Повела его в терем и стала потчевать. Иван-царевич не столько ест, сколько под стол кидает, не столько пьет, сколько под стол льет. Повела его прекрасная девица в спальню.

—  Ложись, Иван-царевич, спать-почивать.

А Иван-царевич столкнул ее на кровать, живо кровать повернул, девица и полетела в подполье, в яму глубокую.

Иван-царевич наклонился над ямой и кричит:

—  Кто там живой? А из ямы отвечают:

—  Федор-царевич да Василий-царевич.

Он их из ямы вынул — они лицом черны, землей уж стали порастать. Иван-царевич умыл братьев живой водой — стали они опять прежними.

Сели они на коней и поехали... Долго ли, ко­ротко ли, доехали до росстаней. Иван-царевич и говорит братьям:

—  Покараульте моего коня, а я лягу отдохну. Лег он на шелковую траву и богатырским сном заснул. А Федор-царевич и говорит Василию-ца­ревичу:

—  Вернемся мы без живой воды, без молодильных яблок — будет нам мало чести, нас отец пошлет гусей пасти.

Василий-царевич отвечает:

—  Давай Ивана-царевича в пропасть спустим, а эти вещи возьмем и отцу в руки отдадим.

Вот они у него из-за пазухи вынули молодильные яблоки и кувшин с живой водой, а его взяли и бросили в пропасть. Иван-царевич летел туда три дня и три ночи.

Упал Иван-царевич на самое взморье, опамято­вался и видит: только небо и вода, и под старым дубом у моря птенцы пищат — бьет их погода.

Иван-царевич снял с себя кафтан и птенцов покрыл, а сам укрылся под дуб.

Унялась погода, летит большая птица Нагай.

Прилетела, под дуб села и спрашивает птенцов:

—  Детушки мои милые, не убила ли вас пого­душка-ненастье?

—  Не кричи, мать, нас сберег русский человек, своим кафтаном укрыл.

Птица Нагай спрашивает Ивана-царевича:

—  Для чего ты сюда попал, милый человек?

—  Меня родные братья в пропасть бросили за молодильные яблоки да за живую воду.

—  Ты моих детей сберег, спрашивай у меня, чего хочешь: злата ли, серебра ли, камня ли дра­гоценного.

—  Ничего, Нагай-птица, мне не надо: ни злата, ни серебра, ни камня драгоценного. А нельзя ли мне попасть в родную сторону?

Нагай-птица ему отвечает:

—  Достань мне два чана — пудов по двена­дцати — мяса.

Вот Иван-царевич настрелял на взморье гусей лебедей, в два чана поклал, поставил один чан Нагай-птице на правое плечо, а другой чан — на левое, сам сел ей на хребет. Стал птицу Нагай кормить, она поднялась и летит в вышину.

Она летит, а он ей подает да подает... Долго ли, коротко ли так летели, скормил Иван-царевич оба чана. А птица Нагай опять оборачивается. Он взял нож, отрезал у себя кусок с ноги и Нагай-птице подал. Она летит, летит и опять оборачивается. Он с другой ноги срезал мясо и подал. Вот уже недалеко лететь осталось. Нагай-птица опять обо­рачивается. Он с груди у себя мясо срезал и ей подал.

Тут Нагай-птица донесла Ивана-царевича до родной стороны.

—  Хорошо ты кормил меня всю дорогу, но слаще последнего кусочка отродясь не едала.

Иван-царевич ей и показывает раны. Нагай-птица рыгнула, три куска вырыгнула:

—  Приставь на место.

Иван-царевич приставил — мясо и приросло к костям.

—  Теперь слезай с меня, Иван-царевич, я до­мой полечу.

Поднялась Нагай-птица в вышину, а Иван-ца­ревич пошел путем-дорогой на родную сторону.

Пришел он в столицу и узнаёт, что Федор-царе­вич и Василий-царевич привезли отцу живой воды и молодильных яблок и царь исцелился: по-прежнему стал здоровьем крепок и глазами зорок.

Не пошел Иван-царевич к отцу, к матери...

В ту пору за тридевять земель, в тридесятом царстве сильная богатырка Синеглазка родила двух сыновей. Они растут не по дням, а по часам. Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается — прошло три года. Синеглазка взяла сыновей, собрала войско и пошла искать Ивана-царевича.

Пришла она в его царство и в чистом поле, в широком раздолье, на зеленых лугах раскинула шатер белополотняный. От шатра дорогу устелила сукнами цветными. И посылает в столицу царю сказать:

—  Царь, отдай царевича. Не отдашь — все цар­ство потопчу, пожгу, тебя в полон возьму.

Царь испугался и посылает старшего — Федо­ра-царевича. Идет Федор-царевич по цветным сук­нам, подходит к шатру белополотняному. Выбегают два мальчика:

—  Матушка, это не наш ли батюшка идет?

—  Нет, детушки, это ваш дяденька.

—  А что прикажешь с ним делать?

—  А вы, детушки, угостите его хорошенько. Тут эти двое пареньков взяли трости и давай хлестать Федора-царевича пониже спины. Били, били, он едва ноги унес.

А Синеглазка опять посылает к царю:

—  Отдай царевича...

Пуще испугался царь и посылает середнего — Василия-царевича. Он приходит к шатру. Выбегают два мальчика:

—  Матушка, это не наш ли батюшка идет?

—  Нет, детушки, это ваш дяденька. Угостите его хорошенько.

Двое пареньков опять давай дядю тростями чесать. Били, били, Василий-царевич едва ноги унес. Синеглазка в третий раз посылает к царю:

—  Ступайте, ищите третьего сынка, Ивана-ца­ревича. Не найдете — все царство потопчу, пожгу.

Царь еще пуще испугался, посылает за Федо­ром-царевичем и Василием-царевичем, велит им найти брата, Ивана-царевича.  Тут братья упали отцу в ноги и во всем повинились: как у сонного Ивана-царевича взяли живую воду и молодильные яблоки, а самого бросили в пропасть.

Услышал это царь и залился слезами. А в ту пору Иван-царевич сам идет к Синеглазке...

Подходит он к белополотняному шатру. Выбе­гают два мальчика:

—  Матушка, матушка, к нам кто-то идет... А Синеглазка им:

—  Возьмите его за белые руки, ведите в шатер. Это ваш родной батюшка. Он безвинно три года страдал.

Тут Ивана-царевича взяли за белые руки, ввели в шатер. Синеглазка его умыла и причесала, одежду на нем сменила и спать уложила...

На другой день Синеглазка и Иван-царевич при­ехали во дворец. Тут начался пир на весь мир — честным пирком да и за свадебку. Федору-царевичу и Василию-царевичу мало было чести, прогнали их со двора — ночевать где ночь, где две, а третью и ночевать негде...

Иван-царевич не остался здесь, а уехал с Си­неглазкой в ее девичье царство.

Тут и сказке конец.

В обработке А.Н Толстого

Вернуться на предыдущую страницу