Сорочьи сказки

Петушки

На избушке бабы-яги, на деревянной ставне, вырезаны девять петушков.

Красные головки, крылышки золотые.

Настанет ночь, проснутся в лесу древяницы и кикиморы, примутся ухать да возиться, и захочется петушкам тоже ноги поразмять.

Соскочат со ставни в сырую траву, нагнут шейки забегают. Щиплют траву, дикие ягоды. Леший попадется, и лешего за пятку ущипнут.

Шорох, беготня по лесу. А на заре вихрем примчится баба-яга на ступе с трещиной и крикнет петушкам:

—  На место, бездельники!

Не смеют ослушаться петушки и, хоть не хочется, — прыгают в ставню и делаются деревянными, как были.

Но раз на заре не явилась баба-яга - ступа дорогой в болоте завязла.

Радехоньки петушки; побежали на чистую кулижку, взлетели на сосну. Взлетели и ахнули.

Дивное диво! Алой полосой над лесом горит небо, разгорается; бегает ветер по листикам; садится роса.

А красная полоса разливается, яснеет. И вот выкатило огненное солнце.

В лесу светло, птицы поют, и шумят, шумят листья на деревах.

У петушков дух захватило. Хлопнули они золотыми крылышками и запели - кукареку! С радости.

А потом полетели за дремучий лес на чистое поле, подальше от бабы-яги.

И с тех пор на заре просыпаются петушки и кукуречут:

—  Кукуреку, пропала баба-яга, солнце идет!

Алексей Николаевич Толстой

Сорочьи сказки

Муравей

Ползет муравей, волокет соломину.

А ползти муравью через грязь, топь да мохнатые кочки; где вброд, где соломину с края на край переметнет да по ней и переберется.

Устал муравей, на ногах грязища— пудовики, усы измочил. А над болотом туман стелется, густой, непролазный — зги не видно.

Сбился муравей с дороги и стал из стороны в сторону метаться - светляка искать...

—  Светлячок, светлячок, зажги фонарик.

А светлячку самому впору ложись - помирай, — ног-то нет, на брюхе ползти не спорно.

—  Не поспею я за тобой, - охает светлячок, — мне бы в колокольчик залезть, ты уж без меня обойдись.

Нашел колокольчик, заполз в него светлячок, зажег фонарик, колокольчик просвечивает, светлячок очень доволен.

Рассердился муравей, стал у колокольчика стебель грызть.

А светлячок перегнулся через край, посмотрел и принялся звонить в колокольчик.

И сбежались на звон да на свет звери: жуки водяные, ужишки, комары да мышки, бабочки-полуношницы. Повели топить муравья в непролазные грязи.

Муравей плачет, упрашивает:

—  Не торопите меня, я вам муравьиного вина дам.

—  Ладно.

Достали звери сухой лист, нацедил муравей туда вина; пьют звери, похваливают.

Охмелели, вприсядку пустились. А муравей — бежать.

Подняли звери пискотню, шум да звон и разбудили старую летучую мышь. Спала она под балконной крышей, кверху ногами. Вытянула ухо, сорвалась, нырнула из темени к светлому колокольчику, прикрыла зверей крыльями да всех и съела.

Вот что случилось темною ночью, после дождя, в топучих болотах, посреди клумбы, около балкона.

Алексей Николаевич Толстой

Сорочьи сказки

Грибы

Братца звали Иван, а сестрицу — Косичка. Мамка была у них сердитая: посадит на лавку и велит молчать. Сидеть скучно, мухи кусаются или Косичка щипнет — и пошла возня, а мамка рубашонку задернет да — шлеп...

В лес бы уйти, там хоть на голове ходи — никто слова не скажет...

Подумали об этом Иван да Косичка да в темный лес и удрали. Бегают, на деревья лазают, кувыркаются в траве, - никогда визга такого в лесу не было слышно.

К полудню ребятишки угомонились, устали, захотели есть.

—  Поесть бы, — захныкала Косичка.

Иван начал живот чесать — догадываться.

—  Мы гриб найдем и съедим, — сказал Иван. — Пойдем, не хнычь.

Нашли они под дубом боровика и только сорвать его нацелились. Косичка зашептала:

—  А может, грибу больно, если его есть?

Иван стал думать. И спрашивает:

—  Боровик, а боровик, тебе больно, если тебя есть?

Отвечает боровик хрипучим голосом:

—  Больно.

Пошли Иван да Косичка под березу, где рос подберезовик, и спрашивают у него:

—  А тебе, подберезовик, если тебя есть, больно?

—  Ужасно больно, - отвечает подберезовик.

Спросили Иван да Косичка под осиной подосинника, под сосной — белого, на лугу — рыжика, груздя сухого да груздя мокрого, синявку-малявку, опенку тощую, масленника, лисичку и сыроежку.

—  Больно, больно, — пищат грибы.

А груздь мокрый даже губами зашлепал:

—  Што вы ко мне приштали, ну ваш к лешему...

—  Ну, — говорит Иван, — у меня живот подвело.

А Косичка дала реву. Вдруг из-под прелых листьев вылезает красный гриб, словно мукой сладкой обсыпан — плотный, красивый. Ахнули Иван да Косичка:

—  Миленький гриб, можно тебя съесть?

—  Можно, детки, можно, с удовольствием, — приятным голосом отвечает им красный гриб, так сам в рот и лезет.

Присели над ним Иван да Косичка и только разинули рты, — вдруг откуда ни возьмись налетают грибы: боровик и подберезовик, подосинник и белый, опенка тощая и синявка-малявка, мокрый груздь да груздь сухой, масленник, лисички и сыроежки, и давай красного гриба колотить — колошматить:

—  Ах ты, яд, Мухомор, чтобы тебе лопнуть, ребятишек травить удумал...

С Мухомора только мука летит.

—  Посмеяться я хотел, — вопит Мухомор...

—  Мы тебе посмеемся! — кричат грибы и так навалились, что осталось от Мухомора мокрое место — лопнул.

И где мокро осталось, там даже трава завяла с мухоморьего яда...

—  Ну, теперь, ребятишки, раскройте рты по-настоящему, — сказали грибы.

И все грибы до единого к Ивану да Косичке, один за другим, скок в рот — и проглотились.

Наелись до отвалу Иван да Косичка и тут же заснули.

А к вечеру прибежал заяц и повел ребятишек домой.

Увидела мамка Ивана да Косичку, обрадовалась, всего по одному шлепку отпустила, да и то любя, а зайцу дала капустный лист:

—  Ешь, барабанщик!

Алексей Николаевич Толстой

Сорочьи сказки

Гусак

Идут с речки по мерзлой траве белые гуси, впереди злой гусак шею вытягивает, шипит:

—  Попадись мне кто, — защиплю.

Вдруг низко пролетела лохматая галка и крикнула:

—  Что, поплавали! Вода-то замерзла.

—  Шушура! — шипит гусак.

За гусаком переваливаются гусенята, а позади — старая гусыня. Гусыне хочется снести яйцо, и она уныло думает: «Куда мне, на зиму глядя, яйцо нести?»

А гусенята вправо шейки нагнут и пощиплют щавель и влево шейки нагнут и пощиплют.

Лохматая галка боком по траве назад летит, кричит:

—  Уходите, гуси, скорей, у погребицы ножи точат, свиней колют и до вас, гусей, доберутся.

Гусак на лету, с шипом, выхватил галке перо из хвоста, а гусыня расколыхалась:

—  Вертихвостка, орешь — детей моих пугаешь.

—  Щавель, щавель, — шепчут гусенята, — померз, померз.

Миновали гуси плотину, идут мимо сада, и вдруг по дороге им навстречу бежит голая свинья, ушами трясет, а за ней бежит работник, засучивает рукава.

Наловчился работник, ухватил свинью за задние ноги и поволок по мерзлым кочкам. А гусак работника за икры с вывертом, шипом щипал, хватом хватал.

Гусенята отбежали, смотрят, нагнув головы. Гусыня, охая, засеменила к
мерзлому болоту.

—  Го, го, — закричал гусак, — все за мной!

И помчались гуси полулётом на двор. На птичьем дворе стряпуха точила ножи, гусак к корыту подбежал, отогнал кур да уток, сам наелся, детей накормил и, зайдя сзади, ущипнул стряпуху.

—  Ах, ты! — ахнула стряпуха, а гусак отбежал и закричал:

—  Гуси, утки, куры, все за мной!

Взбежал гусак на пригорок, белым крылом махнул и крикнул:

—  Птицы, все, сколько ни есть, летим за море! Летим!

—  Под облака! — закричали гусенята.

—  Высоко, высоко! — кокали куры.

Подул ветерок.

Гусак посмотрел на тучку, разбежался и полетел.

За ним прыгнули гусенята и тут же попадали — уж очень зобы понабили. Индюк замотал сизым носом, куры со страху разбежались, утки, приседая, крякали, а гусыня расстроилась, расплакалась — вся вспухла.

—  Как же я, как же я с яйцом полечу!

Подбежала стряпуха, погнала птиц на двор.

А гусак долетел до облака. Мимо треугольником дикие гуси плыли. Взяли дикие гуси гусака с собой за море. И гусак кричал:

—  Гу-уси, куры, утки, не поминайте ли-ихом...

Алексей Николаевич Толстой

Сорочьи сказки

Мудрец

По зеленой траве-мураве ходят куры, на колесе белый петух стоит и думает: пойдет дождь или не пойдет?

Склонив голову, одним глазом на тучу посмотрит и опять думает.

Чешется о забор свинья.

—  Черт знает, — ворчит свинья, — сегодня арбузные корки опять отдали корове.

—  Мы всегда довольны! — хором сказали куры.

—  Дуры! - хрюкнула свинья. — Сегодня я слышала, как божилась хозяйка накормить гостей курятиной.

—  Как, как, как, как, что такое? - затараторили куры.

—  Поотвертят вам головы — вот и "как что такое", — проворчала свинья и легла в лужу.

Сверху вниз задумчиво посмотрел петух и молвил:

—  Куры, не бойтесь, от судьбы не уйдешь. А я думаю, что дождь будет.

Как вы, свинья?

—  А мне все равно.

—  Боже мой, — заговорили куры, — вы, петух, предаетесь праздным разговорам, а между тем из нас могут сварить суп.

Петуха это насмешило, он хлопнул крыльями и кукарекнул.

—  Меня, петуха, в суп — никогда!

Куры волновались. В это время на порог избы вышла с огромным ножом хозяйка и сказала:

—  Все равно, — он старый, его и сварим.

И пошла к петуху. Петух взглянул на нее, но гордо продолжал стоять на колесе.

Но хозяйка подходила, протянула руку... Тогда почувствовал он зуд в ногах и побежал очень шибко: чем дальше, тем шибче.

Куры разлетелись, а свинья притворилась спящей.

«Пойдет дождь или не пойдет?» — думал петух, когда его, пойманного, несли на порог, чтобы рубить голову.

И, как жил он, так и умер, — мудрецом.

Алексей Николаевич Толстой