Марья Моревна

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был Иван-царевич; у него было три сестры: одна Марья-царевна, другая Ольга-царевна, третья Анна-царевна. Отец и мать у них померли; умирая, они сыну наказы­вали:

—  Кто первый за твоих сестер станет свататься, за того и отдавай — при себе не держи долго!

Царевич похоронил родителей и с горя пошел с сест­рами во зеленый сад погулять. Вдруг находит на небо туча черная, встает гроза страшная.

—  Пойдемте, сестрицы, домой! — говорит Иван-царе­вич.

Только пришли во дворец — как грянул гром, раздво­ился потолок, и влетел к ним в горницу ясен сокол, ударился об пол, сделался добрым молодцем и говорит:

—  Здравствуй, Иван-царевич! Прежде я ходил гос­тем, а теперь пришел сватом, хочу у тебя сестрицу, Марью-царевну посватать.

—  Коли люб ты сестрице, я ее не унимаю — пусть с богом идет!

Марья-царевна согласилась; сокол женился и унес ее в свое царство.

Дни идут за днями, часы бегут за часами — целого года как не бывало; пошел Иван-царевич с двумя сест­рами во зеленый сад погулять. Опять встает туча с вих­рем, с молнией.

—  Пойдемте, сестрицы, домой! — говорит царевич.

Только пришли во дворец — как ударил гром, распалася крыша, раздвоился потолок, и влетел орел, ударил­ся об пол и сделался добрым молодцем.

—  Здравствуй, Иван-царевич! Прежде я гостем ходил, а теперь пришел сватом.

И посватал Ольгу-царевну. Отвечает Иван-царевич:

—  Если ты люб Ольге-царевне, то пусть за тебя идет, я с нее воли не снимаю.

Ольга-царевна согласилась и вышла за орла замуж; орел подхватил ее и унес в свое царство.

Прошел еще один год; говорит Иван-царевич своей младшей сестрице:

—  Пойдем, во зеленом саду погуляем!

Погуляли немножко; опять встала туча с вихрем, с молнией.

—  Вернемся; сестрица, домой!

Вернулись домой, не успели сесть — как ударил гром, раздвоился потолок, и влетел ворон; ударился ворон об пол и сделался добрым молодцем: прежние были хоро­ши собой, а этот еще лучше.

—  Ну, Иван-царевич, прежде я гостем ходил, а те­перь пришел сватом, отдай за меня Анну-царевну.

—  Я с сестрицы воли не снимаю, коли ты полюбился ей, пусть идет за тебя.

Вышла за ворона Анна-царевна, и унес он ее в свое государство.

Остался Иван-царевич один; целый год жил без сестер, и сделалось ему скучно. — Пойду, — говорит, — искать сестриц.

Собрался, в дорогу, шел, шел и видит — лежит в по­ле рать-сила побитая. Спрашивает Иван-царевич:

—  Коли есть тут жив человек — отзовися! Кто побил это войско великое?

Отозвался ему жив человек:

—  Все это войско великое побила Марья Моревна, прекрасная королевна.

Пустился Иван-царевич дальше, наезжал на шатры белые, выходит к нему навстречу Марья Моревна, пре­красная, королевна:

—  Здравствуй, царевич, куда тебя бог несет — по воле аль по неволе?

Отвечал ей Иван-царевич:

—  Добрые молодцы по неволе не ездят!

—  Ну, коли дело не к спеху, погости у меня в шат­рах.

Иван-царевич тому и рад, две ночи в шатрах ноче­вал, полюбился Марье Моревне и женился на ней. Марья Моревна, прекрасная королевна, взяла его с собой в свое государство; пожили они вместе сколько-то времени, и вздумалось королевне на войну собираться, покидает она на Ивана-царевича все хозяйство и приказывает:

—  Везде ходи, за всем присматривай, только в этот чулан не моги заглядывать!

Он не вытерпел: как только Марья Моревна уехала, тотчас бросился в чулан, отворил дверь, глянул — а там висит Кощей Бессмертный, на двенадцати цепях при­кован.

Просит Кощей у Ивана-царевича:

—  Сжалься надо мной, дай мне напиться! Десять лет я здесь мучаюсь, не ел, не пил — совсем в горле пересохло!

Царевич подал ему целое ведро воды; он выпил и еще запросил:

—  Мне одним ведром не залить жажды, дай еще!

Царевич подал другое ведро; Кощей выпил и запро­сил третье, а как выпил третье ведро — взял свою прежнюю силу, тряхнул цепями и сразу все двенадцать порвал.

—  Спасибо, Иван-царевич! — сказал Кощей Бессмертный. — Теперь тебе никогда не видать Марьи Моревны, как ушей своих! — и страшным вихрем вылетел в окно, нагнал на дороге Марью Моревну, прекрасную королев­ну, подхватил ее и унес к себе.

А Иван-царевич горько-горько заплакал, снарядился и пошел в путь-дорогу:

—  Что ни будет, а разыщу Марью Моревну!

Идет день, идет другой, на рассвете третьего видит чудесный дворец, у дворца дуб стоит, на дубу ясен сокол сидит. Слетел сокол с дуба, ударился оземь, обер­нулся добрым молодцем и закричал:

—  Ах, шурин мой любезный! Как тебя господь милует?

Выбежала Марья-царевна, ветрела Ивана-царевича радостно, стала про его здоровье расспрашивать, про свое житье-бытье рассказывать.

Погостил у них царевич три дня и говорит:

—  Не могу у вас гостить долго, я иду искать жену мою, Марью Моревну, прекрасную королевну.

—  Трудно тебе сыскать ее, — отвечает сокол. — Оставь здесь на всякий случай свою серебряную ложку: будем на нее смотреть, про тебя вспоминать.

Иван-царевич оставил у сокола свою серебряную ложку и пошел в дорогу.

Шел он день, шел другой, на рассвете третьего видит дворец еще лучше первого, возле дворца дуб стоит, на дубу орел сидит. Слетел орел с дерева, ударился оземь, обернулся добрым молодцём и закричал:

—  Вставай, Ольга-царевна! Милый наш братец идет. Ольга-царевна тотчас прибежала навстречу, стала его целовать-обнимать, про здоровье расспрашивать, про свое житье-бытье рассказывать.

Иван-царевич погостил у них три денька и говорит:

—  Дольше гостить мне некогда, я иду искать жену мою, Марью Моревну, прекрасную королевну.

Отвечает орел:

—  Трудно тебе сыскать ее, оставь у нас серебряную вилку: будем на нее смотреть, тебя вспоминать.

Он оставил серебряную вилку и пошел в дорогу.

День шел, другой шел, на рассвете третьего видит дворец лучше первых двух, возле дворца дуб стоит, на дубу ворон сидит. Слетел ворон с дуба, ударился оземь, обернулся добрым молодцем и закричал:

—  Анна-царевна! Поскорей выходи, наш братец идет. Выбегала Анна-царевна, ветрела его радостно, стала целовать-обнимать, про здоровье расспрашивать, про свое житье-бытье рассказывать.

Иван-царевич погостил у них три денька и говорит:

—  Прощайте! Пойду жену искать — Марью Морев­ну, прекрасную королевну.

Отвечает ворон:

Трудно тебе сыскать ее, оставь-ка у нас сереб­ряную табакерку: будем на нее смотреть, тебя вспоми­нать.

Царевич отдал ему серебряную табакерку, попрощал­ся и пошел в дорогу.

День шел, другой шел, а на третий добрался до Марьи Моревны. Увидала она своего милого, броси­лась к нему на шею, залилась слезами и промолвила:

—  Ах, Иван-царевич! Зачем ты меня не послушал­ся — посмотрел в чулан и выпустил Кощея Бессмерт­ного?

—  Прости, Марья Моревна! Не поминай старого, лучше поедем со мной, пока не видать Кощея Бессмерт­ного, авось не догонит!

Собрались и уехали.

А Кощей на охоте был; к вечеру он домой воротился, под ним добрый конь спотыкается.

—  Что ты, несытая кляча, спотыкаешься? Али чуешь какую невзгоду?

Отвечает конь:

—  Иван-царевич приходил, Марью Моревну увез.

—  А можно ли их догнать?

—  Можно пшеницы насеять, дождаться, пока она вырастет, сжать ее, смолотить, в муку обратить, пять вечей хлеба наготовить, тот хлеб поесть, да тогда вдогонь ехать — и то поспеем!

Кощей поскакал, догнал Ивана-царевича.

—  Ну, — говорит, — первый раз тебя прощаю за твою доброту, что водой меня напоил, и в другой раз прощу, а в третий берегись — на куски изрублю!

Отнял у него Марью Моревну и увез; Иван-царевич сел на камень и заплакал.

Поплакал-поплакал и опять воротился назад за Марьей Моревною; Кощея Бессмертного дома не случилося.

—  Поедем, Марья Моревна!

—  Ах, Иван-царевич! Он нас догонит.

—  Пускай догонит; мы хоть часок-другой проведем вместе.

Собрались и уехали. Кощей Бессмертный домой возвращается, под ним добрый конь спотыкается.

—  Что ты, несытая кляча, спотыкаешься? Али чуешь какую невзгоду?

—  Иван-царевич приходил, Марью Моревну с собой взял.

—  А можно ли догнать их?

—  Можно ячменю насеять, подождать, пока он вы­растет, сжать-смолотить, пива наварить, допьяна напить­ся, до отвала выспаться да тогда вдогонь поехать — и то поспеем!

Кощей поскакал, догнал Ивана-царевича:.

—  Ведь я же говорил, что тебе не видать Марьи Моревны, как ушей своих!

Отнял ее и увез к себе.

Оставался Иван-царевич один, поплакал-поплакал и опять воротился за Марьей Моревною; на ту пору Ко­щея дома  не случилося.

—  Поедем, Марья Моревна!

—  Ах, Иван-царевич! Ведь он догонит, тебя в куски изрубит.

—  Пускай изрубит! Я без тебя жить не могу. Собрались и поехали.

Кощей Бессмертный домой возвращается, под ним добрый конь спотыкается.

—  Что ты спотыкаешься? Али чуешь какую невзгоду?

—  Иван-царевич приходил, Марью Моревну с собой взял.

Кощей поскакал, догнал Ивана-царевича, изрубил его в мелкие куски и поклал в смоленую бочку, взял эту бочку, скрепил железными обручами и бросил в си­нее море, а Марью Моревну к себе увез.

В то самое время у зятьев Ивана-царевича серебро почернело.

—  Ах, — говорят  они, — видно, беда приключилася!

Орел бросился на сине море, схватил и вытащил боч­ку на берег, сокол полетел за живой водой, а ворон за мертвою.

Слетелись все трое в одно место, разбили бочку, вы­нули куски Ивана-царевича, перемыли и склали, как на­добно. Ворон брызнул мертвой водой — тело срослось, съединилося, сокол брызнул живой водой — Иван-царе­вич вздрогнул, встал и говорит:

—  Ах, как я долго спал!

—  Еще бы дольше проспал, если б не мы! — отве­чали зятья. — Пойдем теперь к нам в гости.

—  Нет, братцы! Я пойду искать Марью Моревну. Приходит к ней и просит:

—  Разузнай у Кощея Бессмертного, где он достал се­бе такого доброго коня.

Вот Марья Моревна улучила добрую минуту и ста­ла Кощея выспрашивать. Кощей сказал:

—  За тридевять земель, в тридесятом царстве, за огненной рекою живет баба-яга; у ней есть такая кобы­лица, на которой она каждый день вокруг света облета­ет. Много у ней и других славных кобылиц; я у ней три дня пастухом был, ни одной кобылицы не упустил, и за то баба-яга дала мне одного жеребеночка.

—  Как же ты через огненную реку переправился?

—  А у меня есть такой платок — махну в правую сторону три раза, сделается высокий-высокий мост, и огонь его не достанет!

Марья Моревна выслушала, пересказала все Ивану-царевичу и платок унесла да ему отдала.

Иван-царевич переправился через огненную реку и по­шел к бабе-яге. Долго шел он не пивши, не евши. Попа­лась ему навстречу заморская птица с малыми детками. Иван-царевич говорит:

—  Съем-ка я одного цыпленочка.

—  Не ешь, Иван-царевич! — проcит заморская птица. — В некоторое время я пригожусь тебе.

Пошел он дальше, видит в лесу улей пчел.

—  Возьму-ка я, — говорит, — сколько-нибудь медку. Пчелиная матка отзывается:

—  Не тронь моего меду, Иван-царевич, в некото­рое время я тебе пригожусь.

Он не тронул и пошел дальше; попадает ему на­встречу львица со львенком.

—  Съем я хоть этого львенка, есть так хочется, ажно тошно стало!

—  Не тронь, Иван-царевич, — просит львица. — В не­которое время я тебе пригожусь.

—  Хорошо, пусть будет по-твоему!

Побрел голодный, шел, шел — стоит дом бабы-яги, кругом дома двенадцать шестов, на одиннадцати шестах по человечьей голове, только один незанятый.

—  Здравствуй, бабушка!

—  Здравствуй, Иван-царевич! Почто пришел — по своей доброй воле аль по нужде?

—  Пришел заслужить у тебя богатырского коня.

—  Изволь, царевич! У меня ведь не год служить, а всего-то три дня; если упасешь моих кобылиц — дам тебе богатырского коня, а если нет, то не гневайся — торчать твоей голове на последнем шесте.

Иван-царевич согласился; баба-яга его накормила, напоила и велела за дело приниматься.

Только что выгнал он кобылиц в поле, кобылицы задрали хвосты и все врознь по лугам разбежались; не успел царевич глазами вскинуть, как они совсем пропали. Тут он заплакал-запечалился, сел на камень и заснул. Солнышко уже на закате, прилетела заморская птица и будит его:

—  Вставай, Иван-царевич! Кобылицы теперь дома. Царевич встал, воротился домой, а баба-яга и шу­мит и кричит на своих кобылиц:

—  Зачем вы домой воротились?

—  Как же нам было не воротиться? Налетели птицы со всего света, чуть нам глаза не выклевали.

—  Ну, вы завтра по лугам не бегайте, а рассыпьтесь по дремучим лесам.

Переспал ночь Иван-царевич, наутро баба-яга ему говорит:

—  Смотри, царевич, если не упасешь кобылиц, если хоть одну потеряешь: — быть твоей буйной головушке на шесте!

Погнал он кобылиц в поле, они тотчас задрали хвос­ты и разбежались по дремучим лесам. Опять сел царе­вич на камень, плакал, плакал, да и уснул. Солнышко село за лес; прибежала львица:

—  Вставай, Иван-царевич! Кобылицы все собраны. Иван-царевич встал и пошел домой; баба-яга пуще прежнего и шумит и кричит на своих кобылиц:

—  Зачем домой воротились?

—  Как же нам было не воротиться? Набежали лю­тые звери со всего света, чуть нас совсем не разорвали.

—  Ну, вы завтра забегите в сине море.

Опять переспал ночь Иван-царевич; наутро посы­лает его баба-яга кобылиц пасти:

—  Если не упасешь — быть твоей буйной головушке на шесте.

Он погнал кобылиц в поле; они тотчас задрали хвос­ты, скрылись с глаз и забежали в сине море; стоят в воде по шею. Иван-царевич сел на камень, заплакал и уснул. Солнышко за лес село, прилетела пчелка и гово­рит:

—  Вставай, царевич! Кобылицы все собраны, да как воротишься домой, бабе-яге на глаза не показывайся,
войди в конюшню и спрячься за яслями. Там есть паршивый жеребенок — в навозе валяется, ты украдь его и в глухую полночь уходи из дому.

Иван-царевич встал, пробрался в конюшню и улегся за яслями; баба-яга и шумит и кричит на своих кобы­лиц:

—  Зачем воротились?

—  Как же нам было не воротиться? Налетело пчел видимо-невидимо со всего света и давай нас со всех сто­рон жалить до крови!

Баба-яга заснула, а в самую полночь Иван-царевич украл у нее паршивого жеребенка, оседлал его, сел и поскакал к огненной реке. Доехал до той реки, махнул три раза платком в правую сторону — и вдруг, откуда ни взялся, повис через реку высокий, славный мост.

Царевич переехал по мосту и махнул платком на ле­вую сторону только два раза — остался через реку мост тоненький-тоненький!

Поутру пробудилась баба-яга — паршивого жеребен­ка видом не видать! Бросилась в погоню, во весь дух на железной ступе: скачет, пестом погоняет, помелом след заметает.

Прискакала к огненной реке, взглянула и думает: «Хорош мост!»

Поехала по мосту, только добралась до средины — мост обломился, и баба-яга чубурах в реку; тут ей и лютая смерть приключилась!

Иван-царевич откормил жеребенка в зеленых лугах; стал  из  него  чудный конь.

Приезжает царевич к Марье Моревне; она выбежа­ла, бросилась к нему на шею:

—  Как тебя бог воскресил?

—  Так и так, — говорит. — Поедем со мной.

—  Боюсь, Иван-царевич! Если Кощей догонит, быть тебе опять изрублену.

—  Нет, не догонит! Теперь у меня славный богатыр­ский конь, словно птица летит.

Сели они, на коня и поехали. Кощей Бессмертный домой ворочается, под ним конь спотыкается.

—  Что ты, несытая кляча, спотыкаешься? Али чуешь какую невзгоду?

—  Иван-царевич приезжал, Марью Моревну увез.

—  А можно ли  их догнать?

—  Бог знает! Теперь у Ивана-царевича конь бога­тырский лучше меня.

—  Нет, не утерплю, — говорит Кощей Бессмерт­ный, — поеду в погоню.

Долго ли, коротко ли — нагнал он Ивана-царевича, соскочил наземь и хотел было сечь его острой саблею; в те поры конь Ивана-царевича ударил со всего размаху копытом Кощея Бессмертного и размозжил ему голову, а  царевич  доконал  его палицей.

После того наклал царевич груду дров, развел огонь, спалил Кощея Бессмертного на костре и самый пепел его пустил по ветру.

Марья Моревна села на Кощеева коня, а Иван-царевич на своего, и поехали они в гости сперва к ворону, потом к орлу, а там и к соколу. Куда ни приедут, всюду встречают их с радостью:

—  Ах, Иван-царевич, а уж мы не чаяли тебя видеть. Ну, да недаром же ты хлопотал: такой красавицы, как Марья Моревна, во всем свете поискать — другой не найти!

Кощей Бессмертный

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь; у этого царя было три сына, все они были на возрасте. Только мать их вдруг унес Кощей Бессмертный.

Старший сын и просит у отца благословенье искать мать. Отец благословил; он уехал и без вести пропал-

Средний сын пождал-пождал, тоже выпросился у отца, уехал,— и тот без вести пропал.

Малый сын, Иван-царевич, говорит отцу:

—  Батюшка! Благословляй меня искать матушку. Отец не пускает, говорит:

—  Тех нет братовей, да и ты уедешь: я с кручины умру!

—  Нет, батюшка, благословишь — поеду, и не бла­гословишь — поеду.

Отец благословил.

Иван-царевич пошел выбирать себе коня; на которого руку положит, тот и падет; не мог выбрать себе коня, идет дорогой по городу, повесил голову. Неоткуда взя­лась старуха, спрашивает:

—  Что, Иван-царевич, повесил голову?

—  Уйди, старуха! На руку положу, другой пришлеп­ну — мокренько будет.

Старуха обежала другим переулком, идет опять на­встречу, говорит:

—  Здравствуй, Иван-царевич! Что повесил голову? Он и думает: «Что же старуха меня спрашивает? Не поможет ли мне она?» И. говорит ей:

—  Вот, бабушка, не могу найти себе доброго коня.

—  Дурашка, мучишься, а старухе не кучишься! —* отвечает старуха — Пойдем со мной.

Привела его к горе, указала место:

—  Скапывай эту землю.

Иван-царевич скопал, видит чугунную доску на двенадцати замках; замки он тотчас же сорвал и двери отворил, вошел под землю: тут прикован на двенадцати цепях богатырский конь; он, видно, услышал ездока по себе, заржал, забился, все двенадцать цепей порвал.

Иван-царевич надел на себя богатырские доспехи, на­дел на коня узду, черкасское седло, дал старухе денег и сказал:

—  Благословляй и прощай, бабушка! Сам сел и поехал.

Долго ездил, наконец доехал до горы; пребольшущая гора, крутая, взъехать на нее никак нельзя. Тут и братья его ездят возле горы; поздоровались, поехали вместе; доезжают до чугунного камня пудов в полтораста, на камне надпись: кто этот камень бросит на гору, тому, и ход будет.

Старшие братовья не могли поднять камень, а Иван-царевич с одного маху забросил на гору — и тотчас в горе показалась лестница.

Он оставил коня, наточил из мизинца в стакан кро­ви, подает братьям и говорит:

—  Ежели в стакане кровь почернеет, не ждите меня: значит, я умру!

Простился и пошел. Зашел на гору, чего он не на­смотрелся! Всяки тут леса, всяки ягоды, всяки птицы! Долго шел Иван-царевич, дошел до дому: огромный дом! В нем жила царская дочь, утащена Кощеем Бес­смертным.

Иван-царевич кругом ограды ходит, а дверей не ви­дит. Царская дочь увидела человека, вышла на балкон, кричит ему:

—  Тут, смотри, у ограды есть щель, потронь ее мизинцем, и будут двери.

Так и сделалось. Иван-царевич вошел в дом. Девица его приняла, напоила-накормила и расспросила. Он ей рассказал, что пошел доставать мать от Кощея Бессмерт­ного. Девица говорит ему на это:

—  Трудно доступать мать, Иван-царевич! Он ведь бессмертный — убьет тебя. Ко мне он часто ездит... вон у него меч в пятьсот пудов, поднимешь ли его? Тогда ступай!

Иван-царевич не только поднял меч, еще бросил кверху, сам пошел дальше.

Приходит к другому дому; двери знает как искать, вошел в дом, а тут его мать, обнялись, поплакали.

Он и здесь испытал свои силы, бросил какой-то шарик в полторы тысячи пудов. Время приходит быть Кощею Бессмертному; мать спрятала его. Вдруг Кощей Бессмерт­ный входит в дом и говорит:

—  Фу, фу! Русской коски слыхом не слыхать, видом не видать, а русская коска сама на двор пришла! Кто у тебя был? Не сын ли?

—  Что ты, бог с тобой! Сам летал по Руси, нахва­тался русского духу, тебе и мерещится, — ответила мать Ивана-царевича. А сама поближе с ласковыми словами к Кощею Бессмертному, выспрашивает то-другое и го­ворит:

—  Где же у тебя смерть, Кощей Бессмертный?

—  У меня смерть, — говорит он, — в таком-то мес­те, там стоит дуб, под дубом ящик, в ящике заяц, в зай­це утка, в утке яйцо, в яйце моя смерть.

Сказал это Кощей Бессмертный, побыл немного и улетел.

Пришло время — Иван-царевич благословился у ма­тери, отправился по смерть Кощея Бессмертного.

Идет дорогой много время, не пивал, не едал, хочет есть до смерти и думает: кто бы на это время попался! Вдруг — волчонок; он хочет его убить. Выскакивает из норы волчиха и говорит:

—  Не тронь моего, детища, я тебе пригожусь.

—  Быть так!

Иван-царевич отпустил волка, идет дальше, видит ворону.

«Постой, — думает, — здесь я закушу!» Зарядил ружье, хочет стрелять, ворона и говорит:

—  Не тронь меня, я тебе пригожусь. Иван-царевич подумал и отпустил ворону.

Идет дальше, доходит до моря, остановился на берегу. В это время вдруг взметался щучонок и выпал на
берег, он его схватил, есть хочет смертно — думает: «Вот теперь поем!»

Неоткуда взялась щука, говорит:

—  Не тронь, Иван-царевич, моего детища, я тебе пригожусь.

Он и щучонка отпустил.

Как пройти море? Сидит на берегу да думает; щука ровно знала его думу, легла поперек моря. Иван-царе­вич прошел по ней, как по мосту, доходит до дуба, где была смерть Кощея Бессмертного, достал ящик, отво­рил — заяц выскочил и побежал. Где тут удержать зайца!.

Испугался Иван-царевич, что отпустил зайца, приза­думался, а волк, которого не убил он, кинулся за зай­цем, поймал и несет к Ивану-царевичу. Он обрадовался, схватил зайца, распорол его и как-то оробел: утка спорхнула и полетела. Он пострелял, пострелял — мимо! Задумался опять.

Неоткуда взялась ворона с воронятами и ступай за уткой, поймала утку, принесла Ивану-царевичу. Царевич обрадел, достал яйцо, пошел, доходит до моря, стал мыть яичко, да и уронил в воду. Как достать из моря? Безмерна глубь! Закручинился опять царевич.

Вдруг море встрепенулось — и щука принесла ему яйцо, потом легла поперек моря. Иван-царевич прошел по ней и отправился к матери; приходит, поздоровались, и она его опять спрятала.

В то время прилетел Кощей Бессмертный и говорит:

—  Фу, фу! Русской кости слыхом не слыхать, видом не видать, а здесь Русью несет!

—  Что ты, Кощей? У меня никого нет, — отвечала мать Ивана-царевича.

Кощей опять и говорит:

—  Я что-то не могу!

А Иван-царевич пожимал яичко: Кощея Бессмертного от того коробило. Наконец Иван-царевич вышел, кажет яйцо и говорит:

—  Вот, Кощей Бессмертный, твоя смерть! Тот на колени против него и говорит:

—  Не бей меня, Иван-царевич, станем жить дружно, нам весь мир будет покорен.

Иван-царевич не обольстился его словами, раздавил яичко — и Кощей Бессмертный умер.

Взяли они, Иван-царевич с матерью, что было нужно, пошли на родиму сторону; по пути зашли за царской дочерью, к которой Иван-царевич заходил вперед, взя­ли и ее с собой; пошли дальше, доходят до горы, где братья Ивана-царевича все ждут. Девица говорит:

—  Иван-царевич! Воротись ко мне в дом: я забыла подвенечно платье, брильянтовый перстень и нешитые башмаки.

Между тем он спустил мать и царскую дочь, с коей они условились дома обвенчаться; братья приняли их, да взяли спуск и перерезали, чтобы Ивану-царевичу нельзя было спуститься, мать и девицу как-то угрозами угово­рили, чтобы дома про Ивана-царевича не сказывали. Прибыли в свое царство; отец обрадовался детям и же­не, только печалился об одном Иване-царевиче.

А Иван-царевич воротился в дом своей невесты, взял обручальный перстень, подвенечно платье и нешитые башмаки; приходит на гору, метнул с руки на руку перстень. Явилось двенадцать молодцов, спрашивают:

—  Что прикажете?

—  Перенесите меня вот с этой горы.

Молодцы тотчас его спустили. Иван-царевич надел перстень — их не стало; пошел в свое царство, приходит в тот город, где жил его отец и братья, остановился у одной старушки и спрашивает:

—  Что, баушка, нового в вашем царстве?

—  Да чего, дитятко! Вот наша царица была в плену у Кощея Бессмертного: ее искали три сына, двое нашли и воротились, а третьего, Ивана-царевича, нет, и не знают, где. Царь кручинится об нем. А эти царевичи с матерью привезли какую-то царску дочь, большак же­ниться на ней хочет, да она посылает наперед куда-то за обручальным перстнем или велит сделать такое же кольцо, какое ей надо; колдася уж кличут клич, да ник­то не выискивается.

—  Ступай, бабушка, скажи царю, что ты сделаешь, а я пособлю, — говорит Иван-царевич.

Старуха в кою пору скрутилась, побежала к царю и говорит:

—  Ваше царско величество! Обручальный перстень я сделаю.

—  Сделай, сделай, баушка! Мы таким людям ра­ды, — говорит царь, — а если не сделаешь, то голову на плаху.

Старуха перепугалась, пришла домой, заставляет Ивана-царевича делать перстень, а Иван-царевич спит, мало думает, перстень готов. Он шутит над старухой, а старуха трясется вся, плачет, ругает его:

—  Вот ты, — говорит, — сам-от в стороне, а меня, ду­ру, подвел под смерть.

Плакала, плакала старуха и уснула. Иван-царевич встал поутру рано, будит старуху:

—  Вставай, баушка, да ступай понеси перстень, да смотри: больше одного червонца за него не бери. Если спросят, кто сделал перстень, скажи: сама, на меня не сказывай!

Старуха обрадовалась, снесла перстень; невесте по­нравился.

—  Такой, — говорит, — и надо!

Вынесла ей полно блюдо золота; она взяла один толь­ко червонец. Царь говорит:

—  Что, баушка, мало берешь?

—  На что мне много-то, ваше царско величество! После понадобятся — ты же мне дашь.

Пробаяла это старуха и ушла.

Прошло там сколько время — вести носятся, что не­веста посылает жениха за подвенечным платьем или велит сшить такое же, какое ей надо. Старуха и тут успела (Иван-царевич помог), снесла подвенечное платье.

После снесла нешитые башмаки, а червонцев брала по одному и сказывала: эти вещи сама делает.

Слышат люди, что у царя в такой-то день свадьба; дождались и того дня. А Иван-царевич старухе заказал:

—  Смотри, баушка, как невесту привезут под венец, ты скажи мне.

Старуха время не пропустила. Иван-царевич тотчас оделся в царское платье, выходит:

—  Вот, баушка, я какой! Старуха в ноги ему.

—  Батюшка, прости, я тебя ругала!

—  Бог простит.

Приходит в церковь. Брата его еще не было. Он стал в ряд с невестой; их обвенчали и повели во дворец.

На дороге попадается   навстречу   жених, большой брат, увидал, что невесту ведут с Иваном-царевичем, ступай-ка со стыдом обратно.

Отец обрадовался Ивану-царевичу, узнал о лукав­стве братьев и, как отпировали свадьбу, больших сыно­вей разослал в ссылку, а Ивана-царевича сделал нас­ледником.

Никита Кожемяка

Около Киева появился змей, брал он с народа побо­ры немалые: с каждого двора по красной девке; возьмет девку, да и съест ее.

Пришел черед идти к тому змею царской дочери. Схватил змей царевну и потащил ее к себе в берлогу, а есть ее не стал: красавица собой была, так за жену себе взял.

Полетит змей на свои промыслы, а царевну завалит бревнами, чтоб не ушла. У той царевны была собачка, увязалась с нею из дому. Напишет, бывало, царевна за­писочку к батюшке с матушкой, навяжет собачке на шею, а та побежит, куда надо, да и ответ еще принесет.

Вот раз царь с царицею и пишут к царевне: узнай, кто сильнее змея?

Царевна стала приветливей к своему змею, стала у него допытываться, кто его сильнее. Тот долго не говорил, да раз и проболтался, что живет в городе Киеве Коже­мяка — тот и его сильнее.

Услыхала про то царевна, написала к батюшке: сы­щите в городе Киеве Никиту Кожемяку да пошлите его меня из неволи выручать.

Царь, получивши такую весть, сыскал Никиту Коже­мяку да сам пошел просить его, чтобы освободил его землю от лютого змея и выручил царевну.

В ту пору Никита кожи мял, держал он в руках, две­надцать кож; как увидал он, что к нему пришел сам царь, задрожал со страху, руки у него затряслись — и разорвал он те двенадцать кож. Да сколько ни упраши­вал царь с царицею Кожемяку, тот не пошел супротив змея.

Вот и придумали собрать пять тысяч детей малолет­них, да и заставили их просить Кожемяку, авось на их слезы сжалобится!

Пришли к. Никите малолетние, стали со слезами про­сить, чтоб шел он супротив змея. Прослезился и сам Никита Кожемяка, на их слезы глядя. Взял триста пуд пеньки, насмолил смолою и весь-таки обмотался, чтоб змей не съел, да и пошел на него.

Подходит Никита к берлоге змеиной, а змей заперся и не выходит к нему.

—  Выходи лучше в чистое поле, а то и берлогу раз­мечу! — сказал Кожемяка и стал уже двери ломать.

Змей, видя беду неминучую, вышел к нему в чистое поле.

Долго ли, коротко ли бился с змеем Никита Кожемя­ка, только повалил змея. Тут змей стал молить Никиту:

—  Не бей меня до смерти, Никита Кожемяка! Силь­ней нас с тобой в свете нет, разделим всю землю, весь свет поровну: ты будешь жить в одной половине, а я в другой.

—  Хорошо, — сказал Кожемяка,— надо межу про­ложить.

Сделал Никита соху в триста пуд, запряг в нее змея, да и стал от Киева межу пропахивать; Никита провел борозду от Киева до моря Кавстрийского.

—  Ну, — говорит змей,— теперь мы всю землю раз­делили!

—  Землю разделили, — проговорил Никита,— давай море делить, а то ты скажешь, что твою воду берут.

Взъехал змей на середину моря. Никита Кожемяка убил и утопил его в море. Эта борозда и теперь видна; вышиною та борозда двух сажен. Кругом ее пашут, а борозды не трогают, а кто не знает, от чего эта бороз­да, — называет ее валом.

Никита Кожемяка, сделавши святое дело, не взял за работу ничего, пошел опять кожи мять.

Семь Семеонов

В одном месте у мужика было семь сынов, семь Се­менов — все молодец молодца лучше, а такие лентяи, неработицы — во всем свете поискать! Ничего не делали. Отец мучился, мучился с ними и повез к царю: привозит туда, сдает всех в царскую службу. Царь поблагодарил его за таких молодцов и спросил, что они умеют делать.

—  У самих спросите, ваше царское величество! Царь наперво позвал большого Семена, спросил:

—  Чего ты умеешь делать?

—  Воровать, ваше царское величество.

—  Ладно, мне. такой человек на время надобен. Созвал второго:

—  А ты чего?

—  Я умею ковать всякие дорогие вещи.

—  Мне и такой человек надобен. Созвал третьего Семена, спрашивает:

—  А ты чего умеешь делать?

—  Я умею стрелять на лету птицу, ваше царское ве­личество.

—  Ладно!

Спрашивает четвертого:

—  А ты чего?

—  Если стрелец подстрелит птицу, я вместо собаки сплаваю за ней и притащу.

—  Ладно! — говорит царь. — А ты чему мастер? — спросил пятого.

—  Я буду смотреть с высокого места во все царства и стану сказывать, где чего делается.

—  Хорошо, хорошо! Спросил шестого.

—  Я знаю как делать корабли; только тяп-ляп, у меня и будет корабль.

—  Хорошо, а ты чего знаешь? — спросил седьмого,

—  Я умею лечить людей.

—  Ладно!

Царь отпустил их. Живут долго уж; царь и вздумал попытать одного Семена:

—  Ну-ка, Семен, узнай, где чего делатся?

Семен забился куда-то наверх, посмотрел по сторонам и рассказал:

—  Тут вот то-то делатся, там — то-то. После сличили с газетами — точно так!

Прошло опять много время; царь вздумал жениться на одной царевне: как ее достать? Не знает, некого пос­лать! И вспомнил семь Семенов, созвал их, дал службу: достать эту царевну, дал им сколько-то солдатства.

Семены скоро собрались, все мастера — тяп да ляп, и сделали корабль, сели и поплыли.

Подплывают под то царство, где была невеста-царев­на; один посмотрел с высокого шеста, сказал, что царев­на теперь одна — украсть можно; другой сковал какие-то самые дорогие вещи, и пошли с вором продавать: только дошли, вор тотчас и украл царевну. Отсекли якоря, поплыли.

Царевна видит, что ее везут, обернулась белой лебедью и полетела с корабля.

Стрелец не оробел, схватил ружье, выстрелил и попал ей в левое крыло; вместо собаки кинулся другой Семен, схватил лебедь на море и принес на корабль. Лебедь обернулась опять царевной, только левая рука у нее бы­ла подстрелена. Лекарь у них свой, тотчас руку у царев­ны вылечил.

Приехали к своему царству здоровы, благополучны, выстрелили из пушки. Царь услышал, и забыл уж про Семенов, — думает: что за корабль пришел там?

—  Поди-ка, — говорит, — сбегайте, узнайте там. Кто-то сбегал ли, съездил ли; сколь скоро доложили царю о семи Семенах вместе с царской невестой, — он обрадовался Семеновым трудам, приказал встретить их с честью, с пушечной пальбой, с барабанным боем.

Только царевна не пошла за царя замуж: он был уж стар. Он ее и спросил, за кого она хочет выйти? Царевна говорит:

—  За того, кто меня воровал! — А вор Сенька был бравый детина, царевне приглянулся.

Царь, не говоря больше ни слова, приказал их обвен­чать, потом сам захотел на покой, Семена поставил на свое место, а братовей его сделал всех большими боя­рами.

Фролка-сидень

Жил-был царь, у него было три дочери, да такие красавицы, что ни в сказке сказать, ни пером написать; лю­били они по вечерам гулять в своем саде, а сад был большой и славный. Вот змий черноморский и повадил­ся туда летать.

Однажды дочери царские припоздали в саду, засмот­релись на цветы: вдруг откуда ни взялся змий черномор­ский и унес их на своих огненных крыльях.

Царь ждать-пождать — нет дочерей! Послал служа­нок искать их в саду, но все было напрасно: служанки не нашли царевен.

Утром царь сделал тревогу, народу собралось мно­жество. Тут царь и говорит:

—  Кто разыщет моих дочерей, тому сколько угодно дам денег.

Вот и избрались трое: солдат-пьяница, Фролка-сидень и Ерема; уговорились с царем и пустились искать ца­ревен.

Шли они, шли и пришли в дремучий густой лес. Толь­ко взошли в него, сильный сон стал одолевать их. Фрол­ка-сидень вытащил из кармана табакерку, постукал, открыл ее и пхнул в нос охапку табаку, потом зашумел:

—  Эй, братцы, не уснем, не воздремлем! Идите дальше.

Вот и пошли: шли, шли и приходят, наконец, к ог­ромному дому, а дом этот был пятиглавого змия. Долго они стучали в ворота и не могли достучаться. Вот Фролка-сидень оттолкнул солдата и Ерему:

—  Пустите-ка, братцы!

Понюхал табаку и стукнул в двери так сильно, что. расшиб их.

Тут вошли они на двор, сели в кружок и собираются закусить чем бог послал. А из дома выходит девица, собою такая красавица; вышла и говорит:

—  Зачем вы, голубчики, сюда зашли? Ведь здесь жи­вет прелихой змий, он вас съест! Счастливы вы, что его теперь дома нет.

Фролка отвечает ей:

—  Мы сами его съедим!

Не успел вымолвить эти слова, вот и летит змий, ле­тит и рычит:

—  Кто мое царство разорил? Ужель в свете есть мне противники? Есть у меня один противник, да его и кос­тей сюда ворон не занесет!

—  Ворон меня не занесет, — сказал Фролка,— а доб­рый конь завезет!

Змий, услыхав такие слова, сказал:

—  Мириться, что ли, а ли драться?

—  Не мириться я пришел, — говорит Фролка, — а драться!

Вот разошлись они, соступились, и Фролка с одного маху срубил все пять голов змию, взял и положил их под камень, а туловище зарыл в землю. Тут девица обра­довалась и говорит этим молодцам:

—  Возьмите меня, голубчики, с собою.

—  Да ты чья? — спросили они.

Она говорит, что царская дочь; Фролка также рас­сказал ей, что было нужно. Царевна позвала их в хоро­мы, накормила-напоила и просит, чтоб они выручили и других ее сестер. Фролка отвечал:

—  Да мы за этим и посланы! Царевна рассказала, где живут ее сестры:

—  У средней сестры еще страшнее моего: с нею жи­вет змий семиголовый.

—  Нужды нет! — сказал Фролка. — Мы и с тем спра­вимся, разве долго покопаюсь я с двенадцатиглавым змием.

Распростились и пошли дальше.

Приходят к средней сестре. Палаты, в которых она заключена была, огромные, а вокруг палат ограда высо­кая, чугунная. Вот подошли они и начали искать ворота, нашли, Фролка что ни есть силы бухнул в ворота, и во­рота растворились; вошли они на двор и опять по-прежнему сели позакусить.

Вдруг летит семиглавый змий.

—  Что-то русским духом пахнет! — говорит он. — Ба! Это ты, Фролка, сюда зашел. Зачем?

—  Я знаю, зачем! — отвечал Фролка, сразился с змием и с одного маху сшиб ему все семь глав, положил их под камень, а туловище зарыл в землю.

Потом вошли они в палаты; проходят комнату, дру­гую и третью, в четвертой увидали среднюю царскую дочь — сидит на диване. Как рассказали они ей, каким образом и для чего сюда пришли, она повеселела, нача­ла угощать их и просила выручить от двенядцатиглавого змия ее меньшую сестру. Фролка сказал:

—  А как же! Мы за этим и посланы. Только что-то робеет сердце, ну, да авось бог! Поднеси-ка нам еще по чарочке.

Вот выпили они и пошли; шли, шли и пришли к ов­рагу крутому-раскрутому. На другой стороне оврага стояли вместо ворот огромные столбы, а к ним прикованы были два страшных льва и рычали так громко, что Фрол­ка только один устоял на ногах, а товарищи его от страха попадали на землю. Фролка сказал им:

—  Я не такие страсти видал, — и то не робел, пой­демте за мною!

И пошли дальше.

Вдруг вышел из палат старец — примерно лет семи­десяти, увидал их,  пошел к ним навстречу и говорит:

—  Куда вы идете, мои родимые?

—  Да вот в эти палаты, — отвечал Фролка.

—  И, мои родимые! Не на добро вы идете, в этих палатах живет двенадцатиглавый змий. Теперь его нет дома, а то бы он вас сейчас поел!

—  Да нам его-то и нужно!

—  Когда так, — сказал старик, — ступайте, я проведу вас туда.

Старик подошел ко львам и начал их гладить: тут Фролка пробрался с своими товарищами на двор.

Вот взошли они и в палаты; старик повел их в ту комнату, где жила царевна. Увидела она их, проворно скочила с кровати, подошла и порасспросила: кто они та­ковы и зачем пришли? Они рассказали ей. Царевна уго­стила их, а сама уж начала собираться.

Только стали они выходить из хором — вдруг видят: в версте от них летит змий. Тут царская дочь бросилась назад в хоромы, а Фролка с товарищами пошел навстре­чу и сразился с змием. Змий сначала очень шибко напал на них, но Фролка — парень расторопный! — успел одер­жать победу, сшиб ему все двенадцать голов и. кинул их в овраг.

Потом вошли назад в хоромы и начали гулять от ра­дости пуще прежнего, а после отправились в путь и зашли за другими царевнами и все вместе прибыли на родину.

Царь оченно обрадовался, растворил им свою царскую казну и сказал:

—  Ну, верные мои слуги, — берите, сколько угодно, себе денег за работу.

Фролка был тороват: принес свою большую шапку треуху, солдат принес свой ранец, а Ерема принес кури­ное лукошко. Вот Фролка первый стал насыпать, сыпал, сыпал, треуха и прорвалась, и серебро утонуло в грязь. Фролка опять начал сыпать: сыпет, а из треухи валится!

—  Нечего делать! — сказал Фролка.— Верно, вся царская казна за меня пойдет.

—  А нам-то что останется? — спросили его товарищи.

—  У царя достанет казны и на вас!

Ерема давай-ка, пока деньги есть, насыпать лукошко, а солдат ранец, насыпали и пошли себе домой. А Фролка с треухою остался подле царской казны и поныне сидит да. насыпает. Когда насыпет треуху, тогда дальше скажу, а теперь нет мочи и духу.