Морозко

Живало-бывало, — жил дед да с другой женой. У деда была дочка, и у бабы была дочка.

Все знают, как за мачехой жить: перевернешь­ся — бита и недовернешься — бита. А родная дочь что ни сделает — за все гладят по головке: умница.

Падчерица и скотину поила-кормила, дрова и воду в избу носила, печь топила, избу мела — еще до свету... Ничем старухе не угодишь — все не так, все худо.

Ветер хоть пошумит, да затихнет, а старая баба расходится — не скоро уймется. Вот мачеха и при­думала падчерицу со свету сжить.

—  Вези, вези ее, старик, — говорит мужу, — ку­да хочешь, чтобы мои глаза ее не видали! Вези ее в лес, на трескучий мороз.

Старик затужил, заплакал, однако делать нече­го, бабы не переспоришь. Запряг лошадь:

—  Садись, мила дочь, в сани.

Повез бездомную в лес, свалил в сугроб под большую ель и уехал.

Девушка сидит под елью, дрожит, озноб ее пробирает. Вдруг слышит — невдалеке Морозко по елкам потрескивает, с елки на елку поскакивает, пощелкивает. Очутился на той ели, под которой девица сидит, и сверху ее спрашивает:

—  Тепло ли тебе, девица?

—  Тепло, Морозушко, тепло, батюшка. Морозко стал ниже спускаться, сильнее потре­скивает, пощелкивает:

—  Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?

Она чуть дух переводит:

—  Тепло, Морозушко, тепло, батюшка. Морозко еще ниже спустился, пуще затрещал, сильнее защелкал:

—  Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, крас­ная? Тепло ли тебе, лапушка?

Девица окостеневать стала, чуть-чуть языком шевелит:

—  Ой, тепло, голубчик Морозушко!

Тут Морозко сжалился над девицей, окутал ее теплыми шубами, отогрел пуховыми одеялами.

А мачеха по ней уж поминки справляет, печет блины и кричит мужу:

—  Ступай, старый хрыч, вези свою дочь хоронить!

Поехал старик в лес, доезжает до того места, — под большою елью сидит его дочь, веселая, румя­ная, в собольей шубе, вся в золоте, в серебре, и около — короб с богатыми подарками.

Старик обрадовался, положил все добро в сани, посадил дочь, повез домой.

А дома старуха печет блины, а собачка под столом:

—  Тяф, тяф! Старикову дочь в злате, в серебре везут, а старухину замуж не берут.

Старуха бросит ей блин:

—  Не так тявкаешь! Говори: «Старухину дочь замуж берут, а стариковой дочери косточки везут...»

Собака съест блин и опять:

—  Тяф, тяф! Старикову дочь в злате, в серебре везут, а старухину замуж не берут.

Старуха блины ей кидала и била ее, собачка — все свое...

Вдруг заскрипели ворота, отворилась дверь, в избу идет падчерица — в злате-серебре, так и сия­ет. А за ней несут короб высокий, тяжелый. Ста­руха глянула — и руки врозь...

—  Запрягай, старый хрыч, другую лошадь! Вези, вези мою дочь в лес да посади на то же место...

Старик посадил старухину дочь в сани, повез ее в лес на то же место, вывалил в сугроб под высокой елью и уехал.

Старухина дочь сидит, зубами стучит.

А Морозко по лесу потрескивает, с елки на елку поскакивает, пощелкивает, на старухину дочь по­глядывает:

—  Тепло ли тебе, девица? А она ему:

—  Ой, студено! Не скрипи, не трещи, Морозко...

Морозко стал ниже спускаться, пуще потрески­вать, пощелкивать.

—  Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?

—  Ой, руки, ноги отмерзли! Уйди, Морозко... Еще ниже спустился Морозко, сильнее приуда­рил, затрещал, защелкал:

—  Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?

—  Ой, совсем застудил! Сгинь, пропади, про­клятый Морозко!

Рассердился Морозко да так хватил, что ста­рухина дочь окостенела.

Чуть свет старуха посылает мужа:

—  Запрягай скорее, старый хрыч, поезжай за дочерью, привези ее в злате-серебре...

Старик уехал. А собачка под столом:

—  Тяф, тяф! Старикову дочь женихи возьмут, а  старухиной дочери  в мешке  косточки везут.

Старуха кинула ей пирог:

—  Не так тявкаешь! Скажи: «Старухину дочь в злате-серебре везут...»

А собачка — все свое:

—  Тяф, тяф! Старухиной дочери в мешке ко­сточки везут...

Заскрипели ворота, старуха кинулась встречать дочь. Рогожу отвернула, а дочь лежит в санях мертвая.

Заголосила старуха, да поздно.

В обработке А.Н. Толстого