:

—  Слуги мои верные, птицы перелетные! Не видали ль, не слыхали ль чего про Белого Полянина?  — Нет, видом не видали, слыхом не слыхали!

—  Ну, Иван-царевич, — говорит стар человек, — сту­пай теперь к моему старшему брату, может, он тебе ска­жет. На, возьми клубочек, пусти перед собой, куда клу­бочек покатится, туда и коня управляй.

Иван-царевич сел на своего доброго коня, покатил клу­бочек и поехал вслед за ним; а лес все темней да тем­ней.

Приезжает царевич к избушке, входит в двери; в из­бушке старик сидит — седой как лунь.

—  Здравствуй, дедушка!

—  Здравствуй, русский царевич! Куда путь держишь?

—  Ищу Белого Полянина, не знаешь ли, где он?

—  А вот погоди, соберу своих верных слуг и спрошу у них.

Старик выступил на крылечко, заиграл в серебряную трубу — и вдруг собрались к нему со всех сторон раз­ные звери. Крикнул им громким голосом, свистнул моло­децким посвистом:

—  Слуги мои верные, звери прыскучие! Не видали ль, не слыхали ль чего про Белого Полянина?

—  Нет, — отвечают- звери, — видом , не видали, слы­хом не слыхали.

—  А ну, рассчитайтесь промеж себя, может, не все пришли.

Звери рассчитались промеж себя — нет кривой вол­чицы.

Старик послал искать ее; тотчас побежали гонцы и привели ее.

—  Сказывай, кривая волчица, не знаешь ли ты Бе­лого Полянина?

—  Как мне его не знать, коли я при нем  завсегда живу; он войска побивает, а я мертвым трупом питаюсь.

—  Где же он теперь?

—  В чистом поле, на большом кургане, в шатре спит. Воевал он с бабой-ягою золотой ногою, а после бою за­лег на двенадцать суток спать.

—  Проводи туда Ивана-царевича.

Волчица побежала, а вслед за нею поскакал царевич.

Приезжает он к большому кургану, входит в шатер — Белый Полянин крепким сном почивает «Вот сестры мои говорили, что Белый Полянин без роздыху воюет, а он на двенадцать суток спать залег! Не заснуть ли и мне пока?»

Подумал-подумал Иван-царевич и лег с ним рядом. Тут прилетела в шатер малая птичка, вьется у самого изголовья и говорит таковые слова:

—  Встань-пробудись, Белый Полянин, и предай злой смерти моего брата Ивана-царевича, не то встанет — сам тебя убьет!

Иван-царевич вскочил, поймал птичку, оторвал ей правую ногу, выбросил за шатер и опять лег возле Бе­лого Полянина.

Не успел заснуть, как прилетает другая птичка, вьется у изголовья и говорит:

—  Встань-пробудись, Белый Полянин, и предай злой смерти брата моего Ивана-царевича, не то он встанет — сам тебя убьет!

Иван-царевич вскочил, поймал птичку, оторвал ей правое крыло, выбросил ее из шатра и опять лег на то же место.

Вслед за тем прилетает третья птичка, вьется у из­головья и говорит:

—  Встань-пробудись, Белый Полянин, и предай злой смерти брата моего Ивана-царевича, не то он встанет да тебя убьет!

Иван-царевич вскочил, изловил ту птичку и оторвал ей клюв; птичку выбросил вон, а сам лег и крепко заснул.

Пришла пора — пробудился Белый Полянин, смот­рит — рядом с ним незнамо какой богатырь лежит, схва­тился за острый меч и хотел было предать его злой смерти, да удержался вовремя. «Нет, — думает, — он наехал на меня сонного, а меча не хотел кровавить, не честь, не хвала и мне, доброму молодцу, загубить его! Сонный что мертвый! Лучше разбужу его».

Разбудил Ивана-царевича и спрашивает:

—  Добрый ли, худой ли человек? Говори? как тебя по имени зовут и зачем сюда заехал?

—  Зовут меня Иваном-царевичем, а приехал на тебя посмотреть, твоей силы попытать.

—  Больно смел ты, царевич! Без спросу в шатер вошел, без докладу выспался, молено тебя за то смерти предать!

Эх, Белый Полянин! Не перескочил через ров, да хвастаешь, подожди — может, споткнешься! У тебя две руки, да и меня мать не с одной родила. Сели они на своих богатырских коней, съехались и ударились, да так сильно, что их копья вдребезги разле­телись, а добрые кони на колени попадали.

Иван-царевич вышиб из седла Белого Полянина и за­нес над ним острый меч. Взмолился ему Белый Полянин:

—  Не дай мне смерти, дай мне живот! Назовусь тво­им меньшим братом, вместо отца почитать буду.

Иван-царевич взял его за руку, поднял с земли, по­целовал в уста и назвал своим меньшим братом:

—  Слышал я, брат, что ты тридцать лет с бабою-ягою золотой ногою воюешь, за что у вас война?

—  Есть у нее дочь-красавица, хочу добыть да же­ниться.

—  Ну, — сказал царевич, — коли дружбу водить, так в беде помогать! Поедем воевать вместе.

Сели на коней, выехали в чистое поле; баба-яга зо­лотая нога выставила рать-силу несметную.

То нe ясные соколы налетают на стадо голубиное, напускаются сильномогучие богатыри на войско вражее! Не столько мечами рубят, сколько конями топчут, при­рубили, притоптали целые тысячи.

Баба-яга наутек бросилась, а Иван-царевич за ней вдогонку. Совсем было нагонять стал — как вдруг прибежала она к глубокой пропасти, подняла чугунную доску и скрылась под землею.

Иван царевич и Белый Полянин накупили быков мно­гое множество, начали их бить, кожи сымать да ремни резать; из тех ремней канат свили — да такой длинный, что один конец здесь, а другой на тот свет достанет.

Говорит царевич Белому Полянину:

—  Опускай меня скорей в пропасть, да назад каната не вытаскивай, а жди: как я за канат дерну, тогда и та­щи!

Белый Полянин опустил его в пропасть на самое дно. Иван-царевич осмотрел кругом и пошел искать бабу-ягу. Шел, шел, смотрит — за решеткой портные сидят.

—  Что вы делаете?

—  А вот что, Иван-царевич: сидим да войско шьем для бабы-яги золотой ноги.

—  Как же вы шьете?

—  Известно как: что кольнешь иглою, то и казак с пикою, на лошадь садится, в строй становится и идет войной на Белого Полянина.

—  Эх, братцы! Скоро вы делаете, да не крепко; ста­новитесь-ка в ряд, я вас научу как крепче шить.

Они тотчас выстроились в один ряд, а Иван-царевич как махнет мечом, так и полетели головы. Побил порт­ных и пошел дальше.

Шел, шел, смотрит — за решеткою сапожники сидят.

—  Что вы тут делаете?

—  Сидим да войско готовим для бабы-яги золотой ноги.

—  Как же вы, братцы, войско готовите?

—  А вот как: что шилом кольнем, то и солдат с ружь­ем, на коня садится, в строй становится и идет войной на Белого Полянина.

—  Эх, ребята! Скоро вы делаете, да не споро. Становитесь-ка в ряд, я вас получше научу.

Вот они стали в ряд; Иван-царевич махнул мечом, и полетели головы. Побил сапожников и опять в дорогу.

Долго ли, коротко ли — добрался он до большого пре­красного города; в том городе царские терема выстроены, в тех теремах сидит девица красоты неописанной.

Увидала она в окно добра молодца: полюбились ей кудри черные, очи соколиные, брови соболиные, ухватки богатырские; зазвала к себе царевича, расспросила, ку­да и зачем идет.

Он ей сказал, что ищет бабу-ягу золотую ногу.

—  Ах, Иван-царевич, ведь я ее дочь; она теперь спит непробудным сном, залегла отдыхать на двенадцать суток.

Вывела его из города и показала дорогу.

Иван-царевич пошел к бабе-яге золотой ноге, застал ее сонную, ударил мечом и отрубил ей голову. Голова покатилась и промолвила:

—  Бей еще, Иван-царевич!

—  Богатырский удар и один хорош! — отвечал царе­вич, воротился в терема к красной девице, сел с нею за столы дубовые, за скатерти браные. Наелся-напился и стал ее спрашивать:

—  Есть ли на свете сильнее меня и краше тебя?

—  Ах, Иван-царевич! Что я за красавица! Вот как за тридевять земель, в тридесятом царстве живет у ца­ря-змея королевна, так та подлинно красота несказан­ная: она только ноги помыла, а я тою водою умылась!

Иван-царевич взял красную девицу за белую руку, привел к тому месту, где канат висел, и подал знак Белому Полянину. Тот ухватился за канат и давай тянуть; тянул, тянул и вытащил царевича с красной деви­цей.

—  Здравствуй, Белый Полянин, — сказал Иван-ца­ревич, — вот тебе невеста, живи, веселись, ни о чем не крушись! А я в змеиное царство поеду.

Сел на своего богатырского коня, попрощался с Белым Полянином и его невестою и поскакал за триде­вять земель.

Долго ли, коротко ли, низко ли, высоко ли — скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается — при­ехал он в царство змеиное, убил царя-змея, освободил из неволи прекрасную королевну и женился на ней; после того воротился домой и стал с молодой женою жить-по­живать да добра наживать.