Оле-Лукойе

На свете никто не знает столько сказок, сколько их знает Оле-Лу­койе. Вот мастер-то рассказывать!

Вечером, когда дети спокойно сидят за столом или на своих скаме­ечках, является Оле-Лукойе. В одних чулках он тихо-тихо подыма­ется по лестнице; потом осторожно приотворит дверь, неслышно шагнет в комнату и слегка прыснет детям в глаза сладким молоком. В руках у него маленькая спринцовка, и молоко выльется из нее тонень­кой-тоненькой струйкой. Тогда веки у детей начинают слипаться, и они уж не могут разглядеть Оле, а он подкрадывается к ним сзади и начинает легонько дуть им в затылки. Подует — и головки у них сейчас отяжелеют. Это совсем не больно, — у Оле-Лукойе нет ведь злого умысла; он хочет только, чтобы дети угомонились, а для этого их непременно надо уложить в постель! Ну, вот он и уложит их, а потом уж начинает рассказывать сказки.

Когда дети заснут, Оле-Лукойе присаживается к ним на постель. Одет он чудесно: на нем шелковый кафтан, только нельзя сказать, какого он цвета — он отливает то голубым, то зеленым, то красным, смотря по тому, в какую сторону повернется Оле. Под мышками у него по зонтику: один с картинками, которые он раскрывает над хорошими детьми, и тогда им всю ночь снятся чудеснейшие сказки, а другой совсем простой, гладкий, который он раскрывает над плохими деть­ми; ну, они и спят всю ночь как чурбаны, и поутру оказывается, что они ровно ничего не видали во сне!

А теперь послушайте, как Оле-Лукойе навещал каждый вечер одного маленького мальчика, Яльмара, и рассказывал ему сказки! Это будет целых семь сказок, потому что в неделе ведь семь дней.

ПОНЕДЕЛЬНИК

—  Ну вот, — заключил Оле-Лукойе, уложив Яльмара в постель, — теперь украсим комнату!

И в один миг все комнатные цветы выросли, превратившись в большие деревья, которые протянули длинные ветви вдоль стен к самому потолку; комната превратилась в чудеснейшую беседку. Вет­ви деревьев были усеяны цветами; каждый цветок по красоте и запаху был лучше розы, а вкусом (если бы только вы захотели его попробо­вать) слаще варенья; плоды же блестели, как золотые. Еще на деревь­ях висели пышки, которые чуть не лопались от изюмной начинки. Просто чудо что такое! Вдруг поднялись ужасные стоны в ящике стола, где лежали учебные принадлежности Яльмара.

—  Что там такое? — сказал Оле-Лукойе, пошел и выдвинул ящик. Оказалось, что это рвала и метала аспидная доска: в решение написанной на ней задачи вкралась ошибка, и все вычисления готовы были распасться; грифель скакал и прыгал на своей веревочке, точно собачка; он очень желал помочь делу, да не мог. Громко стонала и тетрадь Яльмара; просто ужас брал, слушая ее! На каждой ее страни­це в начале каждой строки стояли чудесные большие и маленькие буквы, — это была пропись; следом шли другие, воображавшие, что держатся так же твердо. Их писал сам Яльмар, и они, казалось, спотыкались об линейки, на которых должны были бы стоять.

—  Вот как надо держаться! — говорила пропись. — Вот так, с лег­ким наклоном вправо!

—  Ах, мы бы и рады, — отвечали буквы Яльмара, — да не можем! Мы такие плохонькие!

—  Так вас надо немного подтянуть! — сказал Оле-Лукойе.

—  Ай, нет, нет! — закричали они и выпрямились так, что любо было глядеть.

—  Ну, теперь нам не до сказок! — сказал Оле-Лукойе. — Будем-ка упражняться! Раз-два! Раз-два!

И он исправил буквы Яльмара так, что они стояли ровно и бодро, как любая пропись. Но когда Оле-Лукойе ушел и Яльмар утром про­снулся, они были такими же жалкими, как и прежде.

ВТОРНИК

Как только Яльмар улегся, Оле-Лукойе дотронулся своею волшеб­ною спринцовкой до мебели, и тотчас все вещи стали болтать между собою; все, кроме плевательницы; эта молчала и сердилась про себя на их суетность: говорят только о себе да о себе и даже не подумают о той, что так скромно стоит в углу и позволяет в себя плевать!

Над комодом висела большая картина в золоченой раме; на ней была изображена красивая местность: высокие старые деревья, трава, цветы и широкая река, убегавшая мимо чудных дворцов, куда-то за лес, в безбрежное море.

Оле-Лукойе дотронулся волшебною спринцовкой до картины, и нарисованные на ней птицы запели, ветви деревьев зашевелились, а облака плыли по небу; видно было даже, как скользила по картине их тень.

Затем Оле приподнял Яльмара к раме, и мальчик стал ногами прямо в высокую траву. Солнышко светило на него сквозь ветви деревьев, он побежал к воде и уселся в лодочку, которая колыхалась у берега. Лодочка была выкрашена красною и белою краской, паруса блестели, как серебряные, и шесть лебедей в золотых коронах с сия­ющими голубыми звездами на головах повлекли лодочку вдоль зеле­ных лесов, где деревья рассказывали о разбойниках и ведьмах, а цветы — о прелестных маленьких эльфах и о том, что нашептали им бабочки.

Чудеснейшие рыбы с серебристою и золотистою чешуей плыли за лодкой, ныряли и плескали в воде хвостами; красные, голубые, боль­шие и маленькие птицы летели за Яльмаром двумя длинными вере­ницами; комары танцевали, а майские жуки гудели: «Бум! Бум!»; все хотели проводить Яльмара, и у каждого была для него наготове сказ­ка.

Да, вот это было плаванье!

Леса то густели и темнели, то становились похожими на чудесней­шие сады, освещенные солнцем и усеянные цветами. По берегам реки возвышались большие хрустальные и мраморные дворцы; на балко­нах их стояли принцессы, и все это были знакомые Яльмару девочки, с которыми он часто играл.

Они протягивали ему руки, и каждая держала в правой руке слав­ного обсахаренного пряничного поросенка, — такого редко купишь у торговки. Яльмар, проплывая мимо, хватался за один конец пряника, принцесса крепко держалась за другой, и пряник разламывался попо­лам; каждый получал свою долю: Яльмар побольше, принцесса по­меньше. У всех дворцов стояли на часах маленькие принцы; они отдавали Яльмару честь золотыми саблями и осыпали его изюмом и оловянными солдатиками, — вот что значит настоящие-то принцы!

Яльмар плыл через леса, через какие-то огромные залы и города... Проплыл он и через тот город, где жила его старая няня, которая нянчила его, когда он был еще малюткой, и очень любила своего питомца. И вот он увидал ее; она кланялась, посылала ему рукою воздушные поцелуи и пела хорошенькую песенку, которую сама сло­жила и прислала Яльмару:

Мой Яльмар, тебя вспоминаю
Каждый день и каждый час!
Сказать не могу, как желаю
Вновь увидеть тебя хоть раз!
Тебя ведь я в люльке качала.
Учила ходить, говорить,
И в щечки и в лоб целовала.
Так как мне тебя не любить!
Люблю тебя, ангел ты мой дорогой!
Да будет вовеки господь бог с тобой!

И птички подпевали ей, цветы приплясывали, старые ивы соглас­но кивали, как будто Оле-Лукойе и им рассказывал сказку.

СРЕДА

Дождь лил не переставая. Яльмар слышал этот страшный шум даже во сне; когда же Оле-Лукойе открыл окно, оказалось, что вода стояла вровень с подоконником. Целое озеро! Зато к самому дому причалил великолепнейший корабль.

—  Хочешь прокатиться, Яльмар? — спросил Оле. — Побываешь ночью в чужих землях, а к утру — опять дома!

И вот Яльмар, разодетый по-праздничному, очутился на корабле. Погода тут же прояснилась, и они поплыли по улицам, мимо церкви, а вокруг было одно сплошное огромное озеро. Наконец они уплыли так далеко, что земля совсем скрылась с глаз. По поднебесью неслась стая аистов; они тоже собрались в чужие теплые края и летели длин­ною вереницей, друг за другом. Они были в пути уже много-много дней, и один из них так устал, что крылья почти отказывались ему служить. Он летел позади всех, потом отстал и начал опускаться на своих распущенных крыльях все ниже и ниже, вот он взмахнул ими еще раза два, но... напрасно! Скоро он задел за мачту корабля, сколь­знул по снастям и — бах! — упал прямо на палубу.

Юнга подхватил его и посадил в птичник к курам, уткам и индей­кам. Бедняга аист стоял, уныло озираясь вокруг.

—  Ишь какой! — сказали куры.

А индейский петух надулся как только мог и спросил у аиста, кто он таков; утки же пятились, подталкивая друг друга крыльями, и крякали: «Дур-рак! Дур-рак!»

И аист рассказал им о жаркой Африке, о пирамидах и о страусах, которые носятся по пустыне с быстротой диких лошадей, но утки ничего не поняли и опять стали подталкивать одна другую:

—  Ну не дурак ли он?

—  Конечно, дурак! — сказал индейский петух и сердито забормо­тал. Аист замолчал и стал думать о своей Африке.

—  Какие у вас чудесные тонкие ноги! — сказал индейский петух. — Почем аршин?

—  Кряк! Кряк! Кряк! — закрякали смешливые утки, но аист как будто и не слыхал.

—  Могли бы и вы посмеяться с нами! — спросил аиста индейский петух. — Очень остроумно было сказано! Да куда, это, верно, слиш­ком тонко для него. Вообще нельзя сказать, чтобы он отличался по­нятливостью! Что ж, будем забавлять себя сами!

И курицы кудахтали, утки крякали, и это их ужасно забавляло.

Но Яльмар подошел к птичнику, открыл дверцу, поманил аиста, и тот выпрыгнул к нему на палубу, — он уже успел отдохнуть. И вот аист как будто поклонился Яльмару в знак благодарности, взмахнул широкими крыльями и полетел в теплые края. А курицы закудахтали, утки закрякали, индейский же петух так надулся, что гребешок у него весь налился кровью.

—  Завтра из вас сварят суп! — сказал Яльмар и проснулся опять в своей маленькой кроватке.

Великолепное путешествие совершили они ночью с Оле-Лукойе!

ЧЕТВЕРГ

—  Знаешь что? — сказал Оле-Лукойе.— Только не пугайся! Я сейчас покажу тебе мышку! — И действительно, в руке у него была прехорошенькая мышка. — Она пришла пригласить тебя на свадьбу! Две мышки собираются сегодня ночью вступить в брак. Живут они под полом в кладовой твоей матери. Чудесное помещение, говорят!

—  А как же я пролезу сквозь маленькую дырочку в полу? — спро­сил Яльмар.

—  Уж положись на меня! — сказал Оле-Лукойе. — Ты у меня сделаешься маленьким.

И он дотронулся до мальчика своею волшебною спринцовкой. Яльмар вдруг стал уменьшаться, уменьшаться и наконец сделался величиною всего с пальчик.

—  Теперь можно будет одолжить мундир у оловянного солдатика. Я думаю, этот наряд будет вполне подходящим: мундир ведь так красит, ты же идешь в гости!

—  Ну хорошо! — согласился Яльмар, переоделся и стал похож на образцового оловянного солдатика.

—  Не угодно ли вам сесть в наперсток вашей матушки? — сказала Яльмару мышка. — Я буду иметь честь отвезти вас.

—  Ах, неужели вы сами будете беспокоиться, фрекен! — сказал Яльмар, и вот они поехали на мышиную свадьбу.

Проскользнув в дырочку, прогрызенную мышами в полу, они очу­тились в длинном узком коридоре, здесь как раз только и можно было проехать в наперстке. Коридор ярко освещали гнилушки.

—  Ведь чудный запах? — спросила мышка-возница. — Весь кори­дор смазан салом! Что может быть лучше?

Наконец добрались до самой залы, где праздновалась свадьба. Направо, перешептываясь и пересмеиваясь между собой, стояли все мышки-дамы, а налево, покручивая лапками усы, — мышки-кавале­ры, посередине же, на выеденной корке сыра, восседали жених с невестой и все время целовались на глазах у всех. Что ж, они ведь были обручены и готовились вступить в брак.

А гости все прибывали да прибывали; мыши чуть не давили друг друга насмерть, и вот счастливую парочку оттеснили к самым дверям, так что никому больше нельзя было ни войти, ни выйти. Зала, как и коридор, вся была смазана салом; другого угощения и не было; а на десерт гостей обнесли горошиной, на которой одна родственница но­вобрачных выгрызла их имена, то есть, конечно, всего-навсего пер­вые буквы. Диво, да и только!

Все мыши сказали, что свадьба была великолепная и что время они провели очень приятно.

Яльмар возвращался домой. Довелось ему побывать в знатном обществе, хоть и пришлось порядком съежиться, чтобы облечься в великолепный мундир оловянного солдатика.

ПЯТНИЦА

—  Трудно поверить, сколько пожилых людей, которым страх как хочется заполучить меня к себе! — сказал Оле-Лукойе. — Особенно желают этого те, кто сделал что-нибудь дурное. «Добренький, ми­ленький Оле, — говорят они мне, — мы не можем сомкнуть глаз, лежим без сна всю ночь напролет и видим вокруг себя все свои дурные дела. Они, точно гадкие маленькие тролли, сидят по краям постели и брызжут на нас кипятком. Хоть бы ты пришел и прогнал их. Мы бы с удовольствием заплатили тебе, Оле! — добавляют они с глубоким вздохом. — Спокойной же ночи, Оле! Деньги на окне». Да что мне деньги! Я ни к кому не прихожу за деньги!

—  Что будем делать сегодня ночью? — спросил Яльмар.

—  Не желаешь ли опять побывать на свадьбе? Только не на такой, как вчера. Большая кукла твоей сестры, та что одета мальчиком и зовется Германом, хочет повенчаться с куклой Бертой; кроме того, сегодня ее день рождения и потому готовится много подарков!

—  Знаю, знаю! — сказал Яльмар. — как только куклам понадобит­ся новое платье, сестра сейчас празднует их рождение или свадьбу. Это уж было сто раз!

—  Да, а сегодня ночью будет сто первый и, значит, последний! Оттого и готовится нечто необыкновенное. Взгляни-ка!

Яльмар взглянул на стол. Там стоял домик из картона; окна были освещены, и все оловянные солдатики держали ружья на караул. Жених с невестой задумчиво сидели на полу, прислонившись к ножке стола; да, им было о чем задуматься! Оле-Лукойе, нарядившись в бабушкину черную юбку, обвенчал их, и вот вся мебель запела на мотив марша забавную песенку, которую написал карандаш:

Затянем песню веселей.
Как ветер пусть несется!
Хотя чета наша, ей-ей
Ничем не отзовется.
Из лайки оба и торчат
На палках без движенья,
Зато роскошен их наряд -
Глазам на удивленье!
Итак, прославим песней их:
Ура, невеста и жених!

Потом молодые получили подарки, но отказались от всего съедоб­ного: они были сыты своей любовью.

—  Что ж, поехать нам теперь на дачу или отправиться за грани­цу? — спросил молодой.

На совет пригласили опытную путешественницу ласточку и ста­рую курицу, которая уже пять раз была наседкой. Ласточка расска­зала о теплых краях, где зреют сочные, тяжелые виноградные кисти, где воздух так мягок, а горы расцвечены такими красками, о каких здесь не имеют и понятия.

—  Там нет зато нашей кудрявой капусты! — сказала курица. — Однажды я со всеми своими цыплятами провела лето в деревне; там была целая куча песку, в котором мы могли рыться и копаться сколько угодно! Кроме того, там был открыт вход в огород с капустой! Ах, какая она была зеленая! Не знаю, что может быть красивее!

—  Да ведь один качан похож на другой как две капли воды! — сказала ласточка. — К тому же здесь так часто бывает дурная погода.

—  Ну, к этому можно привыкнуть! — сказала курица.

—  А какой тут холод! Того и гляди, замерзнешь! Ужасно холодно!

—  То-то и хорошо для капусты! — сказала курица. — Да наконец и у нас бывает тепло! Ведь четыре года тому назад лето стояло у нас целых пять недель! Такая жарища была! Все задыхались! Кстати сказать, у нас нет таких ядовитых тварей, как у вас там! Нет и разбойников! Надо быть отщепенцем, чтобы не находить нашу страну самою лучшею в мире! Такой недостоин и жить в ней! — Здесь курица заплакала. — Я ведь также путешествовала, как же! Целых двенад­цать миль проехала в бочонке! И никакого удовольствия нет в этом!

—  Да, курица — особа вполне достойная! — сказала кукла Бер­та. — Мне тоже совсем не нравится ездить по горам — то вверх, то вниз! Нет, мы переедем на дачу в деревню, где есть песочная куча, и будем гулять в огороде с капустой.

На том и порешили.

СУББОТА

—  А сегодня будешь рассказывать? — сказал Яльмар, как только Оле-Лукойе уложил его в постель.

—  Сегодня некогда! — ответил Оле и раскрыл над мальчиком свой красивый зонтик. — Посмотри-ка вот на этих китайцев!

Зонтик был похож на большую китайскую чашу, расписанную голубыми деревьями и узенькими мостиками, на которых стояли ма­ленькие китайцы, кивая головами...

—  Сегодня надо будет принарядить к завтрашнему дню весь мир! — продолжал Оле. — Завтра ведь праздник, воскресенье! Мне надо пойти на колокольню — проверить, вычистили ли церковные карлики все колокола, не то они плохо будут звонить завтра; потом в поле посмотреть, сметена ли ветром пыль с травы и листьев. Самая же трудная работа еще впереди: надо снять с неба и перечистить все звездочки. Я собираю в свой передник, но приходится ведь нумеро­вать каждую звездочку и каждую дырочку, где она сидела, чтобы потом разместить их все по местам, иначе они плохо будут держаться и посыплются с неба одна за другой!

—  Послушайте-ка вы, господин Оле-Лукойе! — сказал вдруг ви­севший на стене старый портрет. — Я прадедушка Яльмара и очень вам признателен за то, что вы рассказываете мальчику сказки; но вы не должны извращать его понятий. Звезды нельзя снимать с неба и чистить. Звезды — такие же светила, как наша Земля, тем-то они и хороши!

—  Спасибо тебе, прадедушка! — отвечал Оле-Лукойе. — Спасибо! Ты — глава фамилии, родоначальник, но я все-таки постарше тебя! Я старый язычник; римляне и греки звали меня богом сновидений! Я имел и имею вход в знатнейшие дома и знаю, как обходиться и с большими и с малыми! Можешь теперь рассказывать сам!

И Оле-Лукойе ушел, взяв под мышку свой зонтик.

—  Ну уж, нельзя и высказать своего мнения! — возразил старый портрет.

Здесь и проснулся.

ВОСКРЕСЕНЬЕ

—  Добрый вечер! — сказал Оле-Лукойе.

Яльмар кивнул ему, вскочил и повернул прадедушкин портрет лицом к стене, чтобы он вновь не вступил в разговор.

—  А теперь ты расскажи мне сказки про пять зеленых горошин, родившихся в одном стручке, про петушиную ногу, которая ухажи­вала за куриной ногой, и про штопальную иглу, что воображала себя швейной.

—  Ну, хорошенького понемножку! — сказал Оле-Лукойе. — Я лучше покажу тебе кое-что. Я покажу тебе своего брата, его тоже зовут Оле-Лукойе, но он ни к кому не является больше одного раза в жизни. Когда же явится, берет человека, сажает к себе на коня и рассказывает ему сказки. Он знает только две: одна так бесподобно хороша, что никто и представить себе не может, а другая так ужасна, что... да нет, невозможно даже и сказать — как!

Тут Оле-Лукойе приподнял Яльмара, поднес его к окну и сказал:

—  Сейчас увидишь моего брата, другого Оле-Лукойе. Люди зовут его также Смертью. Видишь, он вовсе не такой страшный, каким рисуют его на картинках! Кафтан на нем весь вышит серебром, что твой гусарский мундир; за плечами развевается черный бархатный плащ! Смотри, как он скачет!

И Яльмар увидел, как мчался во весь опор другой Оле-Лукойе и сажал к себе на лошадь и старых и малых. Одних сажал он перед собою, других позади; а перед тем всегда спрашивал:

—Каковы у тебя отметки за поведение? — Хорошие! — отвечали все. — Покажи-ка! — говорил он. Приходилось показывать; и вот тех, у кого были отличные или хорошие отметки, он сажал впереди себя и рассказывал им чудную сказку, а тех, у кого были посредственные и плохие, — позади себя, и эти должны были слушать страшную сказку. Они тряслись от страха, плакали и хотели спрыгнуть с лошади, да не могли — они сразу крепко прирастали к седлу.

—  Но ведь Смерть — чудеснейший Оле-Лукойе! — сказал Яль­мар. — И я ничуть не боюсь его!

—  Да и нечего бояться! — сказал Оле. — Смотри только, чтобы у тебя всегда были хорошие отметки!

—  Вот это поучительно! — пробормотал прадедушкин портрет. — Все-таки, значит, не мешает иногда высказать свое мнение!

Он был очень доволен.

Вот тебе и вся история об Оле-Лукойе! А вечером пусть он сам рассказывает тебе еще что-нибудь.

Библиотека зарубежных сказок в 9 т. Т. 1: Для детей: Пер. с дат./ Ханс Кристиан Андерсен; Сост. Г. Н. Василевич; Худож. М. Василец. — Мн.: Мал. пред. "Фридригер", 1993. — 304 с.: ил.