Архиерей

Богатый поп заспорил с бедным попом об одном селе. Стали они жаловаться преосвященному. Вызвал он к себе бедного и богатого. Они приходят к нему. Архиерей и говорит:
—  Из попов-то есть дураки! Нашли о чем спорить!
Спрашивает у богатого:
—  Какой час?
Тот вытаскивает часы из кармана. Архиерей говорит:
—  Двадцать лет ты учен, а оказываешься дураком! Должен был посмотреть на сегодняшнее число и это время, что нужно начинать петь, что в какой час поется: глас первый или глас восьмой! Ну-ка ты, — говорит архиерей бедному попу, — отвечай, голубчик, когда умеешь с богатыми судиться!
—  Говорите, ваше преосвященство!
—  А что сегодня бог делает?
—  А мне сказали, что его дома нет, — я был у него!
—  А где же он сегодня?
—  Поехал в степь!
—  Зачем?
—  Пеньку скупать!
—  На что ж ему пенька?
—  А кнут вить!
—  На что?
—  А вас бить, зачем небыли спрашивать!
—  Молодец! — сказал архиерей. — Село остается за тобой!

Из сборника А.М. Смирнова, в обработке В.П. Аникина.

Ведьма и Солнцева сестра

В некотором царстве, далеком государстве, жил-был царь с царицей, у них был сын Иван-царевич, с роду не­мой. Было ему лет двенадцать, и пошел он раз в конюш­ню к любимому своему конюху. Конюх этот сказывал ему завсегда сказки, и теперь Иван-царевич пришел послу­шать от него сказочки да не то услышал:

—  Иван-царевич! — сказал конюх. — У твоей матери скоро родится дочь, а тебе сестра; будет она страшная ведьма, съест и отца, и мать, и всех подначальных лю­дей; так ступай, попроси у отца что ни есть наилучшего коня — будто покататься, и поезжай отсюдова куда гла­за глядят, коли хочешь от беды избавиться.

Иван-царевич прибежал к отцу и с роду впервой заговорил с ним; царь так этому возрадовался, что не стал и спрашивать, зачем ему добрый конь надобен? Тотчас приказал что ни есть наилучшего коня из своих табунов оседлать для царевича. Иван-царевич сел и по­ехал куда глаза глядят.

Долго-долго он ехал; наезжает на двух старых швей и просит, чтоб они взяли его с собой жить. Старухи сказали:

—  Мы бы рады тебя взять, Иван-царевич, да нам уж немного жить. Вот доломаем сундук иголок да изошьем сундук ниток — тотчас и смерть придет!

Иван-царевич заплакал и поехал дальше. Долго-долго ехал, подъезжает к Вертодубу и просит:

—  Прими меня к себе!

—  Рад бы тебя принять, Иван-царевич, да мне жить остается немного. Вот как повыдерну все эти дубы с кореньями — тотчас и смерть моя!

Пуще прежнего заплакал царевич и поехал все даль­ше да дальше. Подъезжает к Вертогору; стал его про­сить, а он в ответ:

—  Рад бы принять тебя, Иван-царевич, да мне само­му жить немного. Видишь, поставлен я горы ворочать, как справлюсь с этими последними — тут и смерть моя!

Залился Иван-царевич горькими слезами и поехал еще дальше.

Долго-долго ехал, приезжает, наконец, к Солнцевой сестрице. Она его приняла к себе, кормила-поила, как за родным сыном ходила. Хорошо было жить царевичу, а все нет-нет да и взгрустнется: захочется узнать, что в родном дому деется? Взойдет, бывало, на высокую гору, посмотрит на свой дворец и видит, что все съедено, только стены осталися! Вздохнет и заплачет.

Раз этак посмотрел да поплакал — воротился, а Солнцева сестра спрашивает:

—  Отчего ты, Иван-царевич, нонче заплаканный? Он говорит:

—  Ветром в глаза надуло.

В другой раз опять то же; Солнцева сестра взяла да и запретила ветру дуть.

И в третий раз воротился Иван-царевич заплакан­ный; да уж делать нечего — пришлось во всем призна­ваться, и стал он просить Солнцеву сестрицу, чтоб от­пустила его, добра молодца, на родину понаведаться. Она его не пускает, а он ее упрашивает, наконец упро­сил-таки, отпустила его на родину понаведаться и дала ему на дорогу щетку, гребенку да два моложавых яблоч­ка: какой бы ни был стар человек, а съест яблоко — вмиг помолодеет!

Приехал Иван-царевич к Вертогору, всего одна гора осталась; он взял свою щетку и бросил во чисто поле; откуда ни взялись — вдруг выросли из земли высокие-высокие горы, верхушками в небо упираются, и сколько тут их — видимо-невидимо! Вертогор обрадовался и ве­село принялся за работу.

Долго ли, коротко ли — приехал Иван-царевич к Вертодубу, всего три дуба осталося; он взял гребенку и ки­нул во чисто поле; откуда что — вдруг зашумели, подня­лись из земли густые дубовые леса, дерево дерева тол­ще! Вертодуб обрадовался, благодарствовал царевичу и пошел столетние дубы выворачивать.

Долго ли, коротко ли — приехал Иван-царевич к ста­рухам, дал им по яблочку; они съели, вмиг помолодели и подарили ему хусточку; как махнешь хусточкой — ста­нет позади целое озеро!

Приезжает Иван-царевич домой. Сестра выбежала, встретила его, приголубила:

—  Сядь, — говорит, — братец, поиграй на гуслях, а я пойду — обед приготовлю.

Царевич сел и бренчит на гуслях; выполз из норы мышонок и говорит ему человеческим голосом:

—  Спасайся, царевич, беги скорее! Твоя сестра ушла зубы точить.

Иван-царевич вышел из горницы, сел на коня и пос­какал назад; а мышонок по струнам бегает: гусли брен­чат, а сестра и не ведает, что братец ушел. Наточила зу­бы, бросилась в горницу, глядь — нет ни души, только мышонок в нору скользнул. Разозлилась ведьма, так и скрипит зубами, и пустилась в погоню.

Иван-царевич услыхал шум, оглянулся — вот-вот на­гонит сестра, махнул хусточкой — и стало глубокое озе­ро. Пока ведьма переплыла озеро, Иван-царевич дале­ко уехал.

Понеслась она еще быстрее... вот уж близко! Верто­дуб угадал, что царевич от сестры спасается, и давай вырывать дубы да валить на дорогу, целую гору наки­дал! Нет ведьме проходу! Стала она путь прочищать, грызла, грызла, насилу продралась, а Иван-царевич уж далеко. Бросилась догонять, гнала, гнала, еще немнож­ко... и уйти нельзя! Вертогор увидал ведьму, ухватился за самую высокую гору и повернул ее как раз на дорогу, а на ту гору поставил другую. Пока ведьма карабкалась да лезла, Иван-царевич ехал да ехал и далеко очутился.

Перебралась ведьма через горы и опять погнала за братом... Завидела его и говорит:

—  Теперь не уйдешь от меня!

Вот близко, вот нагонит! В то самое время подскакал Иван-царевич к теремам Солнцевой сестрицы и закри­чал:

—  Солнце, Солнце! Отвори оконце.

Солнцева сестрица отворила окно, и царевич вскочил в него вместе с конем.

Ведьма стала просить, чтоб ей выдали брата головою; Солнцева сестра ее не послушала и не выдала. Тогда го­ворит ведьма:

—  Пусть Иван-царевич идет со мной на весы, кто ко­го перевесит! Если я перевешу — так я его съем, а если он перевесит — пусть меня убьет!

Пошли; сперва сел на весы Иван-царевич, а потом и ведьма полезла; только ступила ногой, так Ивана-царе­вича вверх и подбросило, да с такой силою, что он прямо попал на небо, к Солнцевой сестре в терема, а ведьма-змея осталась на земле.

Грибы

Пузырь, соломина и лапоть

Жили-были пузырь, соломинка и лапоть; пошли они в лес дрова рубить, дошли до реки, не знают: как через реку перейти?

Лапоть говорит пузырю:

—  Пузырь, давай на тебе переплывем?

—  Нет, лапоть, пусть лучше соломинка перетянется с берега на берег, а мы перейдем по ней.

Соломинка перетянулась; лапоть пошел по ней, она и переломилась. Лапоть упал в воду, а пузырь хохотал, хохотал, да и лопнул!

Терем мухи

Ехал мужик с горшками, потерял большой кувшин. Залетела в кувшин муха и стала в нем жить-поживать. День живет, другой живет. Прилетел комар и стучится:

—  Кто в хоромах, кто в высоких? —  Я, муха-шумиха;  а ты кто?

—  А я комар-пискун.

—  Иди ко мне жить.

Вот и стали вдвоем жить. Прибежала к ним мышь и стучится:

—  Кто в хоромах, кто в высоких?

—  Я, муха-шумиха, да комар-пискун; а ты кто? —  Я  из-за угла хмыстень.

—  Иди к  нам жить.

И стало, их трое. Прискакала лягушка и стучится:

—  Кто в хоромах, кто в высоких?

—  Я, муха-шумиха, да комар-пискун, да из-за угла хмыстень;  а  ты кто?

—  Я  на воде балагта.

—   Иди к нам жить. Вот и стало их четверо. Пришел заяц и стучится:

—  Кто в хоромах, кто в высоких?

—  Я, муха-шумиха, да комар-пискун, из-за угла хмыстень, на воде балагта; а ты кто?

—  Я  на  поле свертень.

—  Иди  к нам.

Стало их теперь пятеро. Пришла  еще лисица  и стучится:

—  Кто в хоромах, кто в высоких?

—  Я, муха-шумиха, да комар-пискун, из-за угла хмыстень, на воде балагта, на поле свертень; а ты кто?

—  Я на поле краса.

—  Ступай к нам. Прибрела собака  и стучится:

—  Кто в хоромах, кто в высоких?

—  Я, муха-шумиха, да комар-пискун, из-за угла хмыстень, на воде балагта, на поле свертень_; да на по­ле  краса;  а ты кто?

—  А я гам-гам!

—  Иди  к нам жить. Собака влезла.

Прибежал еще волк и стучится:

—  Кто в хоромах, кто в высоких?

—  Я, муха-шумиха, да комар-пискун, из-за угла хмыстень, на воде балагта, на поле свертень, на поле краса, да гам-гам; а ты кто?

—  Я  из-за  кустов хап.

—  Иди к нам жить.

Вот живут себе все вместе.

Спознал про эти хоромы медведь, приходит и сту­чится — чуть хоромы живы:

—  Кто в хоромах, кто в высоких?

—  Я, муха-шумиха, да комар-пискун, из-за угла хмыстень, на воде балагта, на поле свертень, на поле краса, гам-гам, да из-за кустов хап; а ты кто?

—  А я лесной гнет!

Сел на  кувшин  и всех раздавил.