Сорочьи сказки

Ёж

Теленок увидал ежа и говорит:

—  Я тебя съем!

Еж не знал, что теленок ежей не ест, испугался, клубком свернулся и фыркнул:

—  Попробуй.

Задрав хвост, запрыгал глупый телёнок, боднуть норовит,
потом растопырил передние ноги и лизнул ежа.

—  Ой, ой, ой! — заревел теленок и побежал к корове-матери, жалуется.

—  Еж меня за язык укусил.

Корова подняла голову, поглядела задумчиво и опять принялась траву рвать.

А еж покатился в темную нору под рябиновый корень и сказал ежихе:

—  Я огромного зверя победил, должно быть, льва!

И пошла слава про храбрость ежову за синее озеро, за темный лес.

—  У нас еж - богатырь, — шепотом со страху говорили звери.

Алексей Николаевич Толстой

Сорочьи сказки

Мышка

По чистому снегу бежит мышка, за мышкой дорожка, где в снегу лапки сту­пали. Мышка ничего не думает, потому что в голове у нее мозгу — меньше горошины. Увидала мышка на снегу сосновую шишку, ухватила зубом, скребет и все черным глазом поглядывает — нет ли хоря.

А злой хорь по мышиным следам ползет, красным хвостом снег метет.

Рот разинул — вот-вот на мышь кинется...

Вдруг мышка царапнула нос о шишку, да с перепугу — нырь в снег, только хвостом вильнула. И нет ее.

Хорь даже зубами скрипнул — вот досада. И побрел, побрел хорь по белому снегу. Злющий, голодный — лучше не попадайся.

А мышка так ничего и не подумала об этом случае, потому что в голове мышиной мозгу меньше горошины. Так-то.

Алексей Николаевич Толстой

Сорочьи сказки.

Сорока.

За калиновым мостом, на малиновом кусту калачи медовые росли да пря­ники с начинкой. Каждое утро прилетала сорока-белобока и ела пряники.

Покушает, почистит носок и улетит детей пря­никами кормить.

Раз спрашивает сороку синичка-птичка:

—  Откуда, тетенька, ты пряники с начинкой таскаешь? Моим детям тоже бы их поесть охота. Укажи мне это доброе место.

—  А у черта на кулижках, — отвечала сорока-белобока, обманула синичку.

—  Неправду ты говоришь, тетенька, — пискну­ла синичка-птичка, — у черта на кулижках одни сосновые шишки валяются, да и те пустые.Ска­жи — всё равно выслежу.

Испугалась сорока-белобока, пожадничала. Полетела к малиновому кусту и съела и калачи медовые, и пряники с начинкой, все дочиста.

И заболел у сороки живот. Насилу домой допле­лась. Сорочат растолкала, легла и охает...

—  Что с тобой, тетенька? — спрашивает синич­ка-птичка. — Или болит чего?

—  Трудилась я, — охает сорока, — истомилась, кости болят.

—  Ну, то-то, я думала другое что, от другого чего я средство знаю: трава Сандрит, от всех болестей целит.

—  А где Сандрит-трава растет? — взмолилась сорока-белобока.

—  А у черта на кулижках, — отвечала синичка-птичка, крылышками детей закрыла и заснула.

«У черта на кулижке одни сосновые шишки, — подумала сорока, — да и те пустые», — и затоско­вала: очень живот болел у белобокой.

И с боли да тоски на животе сорочьем перья все повылезли, и стала сорока — голобока. От жадности.

Алексей Николаевич Толстой

Сказка о Шише

Шиш - сказочник

Вот вы сказали любите, а Шишу однажды из-за сказок беда пришла. Дело было осенью, время к ночи, и дождь идет. По дороге деревня. Надо где-то переночевать. Шиш в один дом постучался — не открывают. В другой дом поколотился — не пускают. Шиш в третью избу стучится:

—  Пустите ночь переночевать! Хозяин говорит:

—  А ты сказки сказывать мастер?

Шиш говорит:

—  Слыхал маленько. Хозяин говорит:

—  Маленько нам ни к чему. А если разговору на всю ночь хватит, тогда заходи. А нет — до сви­данья.

Шишу деваться некуда. Зашел в избу. Хозяин постелился на лавке; хозяйка залезла на печку, работник ихний на полу. А Шишу, извольте радо­ваться, поставили середи избы стул — сиди расска­зывай всю ночь...

Мы бы с вами загоревали, а Шиш деловой чело­век. Он говорит:

—  Ладно, буду сказывать всю ночь, только под таким условием: кто меня хотя одним словом пере­бьет, тому и сказку дальше говорить. Согласны?

Все ответили:

—  Согласны, согласны! Шиш начал:

—  Как у вас на селе мужики поголовно все дураки... Как у вас на селе мужики поголовно все дураки... Как у вас на селе мужики поголовно все дураки...

Говорил, говорил — раз двести это слово повторил. Хозяин терпел-терпел, далее разгоря­чился:

—  Невежа ты, невежа! Я тебя ночевать пустил, а ты нас дураками называешь!

Шиш говорит:

—  Хозяин, ты меня перебил, тебе и сказку дальше говорить.

Хозяин начал сказку:

—  Чур, не перебивать... Дурак будет тот, кто тебя ночевать пустит, а я тебя никогда не пущу... Дурак будет тот, кто тебя ночевать пустит, а я тебя никогда не пущу... Дурак будет тот, кто тебя ноче­вать пустит, а я тебя никогда не пущу...

Говорил, говорил — раз двести эту речь повто­рил.

Хозяйка на печи разбудилась, заругалась:

—  Беда с вашими сказками! Ночью спокою нету...

Хозяин за жену сграбился:

—  Ты меня перебила — тебе и сказку говорить. Не могла старуха отдуться, сказку заговорила:

—  Каков хозяин дурак, такого и ночлежника пустил... Каков хозяин дурак, такого и ночлежника пустил... Каков хозяин дурак, такого и ночлежника пустил...

Говорила, говорила — раз сотню это слово по­вторила.

Работник на полу разбудился, забранился:

—  День на вас работай и ночью от вас спокою нету!..

Хозяйка на него мухой пала:

—  Ты меня перебил — тебе и сказку говорить. Работник сказку заговорил:

—  Как не спали мы с вечера, так не спать нам и до свету: скоро надо на работу идти... Как не спали мы с вечера, так не спать нам и до свету: скоро надо на работу идти... Как не спали мы с вечера, так не спать нам и до свету: скоро надо на работу идти...

До рассвета работник это слово говорил.

Шиш заметил, что в оконцах утро синеет, светло стало, схватил шапку да бегом из этого дома. Часа два без оглядки бежал. Долго потом ска­зок не рассказывал.

Борис Викторович Шергин

Сказки о Шише

Доход не живет без хлопот

Вот отец пристарел.

Братья волю взяли, дом на себя и скот на себя отоб­рали. Отцу говорят:

—  При твоем худом здоровье первое дело — свежий воздух. Ты теперь ночуй в сарае, а день гуляй по миру. Под одним окошечком выпросишь, под другим съешь.

А Шишу дали коровку ростом с кошку, удоя с ложку:

—  Вот этот тебе, братец, наделок. И вооб­ще — люби нас, ходи мимо.

Отец сидит на крыльце, не смеет в избу зайти. У Шиша в сердце как нож повернулся. Он отца в охапку:

—  Тятенька, давай заодно жить! Есть — по­полам, и нет — пополам. А братцам дорогим я отсмею насмешку, припасу потешку!.. Тятенька, ты меня дожидайся, а я пойду эту коровенку прода­вать.

Шиш лесом идет, а дело к вечеру. И гроза соб­ралась, близко громыхнуло. На ночь мокнуть не­охота. Шиш и сунулся в боковую тропиночку, в дебрь, где бы лесину, ель погуще найти. Он в лесу не боится. Шагов сотню ступил — в ельнике дом стоит. Еле доколотился.

Старуха открыла:

—  О, куда ты, парень, попал! Уваливай, пока жив.

—  Бабинька, пусти, где коровке хоть пере­стоять грозу.

—  Дитятко, уходи: разбоем хозяева-то живут. А  к  воротам  еще  двое   бегут. Шиш сразу узнал — два богатея из соседнего села. Кричат:

—  Эй, бабка, где тут дождь переждать?

Что будешь делать! Старуха и спрятала всех в подполье:

—  Только уж чтобы ни кашлянуть, ни дохнуть, ни слова не сказать, как хозяева придут. Убьют и меня с вами.

Под полом Шиш их спрашивает, будто не знает:

—  Вы чьи? Куда?

Те не смотрят на него:

—  Со всяким сбродом не разговариваем! Тут над головами затопали, заходили... Разбой­ники приехали.

Там у них питье пошло, еда. Напились пьяны, песню запели: «Не шуми, мати-дубравушка...» Тут Шиша как шилом подняло.

—  Ах, люблю! Даже до слез! Запою и я с ними... Купцы его в охапку:

—  С ума тебя скинуло, собаку?

—  Заткни глотку! Убьют!

—  Ох, не осудите меня! Я певец природный. Запою!..

—  Молодой человек, не сгубите! Возьмите деньгами! По десятке дадим!

—  А уж по сотне не дадите?

—  Подавись сиротским! На!

Шиш деньги убрал в карман, сел в уголок, будто спит.

Не успели купцы кисеты завязать, наверху пля­совую грянули — «барыню».

Ух, барыня, не могу!
Комар ступил на ногу...

Шиш к купцам:

—  Рабы божьи, теперь не вытерплю! Я на то родился, чтобы плясать. Ух!..

Ходи, хата, ходи, хата!
Ходи, курица хохлата!..

Купцы у него на ногах повисли:

—  Возьми что хошь, пожалей не нас — сироток наших! Благодетель, не погуби!

—  Так уж, чтоб вам не обидно, еще по сотне с человека.

Вот у Шиша четыреста рублей, да все золо­тыми.

А наверху-то и учуяли, что под полом неладно. Дрогнули разбойники:

—  О, согрешили, грешники! Бесы в доме заве­лись! Не будет боле удачи...

Старуха слышит — на ней каждый трепок тря­сется:

—  Я, хозяева, бесов-то выживать туда человека запустила...

—  Какой человек?

Шиш это услышал, он всех смелее, и лезет из подполья.

Разбойники к нему:

—  Ну что? Благополучно ли? Всех ли бесов-то выжил?

Шиш и смекнул:

—  Пятерых выжил, двое остались больших. Те там, подпольем, ушли, этих надо избой выпускать...

—  Молодец, выведи эту напасть! Отблагодарим тебя.

—  Не стоит благодарности. Давайте кудели да огонька. Сами зайдите за печь, чтобы, как полетят, вас не задело.

Сам Шиш спустился под пол.

—  Ну, купцы, я с вас взял по два ста, а разбой­ники вас найдут и душу вынут. А за ваши деньги я вас отблагодарю.

Вот Шиш обоих купцов куделей замотал по одежде:

—  Как я вас подожгу, вы и летите избой да на улицу.

Чиркнул спичкой, вспыхнула куделя. Взвились купцы по лесенке, да в избу, да в сени, да на улицу. А там после грозы лужа. Они в эту лужу. Даже одежда не затлела. Да скорее в лес да домой.

А разбойники не скоро в себя пришли:

—  О, молодой человек! И не видали мы на веку такого страху...

—  О, коль страшно у бесов огненно-то видение! О, погубили мы свои душеньки, уготовили себе веч­ный огонь!..

—  Руку даю, что эти черти боле к вам не приле­тят, не досадят.

—  Тебя как благодарить-то?

—  Да вот строиться собрался...

—  Держи сотенную. За такую услугу сто руб­лей — плевое дело.

А коровку Шиш старухе ихней подарил.

Шиш домой пришел. Деньги на стол, считать начал. Сбился, опять снова. Братья около, рот раскрыли, стоят...

—  Шиш, откуда таково богатство?

—  А прихожу на рынок, а у меня коровенку из рук рвут. Пять сот за шкуренку дали.

Братья в хлев. От жадности трясутся. Коров колют и шкуры с них дерут. Запрягли пару коней да в город с кожами. Стояли-стояли в кожевенном ряду... Кто-то подошел:

—  Почем шкура?

—  Сто... нет, триста... пятьсот рублей! Покупатель глаза выпучил да бегом от них. Народ собрался, пальцами кажут:

—  Глядите-ко, безумные приехали. За коровью шкуру сотни просят...

Вернулись братья домой да на Шиша с кула­ками:

—  Обманыва-а-ать?!

—  Да что с вами? Что?

—  Да ведь нас весь рынок дураками почтил!

—  Да вы в каком ряду стояли?

—  Как в каком? В кожевенном!

—  А я в галантерейном.

Братья на другой день в галантерейном стояли. Публика ходит чистая. Барыни братьев ругают, городовые их гонят.

Один кто-то спросил опять:

—  Да почем шкура-то?

—  А вот третьего дня за маленькую шкуренку пятьсот давали, дак уж у нас нежели дешевле!

Тут уж их в шею натолкали. До самой заставы с присвистом гнали. Кричат мальчишки:

—  Самашеччих  везут! Самашеччих везут!

Прикатили братья домой, кони в мыле.

—  Подать сюда злодея, всегубителя, разори­теля!..

Не успел Шиш увернуться. Бочка во дворе стояла. Шиша в нее заколотили да с берега в реку и ухнули. Пронесло бочку с версту да к берегу и при­качало.

Шиш и слышит, что по берегу кто-то с коло­кольчиком едет. Шиш и заревел:

—  О-о-о! Ни читать, ни писать, ни слова ска­зать, а в начальники ставят!

А с колокольцем-то ехал становой с бедной деревни подати выколачивать. Он с тройки да под угор:

—  Я знаю читать, и писать, и слово сказать! Я в начальники годен. Кто здесь?

—  Я! В бочке сижу.

Становой дно выбил. Шиш вылез.

—  В начальники силом ставят, а я бы другому уступил.

—  Возьми отступного. Я в начальники горазд.

—  А давай меняться. Вы в бочку залезете — в начальники вас направят на мою должность, а я ваших лошадок с кибиточкой — себе.

—  Согласен. Хлебна ли должность та?

—  Обзолотиться можно.

—  Заколачивай скорее. Жив-во!

Забил днищем Шиш да как пнет бочку ту! Ух, она в воду полетела, поплыла...

А Шиш домой на тройке подкатил. Братья под кровати лезут:

—  У-у, утопленничек, не ешь нас!

—  Что вы, дикие! Глядите-ко, мне там каких лошадок выдали!

—  Где выдали-то?

—  Куда меня спихнули, там.

Братья коней гладят. От зависти руки трясутся.

—  Шишанушка! У нас вон бочка порожняя...

—  Ну порожняя, вижу.

—  Мы бы в бочку ту... да в речку ту... Не отка­жись. Тоже хоть по конику бы!

—  Дак что ж, можно. Неужели для братьев еди­ноутробных пожалею?

О, сколь тяжело было бочку ту катить! А те там сидят — торопят:

—  Кати круче! Всех хороших-то упустим. Опять с горы как дунет их Шиш... Поехали братаны вниз по матушке по Волге, по широкому раздолью. Выплеснуло их в Нижнем, у ярмарки. Лавку там себе поставили. В домашнюю сторону и смотреть перестали.

А Шиш с отцом зажил. Он до отца хороший стал, ласковый. Отец его залюбил.

Борис Викторович Шергин